Нет дыма без огня. Мемуары Сазонова рассказывают, с каким трудом претворялось слово в дело. Эту повесть о двойственности и противоречивости даже официальной политики можно было бы пополнить воспоминаниями иностранных дипломатов и документами, в изобилии собранными в сборнике «Константинополь и проливы». Лорд Берти, «враждебно настроенный к русской политике» (Сазонов), передает, напр., что в первые дни бомбардировки Дарданелл союзническим флотом в Париже наблюдалось «возрастающее чувство подозрения в отношении русских поползновений на Константинополь». Присоединялись и интриги балканских государств, притязавших в той или иной мере на старую Византию. Большую активность в этом отношении развивал греческий премьер Венизелос, готовый предоставить союзникам греческие силы для овладения Дарданеллами. Венизелос усиленно пропагандировал мысль, что при захвате Дарданелл Константинополь должен сделаться интернациональным городом, так как Франция и Англия не могут допустить, чтобы «Россия… стала всемогущей на Востоке». Против участия греков в дарданелльской операции решительно возражал Сазонов, телеграфировавший 2 марта Извольскому и Бенкендорфу (т.е. в Париж и Лондон), что Россия «ни при каких условиях не может допустить» участие греческих войск при вступлении союзников в Константинополь. Творец «нелепой попытки» форсировать Дарданеллы без расчета на десант, Черчилль, ставивший Россию на «задний план» в своей болгарской попытке, готов был приложить «все свои силы, чтобы помешать России завладеть Константинополем». Грей отклонил греческую инициативу, боясь провоцировать выступление одной из претенденток на «византийское» наследство – Болгарии: Фердинанд Кобургский, видевший в Константинополе «сосредоточение» всех болгарских задач, изображался уже на марках в порфире и короне византийского императора…

В насыщенной атмосфере этой закулисной дипломатической кухни действительно рождались сомнения у некоторых вождей русских националистов. Ближайший сотрудник Сазонова, кн. Гр. Трубецкой – русский посол в Сербии и кандидат на должность «генерального комиссара» в Константинополе – с весьма большой определенностью пишет Сазонову 13 февраля: «Для меня борьба с Германией и Австрией и союз с Францией и Англией только средство для достижения этой народной цели», т.е. реального осуществления «византийской мечты». «Не может быть безразлично, мы или наши союзники завладеют проливами, – спешит телеграфировать официальный корреспондент министра ин. дел. – Одно их участие с нами в этом деле является уже прискорбным, ибо создает опасные для нас права в конечном разрешении вопроса. Завладение же проливами без нас было бы прямо пагубно, и в этом случае Константинополь стал бы в будущем могилою нынешнего нашего союза». Но национал-либерал кн. Трубецкой идет в своих опасениях еще дальше: «Проливы должны быть наши… – пишет он 9 марта: – Можем мы это получить с Францией и Англией против Германии, им лучше. Не можем, тогда лучше то же получить с Германией против них». Ведь это признание допустимости сепаратного мира! Если были такие точки зрения, зачем приписывать их исключительно «Романовым», совершенно чуждым, по крайней мере в этот момент, подобной психологии? Если надо было «спасти» положение Сазонова, то это надо было сделать перед общественным мнением, выражаемым националистическими кругами, подозрительность которых не могла быть возбуждена не появившейся еще на сцене Васильчиковой…

В январской сессии Гос. Думы (27 января 16 г.) министр ин. д. счел нужным в связи с правительственной декларацией, оглашенной премьером Горемыкиным (в ней упоминался Константинополь), сказать о проливах. Его слова были подхвачены депутатами Ковалевским и Милюковым, говорившими об осуществлении тем самым национальных задач. Палеолог рассказывает, что в перерыв обступившие его депутаты – Милюков, Шингарев, Протопопов, Маклаков – говорили ему, что русский народ не примет мира, который не даст Константинополя России. Так думает вся «истинная Россия», – утверждал якобы Шингарев30. От этой «всей России» говорил через три недели Сазонов английскому и французскому послам – он убеждал их в необходимости пойти дальше общих фраз (Бьюкенен признает, что его ноябрьское заявление «не было достаточно точным, чтобы надолго удовлетворить русское правительство») и официально продекларировать присоединение Константинополя к России, как признал это уже английский король в беседе с русским послом в Лондоне Бенкендорфом.

18 февраля при представлении ген. По Царь заявил Палеологу, что Константинополь и Фракия должны быть присоединены к его Империи и что он, со своей стороны, «авансом» соглашается на все те округления, которые пожелает Франция в отношении своих границ к Германии. Через пять дней Палеолог получил принципиальное согласие французского правительства на предоставление России «блестящего приза»; оно выговаривало себе компенсацию в Сирии, где Франция буди творить «дело цивилизации». Английское правительство через Бьюкенена 1 марта также дало свои гарантии при условии признания нейтральных зон в Персии в «британской сфере». Эта вербальная нота (закрепленная позже «меморандумом», составленным Бьюкененом на основании полученной им из Лондона инструкции), пребывавшая в тайниках дипломатических канцелярий, очевидно, не могла воздействовать на широкие общественные слои, которые оставались довольно равнодушными к осуществлению «исторической мечты». С достаточной образностью с своей церковной точки зрения выразился по этому поводу в апреле арх. Антоний волынский в письме к своему другу киевскому митрополиту Флавиану: «Соколов (проф. ист. дух. академии), конечно, будет докладывать о Царьграде, которого русским все равно не отдадут англичане, – да и лучше, чтобы не отдавали, ибо что хорошего обращать св. град тот во второй Петербург».

Из пометки имп. Николая II видно, что его вполне удовлетворили результаты, которых добился Сазонов, и никаких опасений у него не было: «В течение дня, – писал он из Ставки жене 9 марта, – у нас была продолжительная беседа – Н. (вел. кн.), Сазонов, Янушкевич и я, – закончившаяся к нашему взаимному удовольствию». Очевидно, все четыре собеседника стояли приблизительно на одной и той же выработанной раньше позиции, что Константинополь фактически будет принадлежать России только в том случае, если он в окончательной форме будет завоеван. Поэтому пропаганда из Германии с половинчатым решением не могла оказать влияния на Императора, и не было надобности «шантажировать» союзников проектами «сепаратного мира». Каковы же были настроения А. Ф.? Их можно установить по интимной переписке ее с мужем. Едва ли возникали у нее какие-либо сомнения, когда, перечитывая то, что «Наш Друг» писал, посетив Константинополь (т.е. изданные от его имени «Размышления»), она с присущей ей повышенностью чувств замечала: «О, что за великий день, когда будет отслужена опять обедня в Св. Софии… Только ты дай приказание, чтобы не разрушалось и не портилось ничего, принадлежащего магометанам. Мы должны уважать их религию, так как мы христиане, слава Богу, а не варвары». В письмах А. Ф. нельзя найти и намека на те опасения, которые рождались в предвидениях некоторых прозорливых националистов31. Но еще более знаменательно, что в ноябре, когда стратегическое положение на русском фронте отодвинуло осуществление исконной «мечты» в отдаленное будущее, когда у союзников стала нарастать та «враждебность» к русским претензиям, о которой сообщал из Парижа Извольский Сазонову, и в обществе начали говорить о пересмотре международного решения константинопольской проблемы, у А. Ф. такого сознания нет. «Черт побери эти подводные лодки, – писала она 8 ноября, – они мешают нашему флоту и высадке. А там в то время могут набрать большое количество войск. Он (т.е. Распутин) хочет, чтобы в этот день, когда наши войска войдут в Константинополь, во главе шел один из моих полков – не знаю, почему32. Я сказала, что это будут наши дорогие моряки, хотя они и не мои – они сердцем к нам ближе всех». Слова А. Ф. тем более знаменательны, что они были написаны в период якобы подготовки «исподтишка» (Чернов) приезда Васильчиковой с предложением сепаратного мира во имя удовлетворения царьградских мечтаний и желания в силу подозрения, внушенного предшествующими письмами Васильчиковой, так или иначе ликвидировать галлиполийскую экспедицию союзников.