– Клянусь честью, господа, – сказал он тогда, – невозможно, чтоб беседы, за которые вас заставили там платить очень дорого, были бы столь же интересны как те, которыми я пользовался тут задаром… Ах! я буду долго об этом помнить!..

И он осторожно уверился, что надушенный платок всё ещё лежал в его кармане.

И трое друзей продолжали снова свой путь по тому направлению, по которому они пришли, решившись переночевать эту ночь в одной из гостиниц церкви св. Евстафия.

Кётлогон шел молчаливо, очень озабоченный.

– Ради Бога, мой дорогой, – вскричал Ротелин, – объясни нам, почему ты ушел украдкой из нашего общества и допустил нас одних войти в этот дьявольский вертеп, куда мы шли с единственной только целью, чтоб тебя посвятить, по твоему же желанию, всем редким достопримечательностям столицы?

– Я нисколько и не желаю утаивать от вас, господа, это и послужит извинением моей невольной неучтивости, – сказал молодой моряк, выведенный из своей задумчивости.

– Ты, может быть, встретил кого-нибудь?

– Если только это!.. Я имел целых две встречи.

– О! о!..

– Вы сами будете сейчас судить, заслуживали ли они моего внимания.

– Мы слушаем со вниманием, но, пожалуйста, ускорим шаги: я нахожу, что холод усиливается и ветер очень резок!..

– Ну, что же! закутаемся в наши плащи.

– Позволь, нельзя нам очень-то закутываться; если пускаешься в ночную прогулку в нашем дорогом Париже, то благоразумно постоянно держать руку у рапиры, чтоб не позволить застать себя врасплох…, Человек, слишком хорошо закутанный, всегда находится в опасности.

– Ты не имеешь ещё понятия о дерзости и о всех проделках нищенства и их товарищей – ночных воров и грабителей. На вас нападут, окружат, вас похитят, унесут вас в один миг и на другое утро, если вас не вытащут утонувшим в реке, то вас поднимут полу- или совершенно мертвым в глуши одного из предместий, лежащим между двумя заборами, точно издохшую собаку, всего обобранного, даже без нижнего платья.

– Если в этом только и заключаются все чудеса вашей просвещенности, – сказал Ален, улыбаясь, то я более, чем когда либо, предпочитаю мой корабль в море. По крайней мере имеешь удовольствие драться с морскими разбойниками пушкой или топором.

– Да, конечно, но также и неприятно, имея хорошую шпагу под рукою, прогуливаться в этих живописных кварталах, дуть грабителей, осмеливающихся вас останавливать и даже подирать уши полицейским и караульным, если они на вас косо посмотрят.

– Это княжеское удовольствие… Кстати, мой милый Ален, – прибавил Севинье, – я имел несколько раз случай наслаждаться ими со старшим братом короля. Так продолжай, пожалуйста, твой рассказ.

– Рассказ этот один из самых успокоительных, господа, и самых чудесных. Вы можете завернуться свободно в ваши плащи. Никто вас не обидит: мое присутствие вас охранит.

– А! а! шутка хороша!

– Да я вовсе не шучу. Я приобрел, черт знает откуда! – расположение к себе какого-то чудака, который, кажется, занимает почетное место в разряде грабителей.

– Не наш ли уж это давешний хромой?

– Именно. Этот бродяга, который хромает не больше, чем мы с вами, полюбил меня и прочел мне нравоучение… и так красноречиво и так длинно, что я никак не мог вовремя присоединиться к вам. Вообразите, это действительно странно, что чудак меня знает, назвал меня по имени и говорил мне об юнге, который у меня на корабле. Как вам нравится это приключение?

– Чудесное, клянусь честью! Эти мошенники имеют со всеми тесные связи, Бог знает где! Ах! если б они служили при полиции, то она была бы тогда лучше! Они всё знают, всё видят и везде находятся! Я не боюсь высказывать того, что, по настоящему ходу дел, лучше иметь их за себя, нежели против себя.

– Да и притом это гораздо смешнее, – заключил моряк.

– Но ты говорил о двух каких-то встречах? – спросил Севинье.

– Я приступаю к другой; и твоя знаменитая мать, мой милый Шарль[1], могла бы пожертвовать параграф в своих восхитительных письмах для описания всего этого. Скажите мне прежде всего, господа, были ли вы одни в этом подозрительном доме, куда я за вами не последовал?

– Мы там никого не видали, но привратник, впуская нас туда, предупредил нас, что хозяин его занят какими-то гостями.

– Об этих то гостях я и хотел поговорить с вами.

– Ах! друг мой, Жак Дешо, содержатель этого вертепа, человек весьма осторожный. Этот дом разделен на отделения таким образом, чтоб люди там не скрещивались и не встречались бы друг с другом. Многие из его клиентов не остерегаются ему признаваться; все происходить там скрытно.

– Так что, вы не имеете никакой приметы о той особы, которая была там перед вами?

– Никакой.

– Следовательно, я хорошо сделал, оставшись здесь, так как я имею о ней гораздо лучшие сведения.

– Если дело того стоит?…

– Судя по разговору моего бродяги, это не маловажное дело; дама эта не первая встречная.

– О! о! речь идет о даме.

– Которую мне даже суждено снова увидать, как сказал мне это нищий.

– Гей! какой же драгоценный человек этот плут; на твоем месте, я не отпустил бы его, не узнав предварительно, где можно его снова увидать.

– Что я и намеревался сделать, но ваше возвращение дало ему случай исчезнуть.

– Жаль, хотя, в сущности, не смотря на всю прелесть этого приключения, советую тебе быть настороже. Эта встреча доказывает, что все эти плуты ходят по твоим следам; этой породе нельзя доверяться.

– Что же касается до дамы, то весьма интересно было бы узнать её точнее и знать также её цель… У этого Жака Дешо производится совершенно дьявольское ремесло.

– Именно так, что мне и сказал мой нищий. Но вы, в свою очередь, что вы там узнали?

– Сверхъестественные вещи: мошенник, очевидно, показывает все в более мрачном виде, чтоб произвести более впечатления. Впрочем, он ничто иное, как копеечник, как и все гадальщики его, товарищи.

– Если поверить всем его россказням, – прибавил Шарль Севинье, – то, пожалуй, можно велеть себя зарыть живым.

– Значит, он вам предсказал очень зловещие вещи?

– Такие, что нельзя и верить! Откровенно, говоря, ты хорошо сделал, что не вошел туда, потому что я держу пари, что, судя по его действиям, он предсказал бы тебе смерть.

– Как! так мрачно!

– Всеобщая похоронная процессия, говорю же тебе! Если верить ему, то ни Генрих, ни я, ни наши возлюбленные не увидят января 1681 года, этот 1680 год похоронит всех четырех… И всё это нам стоило два луидора. Что ты на это скажешь?

– Щедро заплачено. Счастье, что вы приняли это предсказание, как и следует – весело.

– И ручаюсь, что наши милые дамы, m-elles де Сурдис и де Понс, посмеются от души.

– Друзья мои! – сказал Ален. – Если б мне предсказали подобные вещи, то я не решился бы рассказать что-нибудь из этого моей невесте. Эти молодые девушки имеют впечатлительное воображение. То, что нас заставляет смеяться, может их обеспокоить. Поверьте мне, давайте сохраним про себя все эти мало забавные истории.

– Он прав, как и всегда! сказал Севинье.

– Мы ни слова не шепнём нашим красавицам, – заключил Ротелин. – Лучше даже, чтоб они ничего не знали об этом приключении. Что же касается до Жака Дешо, то это настоящий плут, площадной лекарь, если не хуже еще.

– Быть может, фабрикант наследственного порошка[2]? – спросил Ален.

– Что-нибудь в этом роде. Он предлагал нам свой товар с таким лицемерным видом, который показался мне подозрительным.

– Значит, это верно, что отравления в настоящее время в порядке вещей, что они совершаются без стыда и угрызений совести.

– Слишком верно, мой дорогой Ален. Полученные признания нашими властителями камеры Арсенала полны такими страшными открытиями, что большую часть из них не смеют опубликовать.