– Хорошо! но это мне не объясняет еще, откуда ты знаешь мое имя?

– Ба! разве мы, при нашем ремесле нищенства и бродяжничества, не всех знаем?

Молодой человек покачал головой, мало удовлетворившись ответом.

– Наконец, зачем же ты упорствуешь, пытаясь твоей самовольной властью, преградить мне вход в это жилище.

– Потому что, – отвечал нищий, понижая все более голос и бросая украдкой взгляд вокруг себя, – потому что это притон ядов и отравителей!

– Г-м… – сказал моряк, честный и выразительный взгляд которого с невольным отвращением направился на черную дверь. – Сюда, следовательно, входят не из одного любопытства и развлечения, как я с друзьями, чтоб погадать только о судьбе, или желая расстроить чью-нибудь свадьбу?

– Если б только для этого, то я, желающий вам добра, – более добра, нежели вы, быть может, думаете! – бросился ли бы я так смело поперек вашей дороги? Нет, ваше благородие, место это роковое, скверное… поверьте моему слову, Уголовный Суд кончит тем, что в один прекрасный день предаст его пламени вместе со всеми его жильцами.

– О! о! ты говоришь с уверенностью… А мои друзья, попавшие в этот вертеп… Я сейчас их оттуда уведу.

– Тише!..

– Что там еще?

Нищий, окончательно хромавший только в свое время, быстро взял свои костыли в одну руку и, притянув молодого человека под навес в угол соседнего дома, сказал:

– Смотрите и пользуйтесь!..

Ален Кётлогон, – это было действительно его имя, как он и признался в том, – позволил отвести себя и сообразовался с его указаниями, испытывая на себе, не отдавая сам себе в том отчета, вследствие самих обстоятельств и полной неожиданности влияние этого странного проводника.

Черная дубовая дверь снова отворилась, но оттуда вышли не Генрих с Шарлем, а какая-то женщина.

Она была совершенно закутана в длинную мантию, капюшон которой спадал очень низко на её лоб и имел, вероятно, целью защищать её не от одного только холода.

Ее провожал мужчина, с которым она обменялась последними словами.

– Вы можете идти спокойно, – сказал он, останавливаясь на верху ступеней, – место пусто и безопасно!..

– Это меня не беспокоит, – отвечала она тихим голосом, но обнаружившим сильное волнение, – а беспокоит меня то, что я уношу с собою!..

– Повторяю вам, что это неминуемо… безошибочно!.

Этим и кончилось. Дверь затворилась, а дама быстрым шагом перешла всю ширину перекрестка и, вошла в одну из соседних маленьких улиц, где ей стоило наложить только руку на замок двери одного из соседних домов, как дверь этого дома открылась. Оба наблюдателя ясно увидали эту уловку из своей засады. Полнолуние прекрасно им помогло.

– Что все это означает, и кто такая может быть эта женщина? – спросил молодой моряк.

Она так близко прошла от них, что её мантия даже их задела, но в своей поспешности она не могла их заметить.

– Посмотрите, – сказал нищий, показывая кончиком одного из своих костылей на потерянную ею вещь, сходя со ступеней.

Ален наклонился и живо её поднял:

– Платок!

– Послушайте меня, сохраните его бережно.

– Он без букв, без вензеля… Он ничего не доказывает.

– А благовоние, исходящее от этого батиста?

Ален посмотрел с новым удивлением на своего собеседника, который, видя себя предметом удивления, принял снова уничиженный вид и свою походку хромого.

– Чёрт возьми! ты очень опытен и очень хитер!.. Да, это мода дня, каждая из этих дам претендует иметь свое собственное благовоние, свои собственные духи и, благодаря этой фантазии, можно узнать их соседство, их приближение, их проход, не имея даже нужды их видеть… Если бы я встретился с потерявшей этот платок, я отличил бы её из сотни.

– Эти духи привезены из Испании и одни из самых нежных, – заметил старый нищий с видом знатока: – А так как я в духе давать добрые советы, то храните эту находку для себя… для себя одного.

– Но, – продолжал молодой человек, – увижу ли я ее?… А если я её увижу, то к чему мне может это послужить?

– Все сгодится в этом свете, – произнес поучительно его проводник.

– Ты, вероятно, поклялся служить мне живой загадкой?

– Нет, ваше благородие, я ни в чем не клялся, я нищий. Слова мои не стоят четырех су; только просто вы мне понравились; мне доставляет удовольствие быть вам полезным в чем-нибудь.

Приключение было, конечно, не из обыкновенных. Как ни старался мнимый хромой обмануть нашего молодого героя, но тем не менее он должен был возбудить его любопытство даже уже тою уверенностью, с которой он при первом взгляде назвал его по имени.

– Итак, – спросил его Ален, – ты окончательно не станешь объяснять мне яснее все твои загадочные слова?

– Честное слово бродяги, мне нечего более вам сказать.

– По крайней мере, что это за подозрительный дом, куда вошла она эта прекрасная дама с видом обычной его посетительницы?

– Подозрительный – на самом деле, это его настоящее название. Это просто уютный и приветливый приют, удобный для любовных дел, где всякий легко находит себе гостеприимство, конечно, за наличные деньги.

– Следовательно, это женщина легкого поведения?

– О! легкого… да, в некотором роде; но этот приют служит ей только на сегодняшнюю ночь проходом. Дом этот имеет два выхода, второй из них выходит на улицу, идущую параллельно этой, куда эта дама и выйдет; там её ждет коляска с вооруженными гайдуками, которые проводят её до её собственного и настоящего жилища… Если б мы не потеряли времени в разговорах, мы поспели бы вовремя, чтобы вполне насладиться этим зрелищем.

– Боже мой, это очень жаль!

– Ба! Да кто же знает? Быть может, вы её встретите раньше и скорее, нежели вы это думаете!

– На этот раз, друг мой, я полагаю, что не все гадатели находятся в этом доме сомнительной наружности; так как мне кажется, что ты должен быть по крайней мере одним из них.

– Я!.. Боже мой!.. Я не колдун, я только наблюдатель.

– Как тебе угодно; я ничуть не желаю к тебе придираться. Я пойду, постараюсь вытащить из этого вертепа моих запоздавших друзей; а чтоб тебе в свою очередь доказать свою признательность, я также дам тебе хороший совет. Мне кажется, ты занимаешься на мостовой Парижа опасным и дурным ремеслом, перемени его, поверь мне, или ты, наверное, в один прекрасный день кончишь виселицей.

– Да, вы скоро решаете, ваше благородие, но здесь, на земле, делаешь то, что можешь, а не то что хочешь; я – хромой и, по тысячу и одной причине, я должен остаться хромым.

– Как хочешь; но я об этом сожалею… В тебе есть задатки.

– До свидания, ваше благородие.

– До свидания? – повторил молодой человек вопросительным голосом.

– Ба! почем знать, быть может, мы ещё раз встретимся.

– Стой, ты мне внушаешь желание… Вот, возьми за твои труды. – Он ему протянул золотую монету.

– Нет, благодарю… достаточно уже того, что вы мне дали… Я вас попрошу кое-что другое.

– Что такое?

– На вашем корабле находится маленький юнга? Жан Гольфа.

– А, мой любимец!.. Бедный малый, я его принял, когда его отец, негодяй, был сослан на каторгу в Тулон, где он, кажется, потонул в одной из переправ.

– Ну так, ваше благородие, продолжайте быть добрым к этому маленькому юнге… мы будем квиты… И ни одной живой душе не говорите о поднятом вами сейчас платке, даже вашим самым верным друзьям, г-дам Севинье и Ротелину, которые сейчас находятся там.

В ту минуту, когда молодой человек хотел схватить за руку этого странного нищего, чтоб принудить его, волею или неволею, объясниться точнее, шум отворившейся черной двери заставил его обернуть голову. Это возвращались Генрих и Шарль, очень удивлённые тем, что молодой моряк не находится с ними, а потому, сократив свой сеанс, они пошли осведомиться о нем.

– Что с тобой случилось? вскричали они, заметив его при лунном свете стоящим перед домом. – Не овладело ли вдруг тобой сомнение?

– Подождите, – сказал он, – подождите…

Прежде чем им отвечать, он хотел увериться в своем нищем, но последний исчез с проворством белки, унося свои костыли на плече.