Я завязала мусорный пакет и вынесла его к перерабатывающим бункерам в конце подъездной дорожки.

Эльза закрывала крышку коричневого бака. Ее зимняя куртка плотно облегала изящную фигурку.

– Здравствуй, – окликнула я ее.

Она отрицательно затрясла головой, как перепуганная нервная пичуга.

– Мерри, – откликнулась она. – Я не могу с тобой разговаривать.

Я кивнула и отступила в сторону, давая ей пройти.

Я медленно пошла обратно к дому. Мне понадобились огромные усилия, чтобы переставлять ноги. Устала до изнеможения, устала буквально каждая клеточка тела. Мне хотелось лишь одного: сдаться. Сломаться от горя под гнетом огромной черной пустоты, которая жаждала поглотить меня в свою бездонную пучину.

Все пропало. Все, что у тебя было, пропало. Пустота, как раньше, но только еще страшнее. Глубже и темнее.

Я не заслуживаю ни сочувствия, ни пощады.

Заглянула в дом, стараясь понять, там ли Сэм. Вместо этого я увидела Фрэнк. Она была на кухне, мыла посуду и помешивала что-то в кастрюле на плите.

«Несколько недель назад я выглядела точно так же», – подумала я.

Это была моя точная копия. Мне понравилась эта картина, спокойная семейная жизнь, простые бытовые хлопоты. Ведение домашнего хозяйства. Создание уюта в доме.

«Кто мог хотеть смерти вашего сына, Мерри? Кому это могло быть выгодно?»

Я прошлась по списку людей, с которыми была знакома здесь, в Швеции, – хватило и пальцев одной руки. Детектив Бергстром записала все имена.

Но они любили его. Все его любили.

А боль и все эти синяки?

Его все любили, кроме меня.

Фрэнк. Такая заботливая, такая нежная. В памяти всплыло то фото: они с Сэмом и ребенок – веселое маленькое трио. Интересно, не это ли фото она послала Кристоферу?

А теперь я заглядываю в окно снаружи. Отсюда все выглядит по-другому. Перспектива изменилась, словно бинокль перевернули другим концом.

Сквозь окно я вижу Фрэнк в доме. Фрэнк в моем доме чувствует себя совершенно комфортно. Почему всегда создается впечатление, словно она постоянно старается вмешаться, проникнуть, влезть в мою жизнь?

Фрэнк. Фрэнк и ее манера поведения. Ее боль очень быстро превращалась в ее бешенство. Парни, которые презирали ее, мужчины, которые отвергали ее, мужья, которые не решались бросить ради нее своих жен, несмотря на все свои обещания. Коллеги, которые получали повышение раньше ее. Я была свидетелем всех «кровавых» последствий. Она умела быть безжалостной. Телефонные звонки женам во время семейных ужинов, нижнее белье, которое много позже находили новые подружки ее бывших, плотные конверты с компрометирующими фото, которые приходили в советы директоров. Она всегда добивалась своего.

«Я должна быть такой, – сказала она мне однажды. – Это единственный способ вырваться вперед».

Возможно, именно таким делает человека детство, проведенное в нищете.

Но ребенок!

Мой ребенок.

Я продолжала наблюдать за ней через стекло. Красивая. Она всегда была слишком красивой. Но только на поверхности. В действительности это все только пыль в глаза.

«Я люблю тебя, медвежонок Мер».

«Я люблю тебя, Фрэнки-мята».

Мы отлично притворяемся, не так ли?

Вся твоя жизнь связана с жизнью другого человека, вплетена в его мир, вы сцеплены с этим человеком незримой нитью, и эта нить становится толще каната, ее уже не разорвать никаким жизненным штормам. Я – ты – мы. Две жизни и два человека, стянутые между собой в тугой узел, как корявые корни старых деревьев, которые настолько глубоко сплелись между собой, что уже неотделимы друг от друга. И уже невозможно выкорчевать одно, не погубив оба. Часть тебя, часть меня. Лучшие подруги.

Мы крали друг у друга вещи – не для того, чтобы обладать ими, просто чтобы заставить страдать, причинить боль. Скольких кавалеров мне удалось настроить против нее! Я была не слишком добра к ней. Марио – итальянец, ее большая любовь в колледже. Мне не составило труда устроить небольшую драму. Он просто перестал отвечать на ее телефонные звонки. И с Саймоном, с уже почти ее мужем, тоже все прошло довольно просто. Я позаботилась о том, чтобы ее помолвка быстро расстроилась. Не знаю почему. Думаю, она была чересчур счастлива. Слишком довольна собой, чтобы нуждаться во мне. А это казалось чем-то неправильным, несправедливым.

«Будь осторожен, – сказала я Саймону. – Она ведет себя как собственница по отношению к людям, которых любит».

А для него это было больной темой, как однажды упомянула при мне Фрэнк. Все, что мне нужно было сделать, это разжечь пламя. Придуманные истории о ее попытках покончить с собой после разрыва отношений, о судебных запретах, о постепенном прекращении общения со всеми друзьями и родственниками, чтобы в центре внимания была только она.

«Просто чтобы ты был в курсе», – добавляла я, изображая заботливого друга.

Но она не знала об этих случаях моего жестокого коварства. Другим, вероятно, это было известно.

Расплата.

Месть.

Или подобные, старые как мир игры.

Мое!

Нет, мое!

«Уезжай», – сказала я ей и с ликованием наблюдала за ее исказившимся лицом. Исключительное, трепетное удовольствие потыкать пальцем в незаживающие раны. Преданная, отвергнутая. Все то, чего Фрэнк не выносит.

Но это! Ребенок!

Она внезапно подняла глаза на окно и схватилась рукой за сердце.

Фрэнк увидела меня. И я ее напугала.

Я смотрел на Мерри, сидящую передо мной. Она молчала и не двигалась. Она была готова ко всему, что я мог с ней сделать. «Я заслуживаю этого», – кричало все в ней. И именно это она сказала бы сама, если бы могла говорить. «Я хочу этого. Хочу, чтобы ты меня наказал. Хочу мучиться. Хочу испытать боль. Сделай это, Сэм. Заставь меня страдать».

Во мне бушует гнев. Он обжигает так сильно, словно внутри меня тлеет горящий уголь и его жар охватывает мой желудок, грудь, идет выше и выше, перехватывает горло, и мне уже трудно дышать. Я больше не могу сдерживать свою боль.

Меня трясло. Я крепко, до красноты, напряг и без того сжатые горячие кулаки, готовые нанести удар в любой момент. Они просто чесались, чтобы выплеснуть через костяшки накопившуюся во мне ненависть к своей жене, превратить ее в кровавое месиво и груду сломанных костей.

«Да, – услышал я голос. – Сделай это. Сделай.

Кулаками! Кулаками!

Давай, Сэм. Сделай это. За всю боль, за все обиды. За всех женщин, которые несправедливо поступили с тобой».

Женщины… Их было так много, жестоких интриганок.

Лгуньи.

Все они умеют так хорошо врать и изворачиваться.

Я вложил всю свою силу в кулак и обрушил на нее первый удар. Она согнулась.

«Еще! – возопил голос. – Сильнее. Чтобы она почувствовала!»

Я отшатнулся назад, размахнулся – и снова ударил ее. Потом еще и еще, до боли в костяшках. Я слышал крики, жуткие, звериные. Они не прекращались, но я не обращал на них никакого внимания, продолжая ее избивать.

– Получай, получай, потаскуха! Чертова сука!

«Еще, Сэм, еще».

– Лгунья! Сука! Убогая шлюха, а не мать! Жалкая пародия на женщину. Жестокое чудовище. Ты не заслуживаешь того, чтобы жить!

Крики усилились. На моих руках была кровь. Я остановился, чтобы вытереть слезы и слюну с лица. Я задыхался от напряжения, пот струился по лицу. Меня трясло. Оказывается, это кричал я сам.

Посмотрел на Мерри. Она уже не была моей женой – просто жалким, окровавленным, никому не нужным существом, валявшимся в углу без сознания.

«Хорошо, – сказал голос. – Ты все правильно сделал, Сэм. Ты – молодец».

Я вытер глаза. Глубоко вздохнул. Попытался сфокусировать взгляд, справиться с бешеным сердцебиением.

– Вот и славно, – произнес я наконец. – Думаю, с меня хватит.

В машине, когда ехал домой, я постоянно возвращался к нашему разговору с Карлом. О том, что у нас у всех есть тайны. Но именно ее тайны перечеркнули нашу жизнь. Всю нашу жизнь.