Судя по той картине, которая представлялась моему воображению, я хотел получить в собственность послушного робота, который выполнял бы мои приказы, неизменно меня радовал и молча сносил мои унижения. То, что я придумал сам для себя, не согласуется с разумной действительностью, и я подсознательно боялся, что останься ты рядом, ты смог бы разубедить меня в моём заблуждении.

И всё то время, пока я был один, я с завидным упорством обманывал себя, выдавая желаемое за действительное и купаясь в горечи обиды, которую, как я хотел верить, нанёс мне ты. Я тщетно пытался придумать реальность, в которой я оказался бы прав, в которой можно было бы пренебречь собственным самодурством.

Я понимаю, почему в какой-то момент ты ощутил страх того, на какую жизнь мы способны… я способен обречь маленького человека. Я не хотел видеть бревна в собственном глазу. Было очень удобно обвинять во всём тебя, раз именно ты поднял эту тему. Тем более, прямо ты своих опасений не высказывал, лишь корректно мне на них намекал. Это раздражало ещё сильнее. Может быть, вылей ты этот ушат ледяной воды на меня в то время, эта драка случилась бы уже тогда, но не знаю, согласился бы я с тобой, если бы не вскрыл этот болезненный нарыв собственными руками, не начни я копаться с собственных поступках с таким усердием.

Но я понимаю и то, почему ты не высказывался прямо. Конечно, понимаю… Это так сильно злило меня! Твоя роль в моём недовольстве косвенна. Ты только произнёс вслух то, чего я так боялся. Но когда мне говорят вслух нечто подобное, всё чего я хочу — любыми средствами прекратить болезненное вмешательство. Я привык раз за разом справляться со своими несовершенствами старым проверенным и крайне действенным способом игнорирования проблемы; раньше всегда срабатывало, впервые что-то пошло не так.

Ганнибал ухватился за бокал с вином и перевёл дух. Он сделал пару глотков, я же продолжал молчать, пребывая в тихом шоке и внимательно внимая его исповеди.

— Беда в том, — продолжил Ганнибал, — что раньше, если что-то меня не устраивалось, я просто уходил по-английски. Делал ручкой — и исчезал в тумане. Я поступил так и на этот раз: сразу же потребовал развода, празднуя в первый вечер свою свободу и обретение новых возможностей.

Я искренне считал, что избавился от тебя и от всего, что нас связывало. Разумеется, мне было больно, но я уверял себя в том, что так происходит всегда при расставании. Я пил вино, точно, как сейчас, пересматривал «Гордость и предубеждение» и старался думать о будущем. Я представлял себе, что пройдёт время, меня захлестнёт равнодушие к тебе, нашему прошлому и тогда я начну искать того, кто разделит мои идеалы в плане обзаведения потомством, и всё станет лучше…

— А этот тип, Сатклифф, он… — влез я.

— Боже, нет! — поморщился Ганнибал. — Он примерный семьянин, у него свои дети, он просто заглянул не вовремя.

— Я так и думал.

Ганнибал дёрнул плечом, покривив губы, давая понять, что так и посчитал.

— И вот, — прикончив второй бокал, сказал он. — Я думал так. Но ты не переставал ко мне ходить. Спасибо тебе! Я чувствовал себя нужным. Выгонял тебя, а в глубине души радовался, что ты всё ходишь, и ходишь, хотя я не прошу и только без конца тебя отталкиваю. Не знаю, кем надо быть, чтобы так поступать… И не знаю, откуда у тебя столько терпения. В самом деле, не верил же ты, что однажды я всё это скажу?

— Нет, конечно, не верил, — сознался я. — Я ходил, потому что ничего другого не оставалось.

Ганнибал хотел сжать переносицу в пальцах, но вовремя одумался и отдёрнул руку от носа, вокруг которого, несмотря на прикладываемые снег и лёд, начинал проступать синеватый контур синяка.

— И я не верил, что так скажу, — произнёс он. — Я и не собирался. Налей мне ещё, — пододвигая бокал, попросил он, — а я скажу, что мне грустно без тебя.

— Мне жалко, что тебе грустно, — сказал я, наливая ему вина.

— Ты совсем не пьёшь?

— Тебе нужнее, — сказал я.

— Выпей, пожалуйста, — проговорил он тихо. — А то как-то неправильно, что пью я один.

Не желая спорить, я проглотил полбокала одним глотком.

— Так-то лучше, — похвалил Лектер. — Если ты не просто так ходил и если ты не отошьёшь меня после всего, то… Может быть…

— Может, — согласился я. — Конечно, нет, я не просто так ходил и уж точно тебя не отошью.

— Отрадно слышать… — он вздохнул. — Надеюсь, я смогу сам с собой примириться после сказанного.

— Ты и не такое можешь.

— Знаешь, что мне это нравится? — полуприкрыв веки, с усмешкой выдохнул он.

— Я люблю делать то, что тебе нравится, — сказал я. — И не люблю, когда то, что необходимо.

— Да, — как бы опомнился Ганнибал. — То, что необходимо. За прошедшее время я понял, что никакой ребёнок не выдержит жизни в моём обществе, если рядом не будет твоего здравого рассудка, способного привести меня в чувство, пусть даже против моей воли. Поэтому, Уилл, на данном этапе я принял твёрдое решение отказаться от этой идеи навсегда. Это значит, я никогда больше не упомяну об этом, никогда в жизни.

Я знаю, я мог бы настоять на своём ещё тогда, возможно, ты бы согласился и всё как-то да продолжилось — может быть, это был правильный и единственно возможный способ нам завести детей. Но сейчас смотрю со стороны, и мне представляется ужасным такое положение вещей. Я не стану решать за нас обоих. Я не хочу, чтобы ты, как законопослушный раб, выполнял мою волю. Я хочу, чтобы ты оставался рядом. Если когда-нибудь ты скажешь: «мы оба готовы», только тогда я стану рассуждать об этом.

Иными словами, Уилл, если ты никогда не захочешь детей — так тому и быть. То, чего хотел я — нереально. Это иллюзия. Такого не будет никогда, потому что так просто не бывает в природе. Я понятия не имею, что на самом деле меня тогда ждёт, и в таком виде это пугает и меня тоже.

Он отставил бокал и тот, соприкоснувшись с бутылкой, звякнул, а я вздрогнул.

— А который час? — спросил я.

Ганнибал тряхнул рукой, сдвигая рукав, и посмотрел на часы.

— Ещё только девять.

— Мы успеем в магазин, — подумал я вслух.

— Я немного в подпитии, — скромно кашлянул Лектер.

— Не на машине, пешком!

— Пешком? — удивлённо спросил Ганнибал. — Полки в ближайших магазинах, наверное, вычищены всё равно, что полностью.

— Что-то же осталось? — оспорил я. — Что-то, что обычно всегда остаётся.

— Какая-нибудь ужасно дорогая выпивка…

— Зачем нам выпивка? У тебя в кухне ещё несколько бутылок.

— Это точно, — кивнул Ганнибал.

— Давай, поднимайся, идём, — потребовал я, вставая и поднимая Лектера за локоть.

— Может быть, просто напьёмся?..

— Нет, это не дело.

— Уилл! У нас лица, как у буйных алкоголиков. У меня наверняка уже синяк во всё лицо…

— Боже, кто там нас станет рассматривать?!

— Ладно, — нехотя соглашаясь, протянул Ганнибал. — Пойду поищу корректирующий карандаш…

— А я — шарф натяну на пол-лица, — поддержал я идею камуфляжа. — Прорвёмся!

— Ой, хорошо ты мне врезал… — прихрамывая, пробубнил Лектер удаляясь в сторону спальни.

Через полминуты Ганнибал торчал у зеркала в кухне, у которого совсем недавно он ставил на место нос, и рисовал у себя на лице корректирующим карандашом новое лицо.

— Больно, чёрт подери…

— Ты не увлекайся сильно.

— Я и так стараюсь аккуратно…

— Я яблоко нашёл, — отрезая кусочек и протягивая Ганнибалу, сказал, — Держи.

— Это мой завтрак.

— Ой…

— Кушай на здоровье, — отмахнулся он, и я с улыбкой захрустел отрезанным кусочком. — Теперь ты не хочешь говорить на серьёзные темы?

— М-м-м-м… — загудел я. — Я ду-маю. Мы пока как раз можем сходить в магазин.

— Пожалуй, — превращая лицо в тонированную маску, согласился Ганнибал.

Он монотонно водил спонжем по лицу и поправлял что-то кончиками пальцев. Отложив яблоко с ножом, я вдруг почему-то счёл уместным обнять его со спины за талию, и он как-то напряжённо выгнулся в позвоночнике, хотя тут же постарался расслабиться.