– Что сказали родители?

– Мама переживает, чтобы я поел хорошо.

– А папа?

– Папа давно в Израиль уехал. Я почти и не помню его.

Я не нашел ничего лучшего, чем многозначительно покачать головой. Что я хотел этим сказать – черт его знает.

– Жрать будешь? Там, кажется, пельмени остались. Только сам их вари. – Я принюхался и отхлебнул из стакана.

– Я бы поел.

– Чайник горячий. Кастрюлю бери, какая понравится.

Кушнер вытащил из морозилки коробку с пельменями и загрохотал посудой в подвесном шкафу.

– Сколько варить?

– Сколько съешь, я не буду. Так как вы меня нашли, я так и не понял?

– Это Мастер нашел. Я приехал к клубу, когда вы только что ушли. Он мне сказал, какой дорогой вы могли пойти. Я хотел догнать, побежал через стройку и увидел, как эти двое грузят вас в багажник машины. Я… Я подумал, что все равно с ними не справлюсь, что если я на них нападу, то нас просто обоих увезут и никто не узнает, что с нами случилось…

Кушнер стоял у плиты. В кастрюле давно булькала вода, но бросать пельмени он не спешил. Шея и уши побагровели, а по напряженной спине можно было прочитать все его мысли. Он боялся, что я обвиню его в трусости.

Я сидел, прихлебывал лекарство и ждал продолжения.

Кушнер уронил в воду пельменину. Она стукнулась о дно эмалированной кастрюли. Он вздрогнул и закончил рассказ:

– Я запомнил номер их машины и побежал к Мастеру. Он хотел ехать один, но я уговорил его взять меня с собой…

– Понятно… Знаешь, Миша, ты молодец. Ты все правильно сделал. Ты бы с ними действительно не справился. И сидели бы мы сейчас вдвоем, слоников на даче изображали.

– Честно?

– А как ты сам думаешь?

– Спасибо.

Я допил лекарство. Я наклонился, растер отбитые ноги. Попытался вспомнить, о чем еще хотел спросить Кушнера. Мысли путались, я не мог ухватить главного. Странно, неужели это трава так подействовала?

– Миш!

– А?

– Хватит меня на «вы» называть. Понял?

– А как надо?

– По имени.

– Хорошо…

Тут я уснул. Прямо за столом, уронив голову на руки. Когда Кушнер тащил меня на кровать я вроде проснулся и потребовал, чтобы он отцепился. Кушнер накрыл меня одеялом, погасил свет и ушел.

Под утро мне приснилась полная дребедень. Дёма и пограничник Герасимов насиловали Ингу. Сперва она сопротивлялась и орала, а потом ей понравилось. Они вытворяли втроем такие штуковины, что смотреть на это не было никаких сил. Я проснулся, тяжело дыша и обливаясь потом.

За окном было светло. Я посмотрел на часы: половина десятого. Избитое тело болело, хотя и далеко не так сильно, как можно было ждать. Я решительно встал, открыл пошире окно и принялся делать зарядку.

Во время зарядки я и заметил, что дверь шкафа приоткрыта и из нее торчит рубашка, упавшая с вешалки. И будильник стоял не на своем месте, и книжки на полке выглядели как-то не так. Мишка, что ли, чего-то искал? Других мыслей мне в голову не пришло. Я продолжил делать зарядку, с каким-то непонятным удовольствием задавая себе нагрузку большую, чем обычно, прихватил комплект чистого белья и отправился в душ.

Кушнер спал в кухне, поставив в ряд четыре жесткие табуретки. Зайти в комнату матери он, стало быть, постеснялся. Это меня потрясло… Хотя я на его месте поступил бы, наверное, так же.

Я пробыл в душе недолго, но, когда вышел, увидел, что Кушнер уже встал и хлопочет возле плиты.

– Привет! – сказал я.

Он обернулся:

– Доброе утро. Как самочувствие?

– Терпеть можно.

– Вы… Ты яичницу будешь?

– Давай.

Я прошел в комнату, сменил халат на старые спортивные штаны и растянутую футболку. Заглянул в шкаф: кроме рубашки, еще несколько вещей оказались сброшены с вешалок.

– Ты чего там искал? – спросил я, войдя в кухню.

Кушнер обернулся с непонимающим видом:

– Где?

Я не стал уточнять. Мне вдруг стало понятно, что Кушнер ничего не трогал, а в моей квартире побывал посторонний. Я вспомнил, что дверной замок вчера открылся странно легко. Провожаемый непонимающим взглядом Кушнера, я кинулся в коридор.

Механизм замка теперь работал по-новому, как будто его вычистили и смазали, а вокруг скважины я разглядел несколько свежих царапин. Значит, у меня действительно были гости… Менты? Но ведь они уже провели обыск…

Я вспомнил про странный звонок после моего выхода из тюрьмы и про незнакомого парня, которого видел в окно. Он еще так странно держал руки: в задних карманах штанов… Ко мне приходил убийца Добрынина? Что он хотел здесь найти?

Я бросился в комнату матери. Здесь похозяйничали основательнее. Содержимое шкафа почти полностью выгребли на пол, запирающийся ящик комода взломали. В этом ящике должны были быть деньги – я не знал точно, сколько, – и берестяная шкатулка, в которой мать хранила обручальное кольцо отца, две пары сережек старинной работы и перстень с рубинами, подаренный отцом на годовщину их свадьбы. Драгоценности и деньги пропали, шкатулка с оторванной крышкой валялась возле комода.

У меня потемнело в глазах. Я поднял берестяные обломки и долго вертел их в руках, пытаясь представить, как расскажу матери о случившемся.

Кушнер постучал в дверь.

– Да!

– Все готово… – Он заглянул в комнату и осекся. Растерянным взглядом оценил беспорядок и посмотрел на меня.

– Это…

– Меня обокрали.

– Когда?

– Надеюсь, не пока мы спали.

Кушнер стремительно начал краснеть. Видя это, я почувствовал раздражение. Что у него за манера такая, чуть что – сразу в краску? Ему-то чего переживать? Он что, забыл закрыть дверь, когда мы пришли? Или я обвинил его в краже?

– Надо заявить в милицию, – сказал он. – Я слышал, квартирных воров часто находят.

– Надо…

Я представил, как буду писать заявление. Меня спросят, где я был вчера вечером, и мне придется что-то изобретать. Допустим, скажу, что был в «Сказке», весь вечер сидел и пил пиво; Светка это подтвердит. Когда я вернулся домой? Ночью? И ничего не заметил? Пришел утром? А у кого ночевал? И что у меня с лицом? Упал с лестницы? Нарвался на хулиганов? Мастер спорта по самбо, чемпион, каратист – это ж каких хулиганов надо было найти, чтоб они так меня разукрасили? А почему я о драке не заявил? Потому, что отбился, а жаловаться на мелкие неприятности мне мужская гордость не позволяет? Может, стоит проверить, не поступило ли от них заявлений? Может, это не ко мне, а я к кому-то пристал?

На месте ментов я бы в первую очередь заподозрил в краже себя. Мать уехала в гости, а ее сыночек, которому, кстати, давно пора в армию, тут слегка загулял. Когда собственные деньги на пиво и девочек кончились, он запустил руку в семейный бюджет…

Чем плоха версия?

– Нет, Миша, не будем мы никуда заявлять. Сами во всем разберемся.

Я осмотрел свою комнату и обнаружил, что пропали триста рублей, упаковка аудиокассет «Агфа», несколько импортных полиэтиленовых пакетов и две немецкие шариковые авторучки.

После этого мы сели завтракать. Яичница у Кушнера получилась довольно приличной. Я быстро проглотил свою порцию, допил кофе и, отодвинув грязную посуду, посмотрел на Мишку:

– Давай все с самого начала. И начистоту.

– Добрынин в нашем институте учился. На другом факультете и на два года старше, но его все знали. Он был заметной фигурой.

– В смысле?

– Комсорг, спортсмен. Во всех общественных мероприятиях участие принимал. Учился отлично. Его ставили всем в пример. Девчонкам он очень нравился, половина нашего курса в него была влюблена. А парни говорили, что он настоящий друг. Но если его подведешь, он никогда не простит.

– Прямо Павка Корчагин какой-то.

– Его так некоторые и называли. За глаза, конечно. На Павку он здорово обижался. У него вообще, как потом выяснилось, с идеологией было что-то не то… Нет, с иностранцами он не дружил и фарцовкой не занимался, но про партию всякое разное мог говорить и преподавателям каверзные вопросы любил задавать. Из-за этого его и отчислили из института. На истории КПСС схлестнулся с преподавательницей, наговорил ей чего-то. Кажется, про интернациональный долг и Афганистан. Я точно не знаю, я же не слышал, а слухов потом много ходило… Короче, его разбирали на комитете и постановили ходатайствовать об отчислении. Вроде бы из райкома партии такую установку спустили. Решили показательно наказать. Он же был комсоргом, должен был пример подавать, и вдруг такой случай… Родители за него вступиться хотели, у них связи серьезные, могли дело замять, в крайнем случае перевелся бы в какой-нибудь другой институт, где попроще, но он не позволил. И пошел в армию. Иногда от него приходили письма. Он не писал, где служит, но быстро догадались, что он попал в Афган, сам попросил, чтобы послали туда.