Разве можно было в ту пору поставить рядом с Генеральным секретарем еще кого-то другого? Это был парад какого-то языческого идолопоклонства! В заключение, сияя пятнистой лысиной, будущий «лучший немец» добавил, глядя в сторону растроганного до слез Брежнева, что труженики Ставрополья в том году перевыполнили все, что возможно и невозможно. Но особых успехов добились в производстве баранины и роста поголовья баранов. Только через десяток лет стало ясно (по крайней мере, мне!), каких «баранов» он имел в виду…

Однако вернемся в солнечный май 1965 года, когда новое поколение уже не знало ужасающих подробностей войны и многое виделось в радужных ореолах радости, тем более что каждому фронтовику давали юбилейную медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», а с ней – надежду, что, наконец, пришло время более предметно вспомнить о самом славном событии в истории нашей Родины и значении его в судьбах тех, кто, не жалея жизни, сражался за свободу и независимость Отечества. Медаль ту вручали не только участникам войны, но и всем, кто в то время носил военную форму. Даже воспитанникам суворовских и нахимовских училищ, подчеркивая связь времен и поколений, незыблемость героических традиций. Надо упомянуть, что в хрущевские времена вся героика страны была, в сущности, сведена к достижениям в космосе, и возврата к прошлому практически было немного.

Считалось, что подведена итоговая черта, и все наше лучшее устремлено вверх и в будущее. Не берусь судить, насколько это справедливо (думаю, здесь нет факта противопоставления, а есть чистый «никиткин» волюнтаризм), но в ту пору публичное государственное признание еще «стреля ло» по цели и люди не стеснялись своих наград, носили их с гордостью, особенно Золотые Звезды Героев.

Это вызывало всеобщее уважение – от мала до велика. Сегодня (как бы это помягче выразиться) не шибко «катит», и тому есть веская причина. Я, например, поздравление с награждением орденом Почета и приказ об увольнении из системы ВГТРК получил в одном конверте. Такова, видать, цена нынешнему «почету». Вот ежели бриллиантовый знак «Газпрома» в петлицу или, на худой конец, золотую карту Центробанка в карман – вот это реальная весомость! И не только духовная. Точнее, главным образом, не духовная, особенно ежели в переводе на условные единицы.

Из числа новых Героев того юбилейного года обществом, особенно в среде ветеранов, был отмечен Иван Степанович Исаков, Адмирал Флота Советского Союза (звание, приравненное к маршалу СССР) один из четырех маршалов-армян, отдавших жизнь службе в Советской армии. Все как один – отважные люди и замечательные патриоты: Маршал Советского Союза Иван Баграмян, Главный маршал бронетанковых войск Амазасп Бабаджанян и Маршал авиации Сергей Худяков (Арменак Ханферянц).

Дотошный читатель вправе спросить: «Если Исаков, то почему армянин?» Дело в том, что по рождению он Ованес Исаакян, появившийся на свет 22 августа 1894 года в Аджикенде Карской области Российской империи (ныне территория Турции).

Его отец, Степан Исаакян, техник по строительству железных дорог, хорошо помнил, что такое турки для армян, и для спокойствия решил переделать фамилию на Исакова. Тем более, что к этому времени женился на эстонке Иде Лауэр из Дерпта. В результате этакого армяно-эстонского «союза» и появился красивый мальчик Ванюша, который свободно говорил на армянском, грузинском, эстонском, русском, а потом – на английском и немецком языках, но всегда подчеркивал, в том числе и анкетах, что он не армянин и не эстонец, а русский моряк.

Судьба Ивана Степановича Исакова воистину уникальна и удивительна. Сталин, который, как известно, вообще избегал превосходных оценок, однажды, со значением подняв указательный палец, весомо подчеркнул:

– Настоящий адмирал! Умница, хотя без ноги, но с головой.

Что касается значимости подобных сталинских определений, то мне сразу приходит на память телеинтервью с Николаем Константиновичем Байбаковым, легендарным, но к той поре уже бывшим Председателем Госплана СССР.

– Сталин вызвал меня глубокой ночью, – рассказывал он, – и не предлагая сесть, сразу сказал, что на Северном Кавказе складывается угрожающая обстановка, и не исключено, что немец со дня на день выйдет в районы кубанской нефтедобычи. Вам надлежит вылететь в Краснодар, на месте определить ситуацию, а по ее конкретике принять меры. Если положение действительно безвыходное, то необходимо немедленно уничтожить всю систему добычи и переработки нефти. Ну, а если, как уверяют Буденный и Каганович, еще есть возможность отстоять Кубань, мобилизуйте все силы, чтобы нефтедобычу сохранить, несмотря на систематические бомбежки, – вождь отошел к столу, надломил для трубки две папиросы, закурил и не поворачиваясь ко мне, медленно произнес:

– Если вы, товарищ Байбаков, оставите врагу хоть одну скважину, мы вас расстреляем… Но если немец не войдет на Кубань, а вы порушите хоть единую вышку, мы вас тоже будем вынуждены расстрелять.

– Товарищ Сталин, вы не оставляете мне шанса, только и молвил я, – продолжал Николай Константинович, которому тогда «стукнуло» всего 33 года, но он уже исполнял должность Первого заместителя наркома нефтяной промышленности СССР, причем одного из двух тогдашних замов.

– Тогда не принято было их иметь десяток, – рассказывал Байбаков, – даже заместителей Верховного Главнокомандующего на всех этапах войны было всего два – Жуков да Василевский.

– Видимо, значение имело не число, а умение, – встрял я.

– Это уж точно! – подтвердил мой собеседник. – Сталин постучал пальцем себя по виску, сказав: «Вот тут ваш шанс, товарищ Байбаков. Идите! Мне доложил Поскребышев, что самолет ждет на Центральном аэродроме. Захватите с собой специалистов, кого считаете нужным…»

В тот день в рамках интервью на Краснодарской студии телевидения, а потом во время уютного ужина, состоявшегося благодаря гостеприимству гендиректора кубанского филиала «Роснефти» Дмитрия Георгиевича Антониади, на отраслевой базе отдыха, что приткнулась к берегу обмелевшего ныне Шапсугского водохранилища, мы много говорили об операции по уничтожению нефтедобычи на Кубани, о пережитом ликвидаторами во время ухода в горные леса под прицельным самолетным огнем.

Вдруг Байбаков упомянул имя Исакова, подчеркнув, что на Северо-Кавказском направлении собралось в ту пору много военачальников, в том числе и морских. Исаков туда прибыл в качестве заместителя Командующего и члена Во енного Совета фронта.

– Человек был отчаянный, нередко лично бывал на передовой. Даром что в недавнем прошлом – профессор Военно-морской академии, – не переставал удивляться Байбаков. – Причем сначала казалось, что человек он ученый, аудиторный, кабинетный. Впоследствии мы, госплановцы, не раз обращались к его трудам, особенно когда занимались подготовкой документов о послевоенном развитии военно-морского флота.

– Когда я, – продолжал Николай Константинович, – ознакомился с его работой «Беломорско-Балтийская водная магистраль», написанной еще в тридцатые годы, был искренне удивлен той аргументированной убедительностью, с которой он показал значение нового водного пути для маневра силами флота между театрами военных действий.

Более того, выкладки были подтверждены практической переброской боевых кораблей под его командованием с Балтийского на Баренцево море, что послужило основой для создания вначале флотилии, а потом и Северного флота, самого боеспособного в годы войны. Тут, на Кубани, с Исаковым произошла большая трагедия, – Николай Константинович протянул руку в сторону синеющих на горизонте предгорий. – На пути в Туапсе из района Апшеронска, где удалось остановить противника, на Гойтхском перевале адмирал попал под бомбежку и был тяжело ранен. Чуть не погиб! Его оперировали в палатке медсанбата, ногу пришлось ампутировать по бедро…

Позже я узнал, что ранен был не только Исаков. Под удар того пикировщика попал штабной транспортер, где находились командующий фронтом генерал Тюленев и представитель Ставки Каганович. Оба получили ранения, не столь тяжкие, как Исаков, но все равно серьезные, требующие госпитального лечения… Однако, когда через много лет всех участников войны поголовно награждали орденами Отечественной войны, о Кагановиче даже не вспомнили, хотя по статусу ему, как фронтовику, получившему ранение, был положен орден Отечественной войны первой степени.