"Пробовал сбривать, получается ещё хуже,– жаловался Бабочкин, перевирая Чехова: – Трагедия всей моей жизни! Я целомудренен, как Венера Милосская, а выгляжу, точно пятый день пью запоем. – Выдерживал паузу и добавлял: – А ведь я капли в рот не употребляю…"
И качал головой.
Я не мог понять, о чём Паша Бо сожалеет? Что не использует данную Природой внешность по прямому назначению? Или что внешность его груба?
Действительно, Павел Алексеевич выглядел запойным алкоголиком, при том, что являлся "носителем тонких душевных струн" – его определение. Кроме того, Павел Бо был жесточайше честен, и мыла студентам не выдавал ни под каким предлогом.
Это он удружил мне проживание в недостроенном отеле…
Случилось вот как: я позвонил, проговорился, что собираюсь приехать, Паша всполошился, точно перепуганная курица (его обычная реакция на всякую новость), и заверил, что устроит меня в лучшем виде:
"Будешь жить в королевском номере, это я беру на себя. У меня завелись кое-какие связи, ты даже не сомневайся. В этом тебя поселю… как его… в пентхаусе".
Я заподозрил неладное, но упредительных мер не предпринял. Оказаться в недостроенном отеле выходило за границы моего воображения.
Утром я покидал гостиницу, озирался по сторонам, стараясь запомнить пейзаж. Куцая будочка "заставы", завёрнутая в гофрированную оцинковку, шлагбаум с немужественным ниспадающим изгибом стрелы и даже циничные бетонные блоки меня не расстраивали, напротив, казались чем-то диковинным, иноземным. Куст цветущей сирени вдохновлял. Я подходил, подтягивал к себе ветку и вдыхал (до желудка вбирая в себя воздух), потом застёгивал ветровку, салютовал вневедомственному "хозяину" и уходил, знаками давая понять, что к обеду не вернусь и ждать меня бесполезно.
Каждое утро Паша Бо смертельно расстраивался, сплёвывал и опускал к земле средний палец левой руки. Жест получался настолько глубокомысленным, что последующие десять минут я передвигался по местности под его философским влиянием.
"В нём сквозит что-то древнеримское… гладиаторское, – рассуждая я. – Ринг, Колизей… когда гладиатор бился отважно, однако проигрывал, патриции и плебеи салютовали большими пальцами к небу, даруя бойцу жизнь. Если гладиатор бился плохо, его убивали, разворачивая большой палец к земле. Вероятно, существовала третья особая категория гладиаторов: они сражались настолько плохо, что не заслуживали смерти. В таком случае, зрители опускали к земле средний палец, как бы говоря: пошел ты в ж… куда-нибудь… и в этом присутствует глубокий смысл: бродит же по земле Вечный Жид".
Львиная доля моих городских "приключений" произошла днём, и мне не хочется на них останавливаться (кому интересно читать мемуары?). Посему давайте пропустим светлое время суток и сразу переместимся ко времени тёмному – таинственному и непредсказуемому, как медицина Зигмунда Фрейда.
…да-да, не удивляйтесь. Великий психоаналитик отличался экстраординарностью методов лечения. Например, он видел будущее медицины за кокаином и прописывал кокаиновые шарики обильно, как леденцы. Что характерно: многих они спасали… буквально вытаскивали с того света. Поневоле задумаешься о преимуществе пневмы над гуморой.
Впрочем, я опять уклоняюсь.
Встреча, о которой мне хочется рассказать, произошла вечером, на Аллее. Для читателей, не бывавших во Владивостоке, сделаю небольшое топографическое пояснение:
В самом центре города,
вдоль Спортивной гавани (это кусочек Амурского залива),
в пяти шагах от кромки воды (без всяческих гипербол),
параллельно улице "Набережной"
имеет место быть… проход… я не знаю, или лазейка, или тракт – именуйте, как угодно.
Лично я называл этот асфальтированный фрагмент Евразийского континента Аллеей. Просто Аллеей, безо всякого дополнительного обременения.
Так вот, на Аллее сгустилось всё самое сочное и яркое в Городе. (На мой, естественно, вкус.)
А именно.
Во-первых, здесь паслись стада непуганых диких китайцев. Примерно, как бизоны в пампасах. Обвал рубля сделал отдых в Приморье чрезвычайно привлекательным для китайских товарищей.
Во-вторых, в "саванну у кромки моря" стекались охотницы на диких китайцев – представительницы древнейшей и изумительно порочной профессии.
…Вообще-то… если позволите, на секундочку ЭТО ДЕЛО зародилось здесь не сегодня и не сейчас. В двух шагах от Аллеи расположена "Миллионка" – квартал первобытный, покрытый копотью керосинок и сажей леденящих душу рассказов. Квартал династии "Мин" с его джонками, петардами-салютами, конусами бамбуковых шляп, драконами, приготовлением летучих мышей в соевом соусе и грошовыми гибкими проститутками в утвердительных позах.
Фантазия моя разгоралась, и я представлял, как любовь происходила здесь раньше, когда не сдавали комнат на часы. Она была ещё стремительней, ещё яростней и неудержимей, как электричка в сильный снегопад.
/здесь я немного приврал, извините. И квартал, и проститутки, и дивные пирожные (клянусь! я лакомился!) существуют в реальности. Только Миллионка родом из 19 века. До этого её не существовало.
Кроме порочных удовольствий Аллея предлагала ряд вполне гуманных и даже эстетических развлечений. Тут прогуливались молодые пары, плескался океан (в своей равнодушной тревоге), рыбаки забрасывали удочки, чайки опускались на воду… играли музыку художники и рисовали портреты музыканты. Изгибались в затейливых позах непокорные у-шуисты, а любители (и сочувствующие физкультуре) старики перебрасывались волейбольным мячом. Через сетку.
Кроме того, имела место быть дивная едальня под названием "Чифань-Дао".
Одно только звукосочетание вызывает аппетит, не правда ли? Китайский язык упоительно музыкален; воображению моментально рисуется женщина в длинном шелковом кимоно… Чио Чио Сан (плевать, что она японка): "О, чифань! Моя волшебная чифань, где ты теперь?"
Однажды (мы вплотную приближаемся к сердцу повествования) я возвращался "домой" довольно поздно. Брёл Аллеей, неспешно цокая копытами (каблуки новых замшевых туфлей помечали моё присутствие характерным звуком). Устал, а потому грустил – уставший человек склонен к мерехлюндии и лёгкому нытью. Однако я грустил светло, по-весеннему, с настроем прожить это лето счастливо (хотя бы попытаться). Бодрости мне прибавляло самое искреннее человеческое чувство – чувство голода. Я искренно испытывал его последние полчаса.
Притормозил у "Чифани". Задумался.
Не в моих правилах употреблять фаст-фуд, однако обстоятельства вынуждали пойти на риск. Причина в том, что третьи сутки подряд Паша Бо варил сырую морскую капусту. Совершал кулинарный "акт вандализма" прямо на рабочем месте, в отеле, при исполнении служебных обязанностей. Вонь загнала меня на верхние этажи, на чердак, в маленькую будку, предназначенную для большого лифта, однако и там спасения невозможно было сыскать.
Притом, что я не мог возражать. Не имел морального права.
Сказать откровенно, после студенческой вьетнамской селёдки я не думал, что меня можно удивить. Тем более, загнать в угол. Однако морской капусте это удалось.
Павел Алексеевич Бабочкин страдал артритом. В сырую погоду его суставы распухали, скрипели, стонали и мешали влачить оптимистическое существование. Во Владивостокской традиции последних лет стало модно лечиться у китайских врачей. Народный целитель из Поднебесной (или наш проходимец, загримированный под китайца) посоветовал Паше употреблять отварную морскую капусту. Поселил надежду, мерзавец.
Паша добывал мотки склизкой плоти (в исходном сыром виде морская капуста значительно отличается от привычного кулинарного продукта) у моряков рыболовецких судов. Рыбацкие шхуны регулярно швартуются у пристани, сгружают креветку, сельдь и камбалу.
