– После того, как я отказалась ему платить за квартиру, вернее его жене, то они перестали со мной здороваться и даже не разговаривают. Но мне нечем им платить, я пыталась им это объяснить.

– Всё ясно, значит, сегодня мы их арестуем, – с облегчением сказал Воденков, – а то я спешил их предупредить об аресте. У них сын из армии дезертировал, вчера о нём пришла телеграмма. У нас есть приказ репрессировать родителей дезертиров.

После этих слов, он поставил на стол, не допитый чай, и быстро ушёл. Евпраксия сидела в глубоком раздумье и, затем, спросила сына:

– Серёжа, как ты думаешь, надо ли их предупредить?

– Я, думаю, что надо, – сказал Сергей. – Если не предупредим, то потом нас будет совесть мучить. Дерюгины люди не плохие, и мы им заплатим за квартиру, как деньги появятся. Давай, мама, я к ним схожу и поговорю.

Мать согласилась, и сын пошёл на первый этаж, где жили Дерюгины. Они втроём с взрослой дочкой занимали весь первый этаж. Серёжа постучал в дверь, она была не заперта. Он её открыл, и в прихожей зазвенели колокольчики.

– Можно войти? – громко спросил Сергей.

Из глубины комнат к нему вышла дочка Дерюгиных. Ей на вид было лет двадцать пять; одевалась она всегда по-деревенски, в вышитую кофту и юбку, рыжеволосая и симпатичная девушка.

– Что надо? – сухо спросила она.

– Родители дома?

– Дома.

– Позови их.

В прихожую вышли сразу оба супруга. Они не довольно смотрели на Сергея. Он рассказал им, что из Красной армии дезертировал их сын, и теперь из-за него чекисты придут арестовывать родителей. От кого он узнал эти сведения, Сергей не сказал и быстро ушёл к себе на второй этаж. После этого Сержпинские долго прислушивались к тому, что происходит на первом этаже. Когда совсем стемнело, то к дому подъехала лошадь с санями, с которых слезли три милиционера, и человек в полушубке, видимо чекист. Они зашли в дом, и через полчаса вывели оттуда хозяйку дома, а хозяина с ними не было. Как потом стало известно, хозяин скрылся от ареста, а про хозяйку он решил, что её не тронут. Однако её арестовали и посадили в Даниловскую тюрьму. Сам Дерюгин больше не появлялся, а к дочери хозяев этого дома, позднее, подселили других жильцов.

Двадцать второго апреля 1919 года, по новому стилю, Серёже Сержпинскому исполнилось девятнадцать лет. Серёжа в этот день работал, Павлик и Глеб, тоже были в школе. Евпраксия отпросилась с работы, чтобы придумать, как отметить день рождения старшему сыну, и чем накормить детей. Она недавно ходила к Воденковым, но у них тоже начались не лёгкие времена и в помощи ей они пока отказали. Продуктов, кроме перловой крупы дома не было. Даже чай из смородинного листа весь закончился. К весне голод в Данилове усилился, и на продовольственные карточки выдавали только хлеб, перловку и соль. На рынке тоже товаров было мало, в основном его меняли товар на товар.

У Евпраксии имелись старинные платья, доставшиеся ей от своей бабушки Соколовой, по материнской линии. Это были шикарные бальные платья, которые уже много лет вышли из моды, и одевать их было некуда. Они так и лежали в сундуке, пропахшие нафталином.

Евпраксия взяла одно такое платье, завернула в газету и отправилась в центр города на рынок. Снег уже почти везде растаял, только остатки от высоких сугробов, белели в тени. Евпраксия походила по грязному рынку (после весны здесь ещё не просохло), и увидела у одного мужичка на телеге мешок картошки. Она подошла к нему и развернула платье.

– Может, вам такое платье для дочки, пригодится? – спросила она.

У мужика борода отвисла и глаза увеличились, оттого что он увидел в её руках.

– Век живу, но такого красивого платья не видывал, – воскликнул он, – сколько вы просите за него?

– Если уступите мне мешок картошки, то буду согласна поменять на него.

Мужик был так доволен покупкой, что согласился довезти мешок до дома и занёс его на второй этаж, до самой квартиры.

В тяжёлом раздумье, Евпраксия начистила в чугунок картошки, и не успела затопить печку, как в квартиру постучали. Открыв дверь, она увидела Серёжу Воденкова, а в руках он держал сумку с картошкой и ещё какой-то свёрток.

– Серёженька, это ты нам принёс? – удивилась она. – Я ведь только что выменяла на рынке мешок картошки. А в свёртке у тебя что?

Сергей развернул свёрток, и там оказалось около двух килограммов свинины.

– Это, тётя Планя, для Серёжи, ко дню рождения. Свинина немножко с душком, сейчас уже тепло стало, но её можно отварить, а воду слить, потом затушить с картошкой.

Евпраксия радостно засуетилась, пригласила гостя войти и усадила его возле печки.

– Как твои дела на работе? – спросила она Сергея.

– Позавчера меня уволили из чека, даже не объяснили за что. Видимо, новый начальник решил сменить половину состава чекистов, чтобы была лучше дисциплина, – предположил Воденков. – Но я ходил к начальнику милиции и он обещал меня взять, если место освободится. Ведь я хорошо себя зарекомендовал, когда участвовал в разгроме мятежа. У чекистов тоже никак себя не скомпрометировал.

Пока Сергей рассказывал о своих делах, Евпраксия поставила на плиту печки большой чугун картошки с мясом. Время подходило к обеду, и весеннее солнце, с одной стороны дома, перешло на другую сторону и освещало уже вторую комнату. От печки исходило тепло, распространялось по всей квартире, и в комнатах стало тепло и уютно.

Сначала, как всегда, из школы пришли Павлик и Глеб. Почувствовав вкусный запах тушёной картошки, дети стали просить покушать, и не дождавшись брата, они плотно поели. Воденков и Евпраксия, набрались терпения, а когда пришёл Серёжа, поздравили его, выпили по рюмочке браги и тогда принялись за картошку. Наевшись досыта, они обнаружили, что осталось пол чугуна картошки. Тогда Серёжа решил пригласить в гости учительницу из школы, к которой он чувствовал большую симпатию. Звали её Наташа Никандрова. Она преподавала географию, и ей было двадцать четыре года. Серёжа посоветовался с матерью, и та не возражала.

Жила учительница не далеко от дома Сержпинских, на улице Вятская, вместе с родителями и двумя сёстрами. С Серёжей пошёл её приглашать и Серёжа Воденков. У Воденкова уже было немало девушек, с которыми он имел не только дружбу, но и самые близкие отношения. Эти качества он унаследовал от отца. В отличие от двоюродного брата, у Серёжи Сержпинского до сих пор подруг не было. В свои девятнадцать лет он не раз влюблялся, но девушки об этом не догадывались.

– Ты знаешь, кто устроил Наталью работать в школу? – спросил брата Серёжа Воденков.

– Нет, не знаю.

– Друг Володи Шишерина, комиссар по народному образованию. Говорят, что он за это с ней переспал.

– Не может быть, – не поверил Сержпинский.

– У коммунистов есть такая теория, она гласит, что переспать с женщиной так же легко, как выпить стакан воды. Эту теорию выдвинула революционерка Роза Люксембург. Об этом я узнал, пока работал в чека. Там говорили, что скоро у нас будут все жить в общежитии, где будут общие жёны и общие дети. Так что ты, Серёжа, не теряйся, люби Наташу без всяких церемоний. Ведь живём мы один раз.

Серёжа слушал брата и не верил. В школе Наташа вела себя скромно, а с учениками была строгой и официальной. Однако весна на него очень действовала, и ему хотелось любить и быть любимым, не смотря ни на что.

Зайти к Наташе в дом он не решался, сердце билось от волнения, и пришлось послать туда брата, который ещё не успел снять свою кожанку чекиста. Брат без всякого стеснения зашёл в дом, где жила Наташа, а Сержпинский, волнуясь, остался у ворот. Дом, в котором она жила, был деревянный и одноэтажный, с четырьмя окошками с фасада, занавешенными плотными занавесками. Сергей с улицы смотрел на окна, но что там внутри, так и не разглядел.

Через несколько минут брат вышел один, и сказал, что Наташа переодевается и скоро выйдет. Сам он решил прийти к Сержпинским позднее со своей подружкой, и ушёл к ней, приглашать в гости.

Когда Воденков удалился, вышла из дверей ворот Наташа, в другом, новом пальто, не в том, в чём ходила в школу. На голове у неё была небольшая демисезонная шляпка, в которой прежде ходили дамы, а на ногах сапожки на каблуках, отчего она стала выше Сергея.