Исходя из данной целевой установки, раскрытие содержания модуля предполагает рассмотрение трех проблем:

– левый радикализм в России: неонародники и социал-демократы;

– либеральное партии на путях реформаторской альтернативы;

– консервативные партии в России в начале ХХ в.: лидеры, идеология и практика.

Реформы «сверху», проведенные в 60–70-е годы ХIХ в., стимулировали процесс формирования движений и течений, ставших основой общенациональной оппозиции в начале ХХ в. в России. В ее сложной структуре нашлось место всем направлениям: самобытникам и националистам, славянофилам и западникам, консерваторам и либералам, эсерам и социал-демократам. И если в либеральной оппозиции присутствовало сознание недопустимости перехода от идейно-политической конфронтации к решению проблем насильственными методами, то в ее радикальных кругах, наоборот, тяготение к выше обозначенным методам и революционной практике возрастало.

Этому способствовало и то обстоятельство, что, как свидетельствуют многие авторы [1], ХХ в., насыщенный серьезными социально-политическими катаклизмами, совпал в истории левой идеи с конструктивной фазой ее развития, ибо в левой системе ценностей главным всегда было стремление к лучшей жизни, а не к такой организации общества, где свободное развитие каждого являлось условием свободного развития всех. Именно усилия левых партий и движений заставили в ХХ в. имущие и образованные классы, пусть даже из чувства самосохранения, считаться в какой-то степени с их интересами, и элитарная, преимущественно политическая демократия была расширена и в той или иной мере дополнена демократией социальной.

У российских левых в начале ХХ в. это проявилось в резко возросшей интенсивности теоретический деятельности, связанной с разработкой проектов социального прогресса для России, и активизацией в реализации революционных практик.

К сожалению, на всех этапах советской историографии партии эсеров было отказано в признании этого факта, как, впрочем, и в главном – в рассмотрении их версии социального переустройства России как конкурентно способной «пролетарскому социализму» большевиков. Характерно, что зарубежные исследователи (О. Г. Рэдки, М. Перри, М. Хильдермайер и др.) еще в 70-е годы ХХ в. были единодушны во мнении, что эсеры сумели создать теорию, оправдывающую устойчивость аграрного строя в отсталой капиталистической стране и тем самым завоевать симпатии трудящихся масс, более того, их проект представлен как альтернативный большевистскому [2]. На современном этапе отечественной историографии эту точку зрения развивает О. В. Коновалова и другие авторы [3]. Одновременно всесторонне прослежена связь эсеров и революционных народников.

Эсеровские организации оцениваются как прямые наследники классического народничества, которое возникло в 60-е годы XIX в. и достигло кульминации в 70-е годы. Массовое движение разночинской интеллигенции к «народу» в буквальном смысле слова принимало различные формы (устная пропаганда, переселение в деревню, индивидуальный террор) отличалось высокой степенью организованности. Строгая дисциплина, искусная конспирация были свойственны народническим организациям «Земля и воля» (1876 г.), «Народная воля», «Черный передел» (1878 г.). Достоинством советской историографии середины 50-х годов стало обстоятельное изучение фактической истории народнического движения. К историческим заслугам классического народничества стали относить: поиск почвенного, самобытного пути развития России; стремление сделать народ субъектом исторического творчества; создание прочных политических организаций и формирование особого типа личности, ориентированной на приоритет общественных ценностей. Идею особого исторического пути страны в наиболее развернутом виде сформулировал Александр Герцен. Осмысливая опыт европейских революций середины XIX в., крайне негативно квалифицируя его, он сформулировал концепцию иного варианты развития России: «Нам нечего заимствовать у мещанской Европы…». «Я чую умом и сердцем, что история толкается именно в наши ворота» [4]. Главным гарантом истинно национального, почвенного варианта он считал мощную общинную традицию. В общине могло произойти освобождение личности «без фаз европейского развития». Поэтому задачу духовной элиты он видел в том, «чтоб на основаниях науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до полной свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, плутая по неизвестным путям, развитие Запада. В естественной непосредственности нашего сельского быта, в шатких и неустоявшихся экономических и политических понятиях, в смутном праве собственности, в отсутствии мещанства и необычайной усвояемости чужого мы имеем шаг перед народами, вполне сложившимися и усталыми». Таким образом, народники продолжили начатой славянофилами поиск варианта развития, отвечавшего особенностям России, опиравшегося на национальную традицию.

Важным прогрессивным моментом в деятельности народничества было стремление сделать сам народ субъектом преобразовательского творчества. Это стремление в 60-е и 70-е годы приобрело формы «хождения в народ», т. е. создания крестьянских поселений. Известные успехи были достигнуты Я. В. Стефановичем, Л. Г. Дейчем, В. Н. Фигнер и Е. Н. Фигнер, А. И. Ованчиным-Писаревым. Несмотря на политическую наивность, это великое, массовое, почти повсеместное (в 43 губерниях) хождение в народ возвышало его участников и идеологов. Различными тактическими средствами, пропагандой (П. Лавров), немедленным бунтом (М. Бакунин), «заговорщической» деятельностью (П. Ткачев), народники пытались решить главную задачу – вовлечь в активную деятельность саму «почву», пробудить ее. И даже столь характерный для классических народников террор рассматривался ими как средство, порою последнее, крайнее, к которому приходилось прибегать в результате краха других, более «мирных» способов поднять мужика.

При этом народники смогли создать прочные организации, способные в сложнейших политических условиях противостоять царским спецслужбам. Это были «Земля и воля» 1863 и 1875 гг., «Народная воля» 1878 г. Последняя благодаря высокой дисциплине, конспиративному мастерству смогла осуществлять свою опасную деятельность около трех лет.

Классическое народничество обессмертило себя и плеядой ярких фигур, ставших по сути национальным достоянием. Можно обвинить их в наивности и утопизме, но нельзя не восхищаться самоотверженностью, готовностью к самопожертвованию, целеустремленностью. Собственная жизнь в их менталитете была далеко не самой дорогой ценой в борьбе за справедливость и социальное освобождение трудящихся. Это наглядно проявилось в народническом терроризме. В нем причудливо переплелись черты антигуманные и проявления высшего гуманизма. Террор действительно занимал весьма значительное место в деятельности народников на всех этапах данного движения. Апогеем же террористической активности стала деятельность «Народной воли». Ее акции приобрели громкую известность, а убийство «царя-освободителя» Александра II 1 марта 1881 г. стало рубежом в российской истории и кульминацией в развитии самого революционного народничества. Следует заметить, что народники даже тогда не считали террор единственным или главным тактическим средством. Считая в принципе аморальным всякое насилие над человеком, народовольцы отрицательно отнеслись к покушению на президента США Дж. Гартфилда: «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбе, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей. Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны, и насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется против насилия» [5].