***

POV Лекс:

Крёстный не позволил мне войти первым, красноречиво взяв меня за шкирку прямо у распахнутой двери дома и оттолкнув подальше в снег.

— Алексей! Ты обещал! — оборачивается к молодому пареньку, одному из своих подчинённых. — Вить, присмотри за ним.

— Хорошо, — и парень встаёт рядом со мной, даже не делая попытки помочь мне подняться на ноги.

Прикуриваю, так и продолжая сидеть жопой на снегу, и вслушиваюсь в звуки, исходящие из дома. Подозрительно тихо, слишком тихо… Так обычно стоят над трупом, понимая, что уже ничего не сделать.

Сбить стоящего рядом с ног не составляет труда. Страха как такового нет, видимо, всё же надеюсь на то, что оружие по отношению ко мне он применять не будет.

Опередив ребят из скорой помощи всего на несколько шагов, влетаю в единственную комнату, где горит свет и где уже столпились люди из отдела.

— … нужно обыскать территорию, — негромко отдаёт приказы крёстный и слишком поздно замечает меня. — Алексей?!

Но он и остальные люди в комнате перестают существовать, когда я замечаю развороченную постель в свежих пятнах крови и окровавленные остатки бутылки рядом с ножкой стола. Вещи Димы валяются у стены. Смятая пайта, в которой я видел его в последний раз, джинсы и даже трусы. Господи…

— … Лёша!!! — звонкая пощёчина и громовой голос почти в лицо отрезвляют, заставляя отвлечься от созерцания открывшейся картины. — Ты как? — уже тише добавляет крёстный. — Нужно осмотреть двор и улицу. Поможешь?

— Конечно, — встряхиваю головой и, вырвавшись из его хватки, выбегаю на улицу. Желания отомстить нет. Сейчас мне плевать на то, куда пропали те, кто привёз моего мальчика сюда, меня волнует только один вопрос: где Дима?

Подчиняющиеся приказу ребята уже шуршат в сарае за домом, а некоторые, судя по голосам, отдаляются к лесу, видимо, нашли в снегу чьи-то следы. Мужики из скорой помощи курят на пороге.

Неплохо зная укомплектование ментовской машины, выуживаю из бардачка внедорожника большой фонарь и первым делом осматриваю снег во дворе. Крови нет, да и следов толком не видно, всё уже затоптано. Может действительно в лесу искать. Тело могут спрятать только там, чтобы не выносить за ворота, ведь всегда есть риск быть увиденным. Даже в такой глуши. Даже ночью.

В груди начинает жечь и становится нечем дышать. Он не может быть просто «телом»! Не может умереть! Только не так, только не здесь. Только не с мыслью о том, что в этом виноват я… Он должен выжить, иначе как по-другому, как я смогу сказать ему всё, объяснить.

За воротами, на улице, следов чужих ног поменьше, в основном полосы, оставленные колёсами трёх машин. Обхожу их и свечу фонарём вдоль дороги, ведущей в деревню. Яркий свет сразу выхватывает неровные следы на обочине, они петляют, то выходя почти на край к неглубокому оврагу, то теряются прямо по центру улицы, мешаясь со следами шин. Человек, оставивший их, был либо пьян вдрызг, либо ему было тяжело идти по другим причинам…

Пульс ускоряется, и только его ритмичные удары я слышу, когда вздрагивающим лучом света выхватываю всё новые и новые отпечатки кроссовок. Что это именно следы кросс Димы, я уверен почти на сто процентов. Именно в них он уходил с квартиры, и именно их я не заметил на полу в комнате с кровавыми пятнами и битыми бутылками. Ускоряюсь и вдруг понимаю, что следы закончились. Снег чист. Оглядываюсь, не понимая, и тут же возвращаюсь назад.

Вот тут они ещё есть, немного натоптано, как будто бы он решил выйти на дорогу, потом вернулся на обочину и опять на дорогу. Хлопаю по карманам в поисках сигарет и понимаю, что где-то уже посеял их. Фонарь опять прорезает пространство, скользя по зарослям какого-то кустарника, высохшей и покрытой снегом травы. Луч останавливается на колючих ветках шиповника, где с одной стороны куста снега нет, как будто бы его стряхнули, и, метнувшись немного в сторону, светлым пятном замирает в траве, отчётливо выделяя скрюченную в снегу фигуру человека. Незнакомая тёмная куртка и голые ноги, светлая прядь волос, выглядывающая из-под капюшона.

— Дима? — зову негромко и боюсь сделать шаг. Боюсь, что не успел в этот раз…

========== Всё будет хорошо ==========

Продрогшее до костей тело покалывает будто мелкими иголками, и меня всё ещё трясёт, но холода уже не чувствую. То ли просто перестал реагировать, то ли вообще умер. Последняя мысль начинает пробиваться всё чаще в затуманенном сознании, но что-то мешает ей закрепиться. Пытаюсь пошевелиться, но не могу двинуть ни ногой, ни рукой. Тело не слушается, только странные звуки словно роями накатывают, а потом внезапно пропадают, чтобы через некоторое время вернуться в мою голову. Запрещаю себе что-либо слышать, но чей-то голос настойчиво пытается вытащить меня из темноты. Отгораживаюсь от непонятных шипящих слов, потому что, как только начинаю вслушиваться, где-то внутри прорезается острая боль. Но голос настойчив, а сознание, наверное, не может быть вечно в отключке.

— Дима…

Своё собственное имя кажется чужим, как будто на меня его просто прилепили, написав на изодранном клочке бумаги, и мне, чтобы убедиться в том, что так зовут именно меня, нужно раскрыть глаза и прочитать буквы на этом чёртовом листике. А глаза не открываются, поэтому часто повторяющееся «Дима» просто отскакивает от меня как мячик. Где-то фоном ещё голоса, чужие и пугающие, но этот, который ближе всех, слышится всё отчётливей.

— Маленький мой, ну же, очнись…

Хочется улыбнуться, но губы тоже почему-то не слушаются. Раньше, ещё в детстве, бабушка очень часто называла меня так, пока однажды, классе в третьем, я не заявил ей, что уже вырос. С тех пор я стал просто Золотком, Димочкой, Димой…

Мысленно возвращаюсь на несколько минут назад. Значит, «Дима» — это всё-таки я? И голос над моей головой обращается ко мне.

— Как он? — хрипловатый вопрос где-то со стороны.

— В отключке, — произносит надо мной, совсем тихо, наверное услышал только я, а не спросивший. — Может, сразу в город?

— К нам ближе.

— У нас не те условия, ты же знаешь.

— Ему сейчас хоть бы что-то. А там и в город можно, — говоривший прокашливается и добавляет уже тише. — Лёш, может положишь его на кушетку?

— Холодно… — чувствую как меня словно тисками сжимают. — Почему никто не догадался взять чёртовы одеяла?

— Не психуй. Выехала самая ближайшая к нам машина. Уж что было, то было. Ты сам-то не замёрзнешь?

— Нормально мне… — при последних словах улавливаю тёплое дыхание, коснувшееся моей щеки.

— Ну, ладно. Ещё минут десять ехать. Надеюсь, что в больнице ты позволишь врачам сделать свою работу?

— Я от него не отойду.

— Я понимаю, мальчик — твой друг, но ты мешаешь людям работать. Ребята из скорой…

— «Ребята из скорой» пусть радуются, что я им конечности не поломал за их невъебенную заботу о больном, — руки, сжимающие меня, напрягаются, теперь отчётливо понимаю, что меня кто-то обнимает и прижимает к себе. — Костоломы чёртовы.

— Алексей, перестань. Кто же знал…

— Знать не обязательно. Нахер им глаза во лбу? Пусть бы смотрели вначале, а потом что-то делали.

— В больнице куртку с него всё равно снимут.

— Конечно… И пусть только ему будет больно при этом!

— Что за ребячество! Ему и так хреново! — говоривший матерится почти шёпотом и продолжает. — У парня переохлаждение, ушибы по всему телу, а ещё изранена спина. Правда, рассмотреть последнее ты врачам не дал, так как тебе не понравилось, как они отдирают ткань от ран…

— Он кричал.

— Да мать твою, Алексей! А если там что-то серьёзное?! А если кто-то из медиков со скорой напишет жалобу? Жизнь человека, возможно, зависит от этого, а ты вцепился в него как клещ и не выпускаешь из рук. Может, ты сам сейчас и делаешь ему плохо!

Тут же железные объятия, не дававшие дышать нормально, немного ослабевают, и я втягиваю в себя воздух со свистом. Вместе с кислородом в тело возвращается боль. Одновременно накатывает непонятный страх, словно всё только должно случиться.