–Бухенвальда…

–Что?

–Это было написано на воротах Бухенвальда… на воротах Освенцима было написано: «Труд освобождает». До кино я увлекался Второй Мировой.

–Я тоже… знаешь, Димыч – у меня была огромная коллекция: всякие книжки, вырезки из газет. А когда интернет появился, я корефана своего просил мне статьи распечатывать. У нас-то не было компа – разве что в кафе идти… да не с руки. Но вот про Бухенвальд и Освенцим не знал… спасибо!

Я подсел к нему. Действительно – из Серёжкиной пещеры открывался великолепный вид на наши каменные джунгли. Отсюда они были похожи на тлеющее кострище – мириады разноцветных искорок то погасали, то вспыхивали в разных его концах, и зрелище это завораживало похлеще всех кинохроник мира. Серёжа протянул мне бутылку, и я сделал глоток.

Серёжа улыбнулся:

–Ну вот мы и преломили хлеба.

Я улыбнулся ему в ответ. Преломили хлеба… но съедим ли их, вот в чём вопрос.

Мы расстались только к рассвету – с одной стороны нашего каменного кострища ещё вздрагивали молочно-голубые сумерки, а с другой – разгоралось багровое пламя зари. Моя несравненная Лариса позвонила мне за ночь раз семь или восемь. Всякий раз я отвечал ей одно и то же: «Ещё немного и приеду».

В конце концов около четырёх утра, я встал с парапета и поплёлся к лестнице. Опьянение моё практически прошло, но глаза слипались, а в глотке бродил сонный холодок, смешанный со вкусом солода. «Дома ждёт холодная постель…!»¹⁴ – вспомнилась мне старая песенка.

–Пойдёшь домой? – спросил Серёжа.

–Пойду… в твоей пещере хорошо, но мне пора в свою – тёмную и тесную, к бобинам и мониторам. Лариска наверняка сейчас варит мои пластинки, как в том фильме, помнишь?¹⁵

–Приходи, если что.

–Непременно. Да и ты не забывай меня.

В нашей квартире было необычайно тихо. На удивление, чемоданы с моими вещами не стояли у дверей. Ларису я обнаружил спящей на диване в гостиной. Рядом с ней лежал телефон, раскалившийся добела.

Я прошёл в спальню. Судя по показаниям часов, что до начала моего рабочего дня остаётся четыре часа, следовательно, спать ложиться нет смысла. Тем не менее, я прилёг на не расстеленную постель и прикрыл глаза. "Теперь главное – не уснуть" – подумалось мне. Мысли о возможности проспать работу напугала меня до почти до смерти, поэтому я быстро открыл глаза.

Бобины. Целая полка бобин. Здесь, на этой полке, примерно 60 фильмов. Ещё столько же – на жёстком диске в компьютере.

Я улыбнулся. «Пещера…» – вспомнились мне слова Серёжи. На секунду мне стало жутко, но потом одна-единственная мысль рассеяла всякий страх. Она так развеселила меня, что я даже произнёс её вслух:

–Ох, дьявол! Лучше уж так, чем каждую ночь на крышу с пивом! Каждому своё, Серёжа, каждому своё!

Через месяц и три дня картонная коробка со штемпелями почты США, службы экспресс-доставки, а также нашего районного почтамта, оказалась у меня. Весь трепеща, я дрожащими руками вскрыл упаковку, и на нашем кухонном столе оказалась одна из немногих копий драмы «Ригодон» – последнего фильма Аллана Смитти, загубившего его карьеру, однако ставшего культовым.

Лариса смотрела на меня как на умалишённого:

–И что это за хрень опять?

–Какая тебе разница! Ты ведь всё равно захочешь оплевать меня!

Лариса даже не разозлилась – она была в шоке. Никогда в жизни, ни разу за все три года, что мы женаты я ей так не отвечал.

–Дай мне просто порадоваться покупке! Это 123 фильм в моей коллекции! Какого чёрта вообще!

Лариса с минуту собиралась с мыслями, потом пожала плечами и, хмыкнув, сказала:

–Ладно… боже мой… было бы из-за чего бузить. – говорила она тихо и удивлённо – Там, в холодильнике я тебе от обеда оставила макарон и немного курицы. Ты как закончишь… в общем, приходи если что.

Сказала – и вышла в гостиную.

А я возрадовался пуще прежнего. Чуть было не начал танцевать.

Вот и всё! Надо будет позвонить Серёже и сказать, что не обязательно искать ключи от это чёртовой крыши.

КТО НЕ ЛЮБИТ ВТОРНИКИ

Григорий Петрович – бухгалтер алкогольной компании «ВАКХ», приятной наружности мужчина, находившийся в том возрасте, когда многое уже не принято, а многого ещё не хочется – не любил вторники больше всего на свете. Притом не любил их искренне, нежно, довольно давно и, кажется, взаимно. С самого детства, каждую неделю каждого месяца этот день находил, чем вывести его из себя – побегом ли черепашки из старой обувной коробки, неудом ли за контрольную по тригонометрии, потерей ли очков. И вот с тех самых далёких пор, когда Григорий Петрович был сначала ребёнком, а затем юношей, он возненавидел этот день недели.

И этот новый вторник исключением не стал.

Григорий Петрович чувствовал, что сегодняшний день не сулит ничего хорошего. Ещё утром, когда первые лучи разгорающейся зари – розовые и тоненькие, как ломтики маринованного имбиря – упали на его лицо и заставили открыть глаза, он почувствовал, что что-то очень противное и гадкое выползло этой ночью из своей грязной норы и теперь рыщет по всем дорогам в поисках пищи.

–Вот же гадость! – думал он, стоя под горчим душем и разглядывая своё мутное отражение в смесителе – Я всегда чувствую гадость… и теперь я чувствую её вновь.

Завтракая, Григорий Петрович как обычно смотрел телевизор. Рядом с ним, сидя на видавшем виды, но сохранившем уютность пуфике сидела его жена – красивая женщина бальзаковского возраста по имени Юлия. Она завершала утреннее наведение марафета, попутно поглядывая в телевизор и отдавая команды – поочерёдно, то мужу, то сыну, который завис над экраном телефона, словно водомерка над озёрной гладью.

Всё было как обычно. Всё… кроме, конечно Григория Петровича, который стрелял глазами то в сторону жены, то в сторону сына, то в сторону телевизора, в постоянном ожидании, что ещё секунда – вот ещё одна секунда – и произойдёт нечто такое, что поставит весь сегодняшний день вверх дном, а, быть может, и перевернёт всю его жизнь. Но нет – отлаженный механизм под пошловатым названием «Счастливая семья» продолжал мерно отстукивать уплывающие в небытие минуты. Каждая шестерёнка, каждый валик его выполнял свою работу безукоризненно. И Григорий Петрович, ещё более удручённый, чем в секунду своего пробуждения, выскочил из-за стола, схватил свой портфель и поспешил на улицу.

Улица, как известно, всегда полна неожиданностей. И опасностей. Однако, всё снова пошло не по плану.

Стояло прекрасное весеннее утро – дул свежий, тёплый ветерок, нежные прикосновения которого были почти позабыты горожанами за долгую зиму. Недавно проснувшееся желтоволосое солнце светило своим подсолнуховым светом, пытаясь отогреть землю. Люди, сбитые в небольшие колонны, похожие на муравьёв, спешили впрыгнуть в общественный транспорт. Григорий Петрович в последний момент успел заскочить в уходящую маршрутку и даже занять своё любимое место – на переднем сидении, прямо рядом с водителем.

–Господи, если я нормально доеду до работы и отработаю день без эксцессов, это будет настоящим чудом! Просто чудом, чёрт подери! – подумал Григорий Петрович, садясь в вагон метро.

      Каждую минуту этого дня наш герой ждал какой-нибудь подлости или какого-нибудь подвоха. Музыка, булькающая в наушниках сидящего рядом с ним паренька, лица людей в метро, чуть тронутые сном, смиренные синие тени, брошенные ему под ноги вековыми липами – всё это было для Григория Петровича очень подозрительным. То самое гадкое чувство, испортившее ему настроение этим утром, разрасталось, разбухало и становилось жирным и противным, как громадная жаба, лежащая на зеркальной глади пруда.