Но И’Хома не была простым смертным. Она была величайшей из всех, кто когда-либо жил на Звезде. Она шагнула вперед, чтобы потребовать ответа у потустороннего синклита, ощущая при этом лишь злость на своего дядю, не сумевшего точно описать то, что ждет ее на Джекс-Тоте. Распятие было слишком мягким наказанием для ложного папы.
В полном молчании она насчитала тринадцать причудливых тронов из живой плоти, в каждом из которых, за исключением одного, бесстыдно расселись невероятные существа. Это напоминало гротескную пародию на святой престол, с той лишь разницей, что сидевшие выглядели еще более отвратительно, чем двенадцать кардиналов, которые постоянно лгали ей и заискивали перед ней.
От полумесяца занятых тронов в сердце рая И’Хому отделяла еще одна неожиданная преграда – Врата, растянувшиеся поперек верхней площадки зиккурата. Меньше любого из своих собратьев на Звезде, всего лишь дюжину ярдов в поперечнике, – но это, безусловно, были Врата. В отличие от огромных ям, с жадностью заглатывающих все и вся, через эту миниатюрную адскую пасть были переброшены узкие мостики из сверкающей белой кости.
– Я Черная Папесса И’Хома, Мать Полночи, Пастырша Заблудших, – объявила она, так и не дождавшись, что кто-нибудь из сидевших удостоит ее чем-то большим, нежели хмурый взгляд. – Я вернулась домой.
Необыкновенно толстый мужчина, обернувшийся в тогу из мерцающих белых блесток, вдруг разразился смехом и едва не вывалился из кресла. Остальные никак не отреагировали на грубость собрата, и его рев громким эхом отразился от прочерченной жилками крыши, испускающей бледно-зеленое сияние. И’Хома сжала кулаки, неуверенность и страх, которые она, пожалуй, все же ощутила при виде этой неожиданной картины, мгновенно покинули ее, и теперь в сердце разрастался гнев на этого мерзкого урода, что отважился смеяться над ней на исходе всех ее мытарств.
– Тихо! – выкрикнула И’Хома, но, к полному ее разочарованию, голос прозвучал тонко и слабо, так что раздутый мужчина засмеялся еще громче. Еще одно испытание. Она должна оставаться добродетельной, должна оставаться гордой и еще разгневанной. – Замолчите, вы, занявшие мой тронный зал, пока я не вышвырнула вас вон!
Несколько изможденных существ тоже начали давиться от смеха, но тут длинноволосая женщина в сверкающем платье цвета слоновой кости подняла тощую руку, и все успокоились. Затем она жестом подозвала И’Хому. Черная Папесса шагнула в сторону, собираясь обойти Врата, но забытый херувим сжал все восемь мохнатых лап на ее груди и заболевшем от отвращения животе, петля на горле затянулась и потащила И’Хому в другую сторону – к одному из мостов, перекинутых через Врата, мостов, изготовленных, вероятно, из очень толстого и длинного позвоночника.
Черная Папесса не задержалась больше ни на миг, отбросив все сомнения еще до того, как они успели оформиться. Костяные ребра под ее босыми ногами были острыми и влажными, но не скользкими, а липкими и достаточно широкими, чтобы девушка такого хрупкого сложения смогла без боязни пройти по ним. Она проделала уже половину пути, когда заметила узор, вычерченный пересекающимися мостами, – белую пентаграмму, охваченную черным кругом Врат, – и этот священный символ придал ей сил. Оглянувшись назад, она увидела, что пять древних существ поднялись с кресел и развернулись веером вокруг Врат, заняв позиции по углам пентаграммы. Ни одно из освободившихся мест не было тем сияющим троном, который мечтала занять И’Хома. Вместо божественного огня эти кресла, словно поганки, прорастающие сквозь возвышение из живой плоти, были украшены подмигивающими глазами. Сердце И’Хомы затрепетало от внезапной слабости, пока ее разум отчаянно пытался соединить с ее прежними представлениями это диковинное место и не менее странную церемонию, в которой ей пришлось участвовать.
Она должна сохранять веру. Когда папа Шанату вызвал ее в Диадему, она была всего лишь Джиреллой Мартигор, наивной девочкой, не знавшей ничего ни о божественном, ни об истинной природе мира, маленькой дурочкой, не представлявшей даже, что анафемы существуют на самом деле и что Звезда переживает духовный кризис. Испытания, которым она подверглась, чтобы отринуть от себя прежнее «я» и стать Черной Папессой, тоже представляли собой ошеломляющий, жуткий ритуал, и в какой-то момент она засомневалась, что сумеет это пережить… но сумела, потому что так пожелала Падшая Матерь, так желала и она сама. Падшая Матерь нарекла ее именем И’Хома…
– Домой, – прохрипела та женщина, что подозвала И’Хому, а теперь стояла у края моста; ее волосы и одежда играли белыми вспышками.
Может быть, это… она? Но если так, то почему, во имя святой веры, она говорит на высоком непорочновском, а не на багряноимперском?
– Да, ты вернулась домой… но кто ты такая? Что тебе нужно от нашего королевства?
– Я Черная Папесса, – ответила И’Хома и сделала еще шаг вперед. До этого она старательно смотрела на узкую дорожку под ногами, но теперь доверилась Всематери и сосредоточила все внимание на древней женщине. – Мне самой Падшей Матерью предназначено возродить Сад Звезды. Совершить паломничество сюда и занять трон, воцарившись на котором я прикажу ангельскому воину наказать отступников и призвать домой праведных.
– Ты призвала нас! – выкрикнуло иссушенное белое существо с красно-золотым воротником на шее, потрясая тощей рукой с толстыми кольцами на пальцах, а затем спрыгнуло с трона и встало за спиной у женщины в белом одеянии. – Ты совершила жертвоприношение! Ты вернула нас назад!
– Да, это сделала я, – проговорила И’Хома, с трудом сдерживая инстинктивное желание поклониться. Если кто-то и должен бить поклоны, то как раз эти ангельские слуги Падшей Матери, в благодарность за то, что она вернула их на Звезду. – И я же привела сюда преданных детей Вороненой Цепи, чтобы они получили обещанную награду.
Наступила тишина, небесные духи обменялись удивленными взглядами и жестами, а затем древняя женщина задала скрежещущим голосом настолько неожиданный вопрос, что И’Хома чуть не упала с моста.
– Что такое Вороненая Цепь?
– Это церковь, – не веря собственным ушам, произнесла И’Хома. – Ее церковь!
– Ч-ч-чья-я-я? – прошипело другое существо, из тех, что стояли вокруг Врат.
Оно было в тонкой серой мантии и потому напоминало непорочновского язычника.
– А кто создал вас самих? – резким тоном спросила И’Хома, решив разом покончить со всеми возможными испытаниями или загадками. Она вскинула голову еще выше и двинулась по мосту к беловолосой женщине и ее собрату в воротнике из драгоценных камней. – Кто вы такие – синклит архангелов, посланный, чтобы помочь мне править, или демоны, вознамерившиеся помешать? Если вы дети Всематери, то должны приветствовать меня с надлежащим почтением. А если вы слуги Обманщика, то готовьтесь к божественной каре.
Толстяк снова расхохотался, еще громче, и даже древняя женщина печально усмехнулась… Но тот, кто стоял у нее за спиной, не смеялся. Он прошел мимо женщины в белом одеянии к узкому мосту и преградил дорогу И’Хоме. Его древний костюм из черных бусин мерцал, как Врата под ногами. Он поднес к лицу унизанную кольцами левую руку, прошептал что-то, щелкнув драгоценностями, и вытянул правую, свободную от украшений, в сторону И’Хомы.
Она отшатнулась, так что нога соскользнула с липкого покрытия. И’Хома потеряла равновесие, но в тот миг, когда страх перед падением во Врата уже сокрушил ее волю, существо ухватило Черную Папессу за запястье. И откровение ворвалось в ее мозг.
Ассамблея вексов древнего Джекс-Тота. Жрецы стоят на вершине пирамиды из белого камня под открытым небом, по которому звезды плывут в водовороте, пока жрецы вершат свой ритуал. Один за другим они приносят себя в жертву Изначальной Тьме… чтобы воскреснуть. Бренные становятся вечными, смертные становятся богами. Возвышение тринадцати, что спасут Звезду от нее самой.
Предательство.
Жертвоприношение, такое могущественное, что волны от него прокатываются по всей Звезде, желтое солнце чернеет, ревущие ветры проносятся над Джекс-Тотом… а затем – пустота. Нет, не совсем пустота… Затонувшее королевство опускается в глубины моря Призраков, но каким-то образом проваливается еще глубже. В Изначальную Тьму.
