Утром Степаныча повели в милицейскую автомашину. В коридоре его поджидала Серафима с сумками. Не приняли у нее передачу. Ни для сына, ни для старого мента Степаныча. Она опустила в углу сумки, бросилась к мужу. Однако ее подхватили под локти и оттеснили. Куда старухе тягаться с молодыми.

Степаныча и еще троих арестованных быстро посадили в машину и тут же выехали со двора. Не успел он спросить у супруги, что с Олегом. И следователь его, Абрамкин, тоже молчал, сославшись на некомпетентность и забитость жизнью.

В конце лета Абрамкин снова встретился со Степанычем и слепил уголовное дело в течение одного вечера. Предъявив обвинение, он допросил его в качестве обвиняемого и тут же объявил об окончании дела. Знакомься, гражданин Ефремов, если желание есть.

Однако в суд с первого раза дело не прошло. Содержание под стражей продлили еще на два месяца, потом предъявили дополнительное обвинение, после чего, наконец, направили в суд. От адвоката Степаныч отказался сразу: на платного денег нет, а от бесплатного как от козла молока. И даже еще меньше. А тут и зима настала.

И вот он суд. Строгий мужик глядит на Степаныча поверх очков и, кажется, готов испепелить взглядом. Такими же глазами он смотрит на потерпевшего Бнатова. В зале нет больше никого, кроме конвоя. В коридоре сидят две свидетельницы.

– Что скажет свидетель? – интересуется судья.

Женщина, запинаясь, рассказала о случившемся. Она хорошо помнила тот случай. Пакетик какой-то изымали, но подсудимый был в это время уже в наручниках. Откуда ей знать, как к нему попал наркотик. Да и наркотик ли это вообще, так что не может она сказать, что тот пришел с этим делом в кармане. Борьба была. Не отрицает она. И резину видела в руках у подсудимого. На лице у другого не видела. Такие, брат, товарищ судья, дела.

– Ваша честь, – поправил судья.

– Да, ваша честь…

Суд удалился на совещание. И через час вышел с приговором.

Учитывая курьезность случая и абсурдность обвинения, а также хорошие характеристики, приговорили Степаныча к двум годам лишения свободы. Условно. С испытательным сроком на тот же срок. Обвинение в хранении наркотического средства полностью сняли. Даже сопротивление работнику милиции отменили. Осталось одно хулиганство.

– Из-под стражи подсудимого освободить немедленно, – звучал голос судьи.

Повезло Степанычу. Попадись ему женский пол в качестве судьи, ещё неизвестно, во что бы всё вылилось.

Конвой дождался выписки из приговора и отпустил бывшего арестованного. Редкий случай, однако не выдающийся. Бывает такое в жизни.

Районный суд помещался рядом с управлением внутренних дел. Степаныч вышел из суда, покосился на окна следственных кабинетов. Никогда бы не подумал, что возвращаться придется через столько месяцев. Дорога та же, зато окружение не то. Листвы нет. А под ногами теперь снег скрипит.

Денег в кармане не было ни копейки, поэтому в троллейбус он сесть не посмел. Это ничего. Вон и школа виднеется впереди…

Степаныч перевалил через порог. Сима задрала кверху брови, пустила слезу.

– Не плач, Сима. То ли еще будет…

Степаныч обнял супругу, а та оправдывалась: перепутала дни, поэтому в суд не явилась. Двое сидят за решёткой, какие уж тут мозги!

– Прости, Ваня…

Она снова прильнула к мужу. Еще бы сына вернуть, и можно жить не тужить. Но, кажется, крепко засел Олег. Дело уже два раза продлевали, а конца его всё не видно.

– Скидывай, Ваня, одежду – и в ванну. Пахнет от тебя…

– Тюрьмой…

– Как же нам дальше жить, Ваня? Ведь не за что посадили…

Степаныч молчал. Один раз он уже выступил, после чего залетел в следственный изолятор. Выходит, что пора привыкать к несправедливости… Или бороться, но по-другому…

– Что ж ты молчишь, Ваня. Скажи, что ты об этом думаешь?

Он бы сказал, но толком и сам не знал. Одно ясно: лишь холодный расчет способен привести к результату.

– Ну. Скажи, что ли…

– Что я тебе скажу. Поживем – увидим…

С утра раннего Степаныч был уже на ногах. Побрился, умылся и двинул в РУВД – засвидетельствовать почтение.

Начальник управления отсутствовал. Каракозов оказался на месте.

– А, Степаныч! Какими судьбами?!

«Притворился, подлец, непомнящим», – мелькнула у Степаныча мысль. А вслух прозвучало:

– Да вот. Откинулся недавно…

– Не понял юмора. Ты чо сидел, что ли? Серьезно? За что, если не секрет? Надеюсь, не за изнасилование?

– Одному хотел по рогам съездить, но промазал нечаянно. А жаль… Вчера из зала суда отпустили. Отмечаться теперь приходить буду. Кто у вас на этом сидит?

Оказывается, сидела всё та же Ольга Борисовна Ципкина. Нрава начальница была необузданного и жестокого. Особенно, если дело касалось «контингента». Степаныч был для нее теперь тоже «контингент».

– Сын у меня тоже сидит… Под следствием, – продолжал Степаныч. – Суда нет до сих пор…

– Это от нас не зависит.

– Понятно, что не от вас…

В отношении данного факта Каракозов оказался наслышан. Как же ему не быть в курсе, если он только тем и занимается, что руководит уголовным розыском. Он ползал глазами по столу: сказать нечего, но и выгнать – не выгонишь. Все-таки вместе «пахали» когда-то.

– В общем, к Ципкиной ступай, – выдавил Каракозов, притягивая к себе папку с документами и делая вид, что начальству некогда.

Ефремов вышел из кабинета. Перед Ципкиной дверью остановился и прочитал расписание работы. В неприёмный день угадал. На всякий случай толкнул дверь и вошёл внутрь – вот он, пришёл, здравствуйте!

– Ты, что ли, дядя Ваня? – рявкнула Ципкина.

– Он самый.

– Чо тебе?

– Осудили меня…

– Етит твою! Как ты попался-то?! А-а! Вспомнила. С этим у тебя… Ну, ясно… Как Серафима твоя? Работает всё? На пенсии? Это хорошо. А я думала, она в школе своей. Детишек учит. Давай документы.

Степаныч протянул копию приговора. Ципкина прочитала и вернула. Мог не приходить: приговор не вступил в законную силу. Через десять дней надо явиться.

– Я так пришел, – пояснил Степаныч. – К Каракозову зашел. Молодежь кругом одна. Никого не знаю…

– Да… Народ теперь у нас другой, – согласилась Ципкина. – Так что позже приходи, потом и поговорим. Иди, мне некогда.

Вот так. Быстро и без сантиментов. По крайней мере, понятно у подполковницы.

Ефремов вышел и побрёл коридором, щурясь на двери. Следственный отдел помещался в этом же здании. Степаныча туда не тянуло. Он не хотел встречаться с Бнатовым, хотя надо было узнать о сыне – слишком долго с ним разбираются. Серафима ездила недавно в СИЗО с передачей. Передачу вернули. Не хочет, сказали. Аппетит пропал.

Степаныч опустился на первый этаж и сел на скамейку рядом с просторным окном. Стекла смотрели во двор. На заснеженной площади стоял милицейский транспорт. Во двор заезжали и выезжали гражданские машины, ходили в штатском и в форме люди – в основном, мужского пола. Никого из них Степаныч не знал. Сказано, молодёжь одна собралась. А те, кого и знал молодыми, теперь вряд ли признают в Степаныче прежнего Ваню.

Вот остановилась иномарка. Дверь отворилась, и на свет божий вылупился полковник Прахов.

Ефремов внимательно посмотрел на государственный номер. Он не имел специальных признаков. Обычный общегражданский номер, выдаваемый для остальных смертных граждан. Выходит, это его собственность.

Бороздя взглядом по задней части машины, Степаныч несколько раз повторил номер и запомнил, после чего отвернулся. Начальник торопился внутрь здания. Надо было с ним хотя бы поздороваться, а в лучшем случае – поговорить. Долгое сидение в коридоре ничего не даст. Надо встать.

Он поднялся. Дверь грохнула.

– Здравия желаю, Николай Николаевич!

Полковник кивнул и, не сбавляя темпа, кинулся на лестничную площадку. За ним словно гнались.

– Вот и поздоровались, – кинул вслед Иван Степанович, потихоньку соображая. Ему никто теперь не имеет права сказать, что он не может здесь сидеть. Теперь он под наблюдением органов и может сюда приходить хоть каждый день. Узнать бы, на чём ездят здесь остальные чины. Ципкина, помнится, любила ходить пешком.