– Тихонько проходи к себе в комнату, бамбинелло… Небось проголодался? Я тебе там оставила ужин…

До сих пор он для неё «бамбинелло», хотя мачеха говорит, что он уже почти взрослый и мог бы начать приносить в дом заработок. Лучше устроиться в подмастерья к какому-нибудь мазилке, чем болтаться так, без конца учась и переучиваясь у заезжих художников. Разве мало мастерских, где берут заказы на вывески и не требуется большой науки?

Годы шли. Рафаэлю минуло семнадцать лет. Дядя Симоне и мессер Тимотео стали подумывать, что юноше следует завершить своё образование у кого-либо из знаменитых художников, как он того заслуживает. У него блестящее дарование, он понимает учителя с полуслова; рука его тверда, глаз зорок, душа чутко ловит красоту и правду в искусстве.

Выбор учителя пал на знаменитого художника Пьетро Ваннуччи, по прозванию Перуджино, – от города Перуджи, столицы Умбрии, где он жил и прославился. У этого художника было много учеников, с которыми он выполнял заказы. Как раз сейчас ему предстояло расписать фресками залу собраний Камбио. Художнику понадобилось много помощников, и он обрадовался, когда Тимотео делла Вите предложил привезти ему из Урбино сына Джованни Санти.

Перуджа был живописный, оживлённый город – полная противоположность патриархальному Урбино, где все жители знали друг друга.

Раскинувшись среди гор и оливковых рощ, Перуджа поражала с первого взгляда не только красотою местоположения, но и красотою построек. Дома её были часто расписаны снаружи и изнутри фресками; замки, церкви и монастыри расположились на откосах трёх холмов. Улицы то поднимались в гору, то спускались извилинами по склонам, покрытым виноградниками и садами; по стенам домов вились ползучие розы. Посреди главной площади высился знаменитый фонтан. Сюда же выходил грандиозный, величественный фасад городского совета – Синьории – с длинным рядом узких готических окон, украшенных мраморными барельефами и знаменитой лестницей с мраморными львами у входа. Рядом с Синьорией возвышался и Совет корпорации банкиров, залу которого взялся расписать фресками Перуджино.

1500 год, год приезда Рафаэля в столицу Умбрии, был памятным для этого города.

В продолжение целого столетия знатные фамилии вели здесь непрерывную борьбу между собой за первенство. Когда вспыхивали уличные схватки и бои, никто из граждан не решался ходить по улицам без оружия. Ночью и среди белого дня здесь происходили драки, слышались крики и предсмертные мольбы о помощи. Наконец одна из фамилий была изгнана из города, и победители, Бальони, ликовали, воздвигая на улицах алтари и с благодарностью преклоняя колени перед изображениями Мадонны и святых. Летописи гласили: «Волки и лисицы расплодились в ужасающем количестве, ибо много было заготовлено для них человеческого мяса».

Но и восторжествовавшую фамилию Бальони в конце концов ожидала гибель. Летом, в год приезда Рафаэля, разразилась страшная трагедия, известная под названием «Кровавое венчание».

Те же летописцы сохранили народное поверье, что над домом Бальони якобы нависло проклятие, и предсказали страшную судьбу этой знатной и гордой фамилии.

В семье Бальони начались раздоры. Против Гвидо и Ридольфо Бальони поднялись двое племянников – Грифоне Бальони и Карло Барчилья, собравшие среди изгнанников отряд отчаянных головорезов. Сын Ридольфо, Симонетто, подозревал, что на его отца и всех членов их семейства затеяно неожиданное нападение, и на коленях просил дядю Гвидо позволить ему убить одного из главных зачинщиков заговора. Гвидо отказал ему в этом. И план заговорщиков должен был осуществиться без всяких препятствий благодаря хорошо обдуманной хитрости другого вождя этого заговора, знатного перуджинца Барано, родственника одного из изгнанников.

Чтобы укрепить ненависть в Грифоне, подогретую честолюбием, Барано оклеветал жену Грифоне Зиновию, будто бы изменявшую ему с одним из его двоюродных братьев, и обещал в случае истребления врагов сделать его полновластным правителем Перуджи.

Выступление заговорщиков, назначенное на день свадьбы Асторре Бальони со знатной римлянкой Лавинией Колонна, было обдумано до мелочей. Учли все выгоды и удобства нападения во время пышного пиршества, когда гости, опьяневшие, более или менее безоружные, не ожидают беды. Было принято в расчёт и расположение домов всех членов семьи Бальони, приговорённых к истреблению, и то, что эти дома отделены друг от друга значительными промежутками. Каждый из заговорщиков обязался привести по пятнадцать «брави» – убийц; остальные причастные к нападению второстепенные заговорщики составляли стражу.

В ночь на 15 июля, в разгар свадебного празднества, заговорщики ворвались в дом Бальони. Под ударами кинжалов пал жених Асторре, за ним Симонетто и брат его Джисмондо; упал, обливаясь кровью, и старый Гвидо. Остальным удалось бежать.

Избегнувшие смерти собрали в ближайших окрестностях Перуджи приверженцев и на следующий же день ворвались в город, где к ним присоединились друзья, которые слышали, что и их ждёт кровавая расправа.

Грифоне был настигнут Джанпаоло, вожаком его врагов, вернувшихся в Перуджу, и братом убитого Симонетто, на площади, почти на ступенях церкви Сан-Эрколано, где он хотел укрыться. Джанпаоло крикнул своим приверженцам:

– Эй, кто хочет, разделайся с этой дрянью! У меня найдётся достаточно дела!

И Грифоне упал, окружённый разъярёнными людьми.

Зачинщики бежали… Джанпаоло Бальони стал полновластным хозяином Перуджи.

Трагическая сцена разыгралась на глазах у Рафаэля – он видел последние минуты Грифоне, видел страдания его матери; сцена эта оставила глубокий след в его душе…

Мать Грифоне, Аталанта, случайно узнала о заговоре; она была свидетельницей того, как сын оскорблял свою ни в чём не повинную жену Зиновию, винил её в измене и клялся отомстить мнимому сопернику. Она разуверяла его в вине Зиновии, умоляла не затевать раздора среди родных, но Грифоне её не послушался, и тогда она, уведя плачущую, оскорблённую невестку, прокляла сына и скрылась из города в свой замок. Ей дали знать о том, что творится, о том, что сын её умирает побеждённый, и Аталанта вернулась в Перуджу вместе с Зиновией.

И вот она стоит у ступеней храма, где когда-то крестили и венчали её Грифонетто[3], а он лежит беспомощный, с печатью смерти на лице, обливаясь кровью, но ещё дышит, и тускнеющие глаза его видят мать, два дня назад проклявшую его… Он нашёл возмездие за своё вероломство. А мать… Упав на колени, она склоняется к нему и говорит:

– Грифоне, ты слышишь ли меня? Ты нашёл страшный конец, и я, проклинавшая тебя, теперь прошу тебя: уходя от нас, прости тем, кто тебя с такою яростью, так ужасно искалечил. Прости им. Ты слышишь меня, сын мой? Прости твоим убийцам и тем, кто тебя подстрекал на убийство… Вот она, здесь, Зиновия, ни в чём не повинная дочь моя, и она прощает тебя…

Он слышал. Веки его дрогнули, но губы были не в силах пошевелиться… Тело вытянулось, всё было кончено…

И Аталанта прошла среди почтительно расступившейся толпы, склонившей головы перед величием души матери…

Картина смерти Грифоне запечатлелась в душе Рафаэля неизгладимо. Он был потрясён. Смутно мелькали перед ним неясные образы: красивое лицо с тенью смерти и склонённая над ним фигура прекрасной женщины – разве это не воплощение материнской скорби?

Всё случившееся особенно подействовало на него после мирной жизни в Урбино, и он долго не мог привести свои мысли в порядок… Он жаждал тишины. Но с миром и тишиной пришлось проститься в этом бурном водовороте чужого города, среди чужих людей, чужой обстановки…

Началась новая жизнь. Рафаэль был занят теперь тем, что требовал от него маэстро. Часто ночью обступали его думы и воспоминания. Вспоминался дядя Симоне, и мессер Тимотео делла Вите, и Идония, все, все, кого он любил… Идония, Идония, верный старый друг… Она ушла к своему брату, повару, в тот же день, когда Тимотео пришел за Рафаэлем, чтобы везти его в Перуджу. Увидит ли он её когда-нибудь?