— Мой, — ответил я Павлу. — Травматика.

Дверь со скрипом отворилась за нашими спинами, и, заметив, как округлились от страха глаза у Димы, я быстро повернул голову, на краткий миг взглянув на вышедшего на крышу, хотя и так уже догадался по реакции Димы. Наумов-старший, один, в несколько помятом костюме и с растрёпанными волосами. Дима тут же вскинул пистолет, направив его на своего отца.

Наумов-старший поднял руки вверх.

— Дима, сынок! — умоляюще сказал он. — Опусти, пожалуйста, пистолет.

— Я тебе НЕ СЫН! — крикнул Дима так, что у меня заложило уши.

— Дим, успокойся, — я с Пашей стали обходить его с флангов, медленно двигаясь приставными шагами.

Слишком медленно.

— Дима! — продолжал Наумов-старший отвлекать его. — Я хотел только поговорить с тобой. И все.

— ЛОЖЬ! — Дмитрий вытер слизь со лба, смахнув её на гудрон, покрывавший всю крышу. — Это все ты виноват! Ты его убил, а не я!

— Опусти пистолет, — сказал я ему. — И я клянусь, я докопаюсь до правды!

Дима рассмеялся. Громко, заливисто, истерично.

— Нет, у Вас не выйдет — он этого не позволит, — Дима ткнул пистолетом в сторону своего отца.

— Что за глупости? — возмутился Наумов-старший.

Дмитрий снова рассмеялся, затем снова вытер выступившую слизь, собрав её в ладонь.

Честно говоря, мне теперь не хотелось к нему прикасаться, я боялся, мало ли что ещё может с ним произойти. Сейчас ещё начнёт сбрасывать кожу, как в ужастиках, и вырастет у него новая, волосатая, чистая и шелковистая. И когти в довесок.

— Видите это? — воскликнул он, показывая мне ладонь. — Видите? Это он сделал!

— Не городи чепухи, Дмитрий! — отмахнулся Евгений.

— «RD-18», вот это что! Это он подсадил меня на эту наркоту! Сначала избил, связал, а затем привёз на какой-то склад, и там меня начали пичкать этой дрянью!

— У тебя рассудок помутился от горя! — продолжал Наумов-старший, давая нам время. — Я вылечу тебя, обещаю!

Но Дмитрий его не слушал, он повернулся ко мне, однако, не отводя пистолета от Евгения.

— Слизь стала проступать через месяц. Сначала немного, но потом все больше и больше. У меня постоянно болела голова, вся кожа зудела и покрылась волдырями, меня все время тошнило. А потом я сбежал! Но я уже сидел на ней, я не мог от неё отказаться, хоть и пытался!

— Дим! — я пристально посмотрел на него. — Я верю тебе. Понимаешь? Но тебе нужно успокоиться, и тогда мы вместе разберёмся со всем, да? Хорошо?

Он долго смотрел на меня, пытаясь понять, можно ли мне доверять или нет.

Я жалел его. Не знаю, слишком уж его история была похожа на бред таких же наркоманов, как и он, но мне отчаянно хотелось ему верить, ведь он стал жертвой обстоятельств. Рано потерял мать, быстро поссорился с отцом, а вскоре потерял самого близкого человека в своей жизни, уж не знаю, по своей ли вине или нет. И он в этот момент, пока Павел обходил его со спины, медленно приближаясь, он тоже пытался понять, можно ли мне доверять. Не Паше, который стал в его глазах тюремщиком, пусть и не слишком злым, даже принёсшим ему воды один раз, не уж тем более своему отцу, потерявшему доверие раз и навсегда давным-давно. Мне, которого он знал от силы часа три. Нас необъяснимо тянуло друг к другу, и я уверен, что если бы мы встретились в иное время и в ином месте, то обязательно бы стали отличными друзьями.

— Хорошо, — наконец ответил он и начал опускать пистолет.

Хлопнула дверь, чуть ли не снесённая с петель мощным ударом тяжёлого армейского ботинка.

Мы оба вздрогнули, но Дима не успел опустить пистолет. Бах!

Время замедлилось, словно в дешёвой драме. Я видел, как крошечный снаряд, не способный убить, вылетел из пистолета и проделал дыру в фанерной деревянной двери. У выскочившего солдата тут же сработал рефлекс, и, прежде чем я успел вскинуть руки и закричать, чтобы тот не стрелял, солдат в мгновение ока вынул свой пистолет и, вообще не целясь, навскидку, выстрелил. Из чёрного ствола вырвался смертельный кусок свинца весом в несколько граммов, пролетел у меня перед глазами и, завершив фатальную дистанцию, вонзился в тонкую шею Дмитрия.

Я видел его глаза, он не успел даже повернуться в сторону двери, видел, как в них на долю мгновения мелькнуло сначала удивление, а затем ужас, принёсший с собой смерть. Из пробитой шеи вырвался короткий фонтан алой, дымящейся на морозе крови, а затем ещё один, и ещё, в такт умирающему сердцу. Его ноги подкосились, руки вздёрнулись вверх, и он упал прямо на свою лужу слизи, разбрызгав её вокруг себя.

— Нет! — закричал я, подскакивая к нему.

Кровь обильно хлестала из небольшой дырки, обрызгивая меня с ног до головы. Он хватал ртом воздух, как обречённая на гибель рыба на берегу реки, но из его рта вместе со страшными хрипами вырывалась кровавая пена.

Я положил его себе на колени, а оказавшийся рядом Паша зажал рану рукой в безуспешной попытке остановить кровь, но та продолжала хлестать.

— Пробита артерия и трахея, — сказал он, стараясь не смотреть на лицо Димы. — Он нежилец.

— Вы в порядке, товарищ полковник? — где-то далеко спросил солдат.

— Да, всё нормально, — мрачно ответил приближавшийся к нам Наумов-старший.

— Хррр… — хрипел кровью несчастный Дима.

Он из последних сил схватил меня за ворот и с удивительной силой опустил меня вниз, к своему лицу. Я поднёс ухо к его рту.

— Хррр… не… хррр… верь… ему… — сквозь хрип её слышно, совсем без голоса выдохнул он.

Я почувствовал, как его хватка ослабла, и его рука упала мне на колени.

Нет, не умирай! Я могу спасти тебя, доказать, что ты не виновен!

Я смотрел ему в глаза, пытаясь нащупать ту тонкую грань, за которой уже начинается чужой разум, но не мог никак её найти. Он умер, я видел это по его остановившимся, остекленевшим глазам.

— Мёртв, — вздохнул Павел, проверяя отсутствие пульса.

Он убрал блестевшую, окровавленную руку от раны, но оттуда уже ничего не хлестало, лишь текло тоненькой равномерной струйкой.

— Как жаль, что все кончилось именно так, — тихо сказал надо мной Наумов, теперь уже единственный, потерявший за один день обоих сыновей.

И он тут же побрёл обратно, словно здесь только что не умер его сын.

Во мне вулканом вскипел гнев, я вскочил, спихнув на Пашу быстро остывающее склизкое тело, и за один миг догнал уходящего замминистра.

— ЖАЛЬ? — вскрикнул я.

Не успел он обернуться, как я ударил его в ухо, постаравшись вложить всю силу в этот удар, чтобы ему было очень больно, раз уж он не чувствует боли из-за потери последнего сына.

Очнулся я уже лёжа, голова звенела, а в ребра меня безжалостно пинал тот самый солдат.

— Хватит! Я сказал, отставить, рядовой!

Бить меня перестали, но легче от этого не стало. Бока горели, было жутко больно дышать, я обессилено стонал, пытаясь почти не вдыхать воздух и глядя прямо вверх, на зловещие кучевые облака, начавшие сыпать на меня мягким, пушистым снегом.

— Зачем же Вы так? — склонился надо мной Наумов, держась за ушибленное ухо.

Я улыбнулся, поняв по его лицу, что мой удар достиг поставленной цели. Ему было очень больно, даже больнее, чем мне.

— Я ему верю, — тихо сказал я, но бока все-таки болели так, будто в них вонзили длинные тонкие ножи. — Я знаю, что убийца — Вы.

Я захотел прочесть его мысли, но он выпрямился и ушёл прежде, чем я смог это сделать. Но мне это было не так уж и нужно, я убедился в этом, увидев его реакцию на смерть Димы, и иных доказательств мне больше не требовалось.

— Ты как? — спросил Паша, осторожно ощупывая меня. — Не двигайся, у тебя могут быть сломаны ребра. Сейчас приедут медики.

— Евгений! — мне потребовалось значительное усилие, чтобы сказать это настолько громко, чтобы Наумов меня услышал.

Он остановился и повернулся в мою сторону.

— Вы завели себе врага! — ребра полыхали огнём, почти вырубая меня.

— Очень прискорбно это слышать, — ответил он. — Но я запомню этот удар, и особенно Ваши слова, если Вы этого так жаждете.