Драко спешным движением руки оттолкнул от себя Гермиону, словно мешающий стул, и поспешил по своим делам, не обращая внимания на упавшие из её рук книги и разъярённые карие глаза, что впивались ему в спину.
Молча.
Кажется, что если бы она стояла здесь голая, он бы и то не заметил. Может, ему пора уже переметнутся к красно-золотым, чтобы они все вместе дружно её игнорировали? Глядишь и подружились бы на почве своей внезапно резвившейся апатии.
Тоже мне, кружок прострации и пофигизма.
Что-то очень холодное и липкое заставило сжаться желудок. Перевернулось несколько раз и толкнулось под рёбра, просясь скорей наружу. Обида, гнев, жалось к самой себе, или к ним, бесчувственным и бесконечно безучастным?
Да чёрт его знает, но оно просилось все сильнее. Карабкалось вверх по рёбрам, хватаясь своими цепкими ручонками за кости. Вот-вот и порвёт когтистым пальцем легкие, выпуская в грудь последний кислород.
— Да пошел ты, Малфой, — выругалась гриффиндорка, нагибаясь за учебниками и тут же пожалев о сказанном, но с полной уверенностью в том, что её не услышали.
По крайней мере, она надеялась на то, что сказала это достаточно тихо, но вздрогнула, когда стук шагов резко прекратился. Одновременно с когтями на исцарапанных рёбрах.
— Не понял? — Боги, такой удивлённый тон, будто он и правда, услышал реплику от невидимки. Будто с ним разговаривал чёртов кусок стены, а он никак не мог понять какой именно.
Он что, издевается?
Она выпрямилась, так и не подняв томик по Травологии.
— Я сказала, пошёл ты нахрен, Малфой, — с чёткими паузами между словами отчеканила Гермиона и облегчённо выдохнула.
Ему тоже всегда становится так хорошо, когда он кого-то посылает?
Её перестало подташнивать, и она жалела, что не может вытянуться еще сильнее, так, чтобы позвоночник захрустел от напряжения.
— Ты с дуба рухнула, Грейнджер? — Малфой развернулся и сделал несколько больших шагов к девчонке. Сырое чувство одиночества в миг растворилось, перестав мучительно медленно растекаться по венам.
Блаженство. Чуть-чуть побольше издевательского тона в голосе и было бы совсем идеально.
Было бы как всегда.
Она вздёрнула подбородок, как только он приблизился. Его бесило это. Она знала. Она наслаждалась.
Они снова ругаются. Он снова смотрит на неё с ненавистью и сжимает кулаки от ярости. Вот-вот и она услышит, как скрипят белоснежные зубы от гнева.
Что может быть лучше этого?
— Ты оглох, что ли? — с вызовом поинтересовалась Гермиона. — Засунь палочку себе в ухо и прочисти.
И откуда в ней столько смелости и язвы? Может, стоит почаще посылать людей куда подальше? Ведь, судя по реакции слизняка, молча такое стерпеть было довольно проблематично.
Она не хотела все это прекращать. Он неделю мучал её своим бойкотом, и должен был дать ей наверстать упущенное. Иначе она слетит с катушек. Просто сойдет с ума от этого повсеместного безразличия и точно угодит в больницу Святого Мунго. Будь она хоть самой сильной волшебницей в мире, какой от этого толк, если она не может послать Драко Малфоя в долгое и продолжительное путешествие? Желательно, встретив звериное сопротивление.
— Я могу засунуть эту палочку в одно место тебе, — рычит, делая еще один шаг к ней. — Спорим, тебе не понравится?
И в какой школе сарказма и похабных шуточек он учился?
Если присмотреться, то кроме надвигающейся ярости, можно заметить, как подрагивают кончики серебряных прядей у него на лбу. А если до него дотронуться, то наверняка можно будет почувствовать мелкую дрожь, рассыпающую по его телу сладостное исступление. Еще немного и обернется оборотнем, сожрет её и даже не подавится.
Гермиона упивалась этой реакцией. Между ними все было как раньше. Хоть в ком-то она была уверена. Хоть кому-то все ещё было не наплевать на неё. Даже в этом жутко-извращенном смысле.
Было хоть что-то между. Между ними двумя.
— Спорим, ты не найдешь такого места? — отпарировала она, до смерти довольная собой. – Да и что ты сделаешь, опять вцепишься в меня как бешеный удав, и отгрызешь, наконец, свои пальцы от отвращения?
Кажется, гриффиндорка могла бы целый день стоять так и мериться с ним остроумием. Собственное достоинство медленно поднималось из той ямы, в которую толчками проваливалось целую неделю.
Вдруг слизеринец перестал дрожать и громко рассмеялся, запрокидывая голову назад от удовольствия. Девушка следила за ним во все глаза, боясь даже моргнуть, чтобы ничего не пропустить. Этот бархатный звук его смеха, эта напряженная чуть влажная шея слишком близко к ее лицу.
Она впервые в жизни услышала его смех. Настоящий. Не дешевый и наигранный, спрятанный за кривой ухмылкой, а настоящий, объемный, идущий откуда-то из глубин его мускулистой груди. Многие ли удостоились чести услышать его?
Вот же чёрт.
Малфой резко замолк, возвращая лицу прежнюю надменность, отбросил рукой волосы со лба и, чуть улыбаясь, добавил:
— Что ты несешь, Грейнджер? Зачем мне трогать что-то после Уизли? — так насмешливо, что свело где-то в районе груди от ядовитой горечи этих слов. – А что касается того случая в репетиционной…
Он сложил руки на груди и оперся плечом о стену, принимая самую беззаботную позу. Как будто расскажет сейчас смешную историю, и они вместе повеселятся над ней. Но его рот открывается и:
— Так я думал о Дафне, — он облизнулся. — О том, как она стонет, когда я шарю руками у неё между ног, как выгибается, стоит моим пальцам войти в горячую…
Гермиона пропустила тот момент, когда их шуточки опустились на столько ниже пояса. Секундный восторг от звука его смеха быстро сменился обжигающим гневом. Задевать за живое он умел также легко, как и ослеплять самим собой. Точнее, совать свой нос куда не следует. Также, как и свои грёбаные пальцы.
Лучше перестать думать о них.
Снова.
— Закрой свой грязный рот, — процедила гриффиндорка, недовольная своей слишком очевидной реакцией. Она будто кричала ему: «Ты задел меня, обидел, подцепил, чёрт бы тебя побрал», но на самом деле её тон говорил: «Ты мерзкий хорёк, похотливое животное и отвратительный мерзавец.»
И какого чёрта она говорит все это только мысленно?
Малфой не задерживался с ответом:
— Уж почище твоего будет — он наклонился так, чтобы их лица были на одном уровне. — Больная тема, грязнокровка?
О нет, лучше выпрямись обратно. Выпрямись обратно, или получишь в глаз.
И что он ищет в её лице? С каких пор надменно смотреть сверху вниз стало для него недостаточно? Новая тактика для пыток, вгрызаться людям в лицо своими ледяными глазами, чтобы у них от этого все внутренности сворачивало?
Гермиона вдруг поймала себя на совершенно дикой мысли. Безумной, ужасной, запретной, как одно из Непростительных. В каком-то смысле даже отвратительной. И ей вовсе не хотелось сделать то, о чем мечтает большинство девушек Хогвартса, конечно же, нет. Она думала совсем не об этом. Лишь о маленькой гадости. Маленькой, но такой унизительной для самодовольного ушлёпка. И ей она ничего ровным счетом не стоила. Лишь немного потерпеть.
Злорадный голосок затрепетал где-то в груди.
Как сильно пошатнется его самолюбие, если она прямо сейчас поцелует его? Просто сделает шаг и прижмётся к нему губами.
Поцелуй с грязнокровкой, о, Драко Малфой должен после этого разбежаться и прыгнуть с одной из башен Хогвартса. Как же он отмоется от такого позора? После такого он будет цепляться к ней даже во снах со своими тупыми шутками и колкостями, но она была готова сделать это только ради того, чтобы лично лицезреть, как благородный песок осыплется с точёного лица.
Девушка улыбнулась собственным мыслям. И было даже не важно, как он её обзывает, как оскорбляет и как пытается унизить. Он и сам не знал, в какой опасности находится. В какую ловушку он сознательно себя толкал.
Всю свою жизнь.
Один шаг и прощай наш чистокровный Принц.
Нет, ей точно пора к врачу.
Гермиона улыбнулась шире, и взгляд Малфоя невольно зацепился за эту эмоцию. Ему хотелось стереть рукой эту самодовольную ухмылку, чтобы раскрасневшееся лицо снова стало воинственным и, как секунду назад — униженным. Он уже успел заметить, что чем ближе он подходил, тем сильнее она краснела, и никак не мог себя сдержать.
