Она говорила все это с ошеломляющим спокойствием, сбивавшим с толку вернее всего другого, что она могла сказать или сделать, и хоть Кили не хотел и попросту не мог на нее смотреть, слушать ее было облегчением

- Тебе-то это было зачем? - не понимая, спросил он.

Нали легко улыбнулась.

- Глаза у тебя хороши, у моего жениха такие же были.

Тут только Кили заметил, рассмотрел в темноте, что волосы ее, теперь уже прибранные, одной простой косой заплетены и вокруг головы уложены, венцом. Так носили вдовы.

- Так ты… - начал было он, но она перебила его.

- Я слышала, ты пойдешь в Морию. Я хочу пойти с тобой.

Впервые с тех пор, как Кили принял решение пойти в Казад Дум, он услышал от кого-то эти слова.

- Ты что же, с оружием дружна?

Нали усмехнулась.

- Отец мой сына хотел, - ответила она. - Сам он был воин такой умелый, что про него говаривали, на одного много слишком такого мастерства, вот он им со мной и поделился.

- За местью пойдешь? - спросил Кили, выслушав. - Или за смертью?

- Там видно станет, - последовал бесстрастный ответ. - Да и не все ли равно тебе, кто и зачем с тобой пойдет, раз знает, с какого конца за меч браться.

И верно, подумал он и ни о чем больше не спрашивал.

Часть 6

Ночь за ночью стекала черными каплями из былого в грядущее, дневной гомон сменялся глухой спящей тишиной, потрескивание фитиля в вечно стоящей на страже от тьмы лампе громом раскатывалось меж стенами, и водяной пыткой бессонные ночные часы били Кили в голову. За все минувшее после битвы время он спал, по-настоящему спал, а не забывался рваной темной дремой, только когда был полумертвый от ран или мертвецки пьян… Он давно бы ни одного заката трезвым не встречал, если бы не боялся так того, что пьяная безвольная одурь в нем освобождала. Малейшее воспоминание о произошедшем в Железных Холмах окатывало его холодом. «Хоть немного любви». Она жалела его, саму себя сделала какой-то милостыней, а его превратила в нищего из короля!.. Униженная ярость и что-то еще, настолько болезненное, что он не решался чувство это даже тронуть, не оставляли его с самого его возвращения. Много раз он брал в руки подаренную Бофуром скрипку и, насмолив смычок, касался им струн в надежде выпустить то, что терзало нутро, вот так, из-под струн, точно птицу из клетки. И бросал, спасался бегством при первом же звуке. Это было мучительно, самому себе причинить такую боль было выше любой силы. Все равно как играть ножом по собственному горлу. В конце концов скрипка легла на дно сундука, тщательно укутанная мягкими кожами, а Кили принялся за другое принадлежавшее брату умение.

- Живо, живо, - погонял его Двалин, и топоры его, Цепкий и Хваткий, свистели прозрачным стальным ветром вкруг него. - Это не два клинка, не две руки - это камень! Может чей удар пройти через камень в нутро ему? Нет!

Со страшной мощью левый фальшион Кили столкнулся со скорлупой стального кокона, каким Двалин себя окружил, и отлетел, вырвавшись из его пальцев. Выругавшись, Кили рубанул вторым по дощатой ограде и в изнеможении привалился к стене.

- Что не так я сделал? - вытерев с лица пот, спросил он.

- Ничего, - отозвался Двалин. Кили удивленно взглянул на него, и тот добавил: - Сделал - ничего. Думаешь неправильно. Пускай руки каждая свое делают, со своим клинком управляются - они творят одно дело. Соедини их в голове у себя, а потом забудь об обеих. Умеешь же скрипачить. Руки разное делают, но творят-то одно.

Негаданное упоминание музыки, такой непереносимой сама по себе, здесь оказалось удивительно полезным. Творить из воздуха смерть, а не песню, было ему больше по сердцу. Кили подобрал с песка левый свой клинок.

«Жарь, музыка!»

- Еще раз!

До самого заката длился этот урок, а когда Кили, чувствуя, вот вот упадет наземь в полуобморочном изнеможении, направился было в свои чертоги, его остановил Нори.

- Я давно еще отыскал здешних старожилов, кто не в Синие горы ушел от Смауга, - сказал он. - Они месяцы уже в пути. Завтра будут здесь. Изволишь их встретить?

Как Нори удалось это, чьими глазами осмотрел он все Средиземье и на каких крыльях прилетели к нему новости, Кили не представлял. Однако новости эти были верны, и следующим утром, в знак уважения к творившим и помнившим прежний Эребор, он встречал их у ворот.

Было их едва ли две дюжины. Усталость въелась в их лица, как дорожная пыль – в одежду, стирая равно и молодость, и старость, и все они были странно однолики, одна сумрачная, повязанная лишеньями и трудами семья. Почти все были мужчины и немолоды уже, только шедший первым поддерживал за плечи жену, еще одна женщина шла за ними, сильно хромая, и голова ее была обернута нечистой кровавой повязкой.

Усталый взор их предводителя остановился на Дис, стоявшей подле Кили, и лицо его осветилось улыбкой.

- О, госпожа моя, время над тобою не властно!

Сказав так, он склонился было в поклоне, но матушка с улыбкой подняла его и обняла, а Кили подумал, что не только время - все в мире было не властно над ней. Ни единого серебряного шрама не прорезала в темных ее волосах пытка годами и болью, скорбные тени не протянулись по ее лицу от могильных камней ее любимых, вопреки всем своим лишениям она оставалась статной и прямой, незапятнанно светлой в темном пепле своих траурных одежд.

Следующий из новоприбывших выступил вперед. Он был еще молод, не намного старше, чем Фили был бы сейчас. Лицо его алыми морщинами иссекали свежие царапины, не заплетенные, а больше спутанные в косы волосы его были пыльно-золотого цвета, и вместо камня и металла украшали их перья. На руке его сидел большой красноперый ястреб.