— Эй, рядовой! — Павел вплотную подошёл к одному из солдат, но тот не обратил на него никакого внимания. — Я к тебе обращаюсь!

— Успокойтесь, товарищ сержант.

Этот голос я уже успел запомнить. Сильный, властный, глубокий, казалось, говорящему приходится изо всех сил сдерживать его мощь, чтобы та ненароком не вырвалась наружу и не смела все на своём пути. Вот только теперь он был холоднее льда.

— Добрый вечер, заместитель министра, — вежливо поздоровался я.

— Заместитель министра? — удивился Павел. — Какого министра?

— Того самого, — ответил Наумов-старший.

Он был в дорогом, отлично подогнанном по мускулистой фигуре костюме, редеющие, но все ещё густые короткие седые волосы аккуратно зачёсаны назад и вверх, под американский военный стиль. Он был далеко не молод, но слово «старик» к нему, казалось, не имело никакого отношения. Вёл он себя очень уверенно и на этот раз абсолютно спокойно, не смотря на то, что власти здесь не имел вообще никакой. Но солдат с собой привёл именно он, я в этом не сомневаюсь.

— Видите, товарищ следователь, — он подошёл ко мне и поздоровался за руку, едва не раздробив мне кисть. — Я же говорил, не надо никакого расследования. Убийца известен, есть свидетели и орудие убийства. Отведите… его в камеру, товарищ сержант покажет, в какую. Дверь не запирать — я хочу с ним поговорить ещё.

— Нам не о чем с тобой говорить, — еле слышно выдохнул Дима, но это расслышал только я и рядовые.

— Есть отвести в камеру! — хором гаркнули солдаты и потащили безвольного Диму так, будто тот ничего не весил.

— Нет, в другую сторону! — побежал вслед за ними Паша.

Не знаю, что забыл здесь Наумов-старший, но мне это не больно нравилось. Конечно, он не вмешивался в расследование, не препятствовал нам, да ещё и оказался прав, но у меня создавалось ощущение, что он просто дал мне недолго поиграться в детектива, и теперь хочет это прекратить. С одной стороны, он вообще из другого министерства, к тому же, я — гражданское лицо, не полицейский, и приказывать мне он не может, однако и солдатам он не должен приказывать. Да, за ним чувствуется военная выправка, но это было давно, у него не должно быть такой власти. Остались какие-то связи или могущественные друзья в министерстве обороны? Но зачем эта показуха?

— Бюрократия, — сморщился я. — Вы как никто другой должны это понимать.

— Это верно, — согласился Наумов-старший. — Всякие отчёты, подписи, бумажки, печати… Пройдёмте, Николай.

Ого, он даже имя моё узнал? Чего он хочет?

Тут я заметил ещё одного человека — Анастасию, вдову. Она сидела рядом с дверью в зале ожидания, устало прикрыв глаза и прислонившись спиной к не очень удобной спинке деревянного кресла. Что ж, вся компания в сборе.

— Евгений Раилевич, мой рабочий день уже как три часа закончился — скоро ночь на дворе наступит, и мне хочется знать — что Вам нужно?

Он шёл по коридору медленно, но уверенно, скрестив руки за спиной. Он, поди, так у себя в кабинете расхаживает, когда думает над важными вещами.

— То же, что и Вам, Николай. Знание.

— Знание? — удивился я. — Какого рода?

— Видите ли, мой юный друг — могу я Вас так называть?

— Конечно.

— Я в силу определённых обстоятельств не буду присутствовать на суде этого, кхм, гражданина. Не могу, да и не хочу. Но мне просто необходимо знать.

— Что именно? — я украдкой взглянул на него.

Его глаза холодно блестели в тусклом свете коридорных ламп.

— Раскаивается ли он в том, что совершил? Признает ли он свою вину?

— Несомненно, — ответил я. — Я беседовал с ним больше двух часов, узнавал все детали произошедшего.

— Неужели? — сдержанно спросил он. — И как?

— Он полностью признает свою вину и глубоко сожалеет о случившемся.

На секунду мне показалось, что Наумов-старший разочаровался моим ответом. Он ожидал других слов, но разочаровался в собственном сыне или во мне?

— Все же, я хочу лично в этом убедиться. Вы не знаете его так, как знаю его я. И поэтому я хочу лично убедиться в Ваших словах. Вы позволите мне это сделать, мой юный друг?

Ну точно издевается, прям демонстрирует свои возможности оказывать влияние на события и людей. Интересно, что-нибудь вообще изменится, если я ему откажу? Пошлю куда подальше самого заместителя министра?

— Конечно, — ответил я. — А что Вы имели в виду, когда говорили, что я его не знаю так, как знаете его Вы? Звучит так, будто он — мастер обмана и лжи.

— Так оно и есть, мой друг. Вы ведь были в его квартире? Нашли там большие запасы странного препарата, не так ли?

— Ну, допустим.

— И Вы не знаете, что это, так? А что он Вам ответил, что это такое?

— Лекарство, так он сказал. А Вы знаете, что это?

— Знаю, Николай, знаю. Это мощный наркотик, один из новых. Поинтересуйтесь у наркоотдела, они Вам про него наверняка что-нибудь да расскажут.

Наркотик? Один из новых? Похоже, моя догадка может подтвердиться, это значит, что кто-то его очень хорошо тащит с завода-производителя, раз уж у Димы его так много. Но я что-то ничего не слышал про него ни в новостях, ни в газетах, ни на улице. Хотя, если он новый, тогда понятно, почему он малоизвестен. Но зачем Диме его столько? Для личных нужд его чересчур много, может, он собирался распространять его по городу? Надо будет непременно обратиться в наркоотдел как можно быстрее.

— Вот мы и пришли, — сказал Наумов-старший.

Мы подошли к камерам предварительного заключения. Волна преступности сейчас резко спала из-за ударивших холодов, поэтому они были пусты, кроме той, в которой уже сидел несчастный Дима. Теперь я видел, что он действительно наркоман, я нутром чувствовал, что ему скоро понадобится новая доза, но он её не получит — неизвестно, как влияет на организм эта новая наркота, и как долго он на ней сидит, но привыкание уже наверное есть. Ничего, его подлечат тюремные врачи. Если я не смогу доказать его невиновность.

Наумов-старший подошёл к Павлу и спросил:

— Товарищ, разрешите мне побыть с ним пять минут? Наедине, разумеется.

Павел посмотрел на меня, я одобрительно кивнул, мол, пусть они поговорят. Наверняка они видятся в последний раз, ведь ни один из них не хотел видеть другого.

— Пять минут, — холодно ответил Павел. — Идём, Коля, оставим их.

— Перекур, товарищи солдаты, — Наумов-старший даже их отпускал. Похоже, разговор у них будет серьёзный.

— Есть перекур!

Мы вышли из помещения камер и прошли в зал ожидания для потерпевших и родственников. Солдаты действительно пошли на улицу курить, я же налил две чашки кофе из кофейного автомата, одну отдал Паше, другую — уже некоторое время здесь сидящей Анастасии. Помимо нас в зале было немного народа, всего пара патрульных, дежурный, трое малолеток и одна мамаша, как раз наезжавшая на патрульного по поводу несправедливого задержания её сидящей рядом дочери в фривольном не по возрасту наряде.

— Добрый вечер, Анастасия, — поздоровался я. — Я — следователь Айдарин, мы виделись утром, в номере.

— Да, здравствуйте, — она с благодарностью взяла любезно предоставленный мною кофе. — Я помню Вас, Вы были с ещё одним следователем, постарше.

— Как Вы? Держитесь?

Она вздохнула и поставила чашку с кофе на ближайший столик с журналами для скучающих посетителей.

— Да вроде бы… — неуверенно ответила она. — Наверное, я ещё не осознала этого в полной мере. Мне все кажется, что он вот-вот войдёт через дверь и заберёт меня отсюда.

— Понимаю, — я попытался улыбнуться. — А что Евгений Раилевич?

— Ему очень тяжело. Вы не смотрите, что он так себя ведёт, он страдает по-своему, но все-таки страдает. Но он больше помогает мне, и так нам обоим легче.

— Близкие прежде всего, — кивнул я. — Он сильный человек.

— Знаете, мне очень жаль Диму, — вдруг сказала Анастасия. — Он ведь не виноват в том, что случилось, он просто стал жертвой обстоятельств. Понимаете, вся эта ситуация, давняя вражда с отцом, наркомания, психические проблемы… Любой мог сломаться.