Перекопская крепость была важной турецко-татарской крепостью, которая закрывала единственный сухопутный проход в Крым через Перекопское сужение. Турецкое название крепости – Ор-Капу, татары же называли крепость Ферх-Кермен, а славянские народы – Перекоп. Ор-Капу несколько раз разрушалась. В 1500 году крепость попытался взять хан Большой Орды Ших Ахмет. Через год повторил попытку – опять не получилось. Неоднократно брали крепость и оставляли русские войска и запорожские казаки. В 1663 году захватывали крепость запорожские казаки во главе с Иваном Сирко.
Самые тяжелые удары Перекопская линия обороны получила в ходе русско-турецких войн в восемнадцатом веке, в которых непосредственное участие принимало Крымское ханство: и как вассал Османской империи, и как важный объект расширения сферы влияния Российской империи. В 1736 г русские войска взяли штурмом Перекопский вал и крепость. Но окончательно овладели крепостью Ор-Капу лишь в 1738 году.
Остатки города и земляных валов крепости, множество раз перестроенных, были совершенно разрушены во время штурма Красной Армией в Гражданскую войну. После этих событий 1920 года крепость дважды становилась ареной военных событий. В 1941 году, несмотря на работы по укреплению Перекопского перешейка и ожесточенное сопротивление Красной Армии, пришлось оставить эти места на долгие два года. И вот теперь советские войска бесповоротно овладели Перекопским валом и отбросили гитлеровцев вглубь полуострова.
Виктор всматривался вдаль, но кроме развалин крепости и близлежащих холмов, ничего не было видно. Повсюду клубы дыма от горящей техники, временных зданий и сооружений поднимались до самого неба, превращая светлый день в сумерки. Сквозь эту мглу то там, то тут вспыхивали багровые всполохи огня – видимо, взрывались остатки боеприпасов.
Но там, дальше, со стороны моря, где был виден через дым красный диск – стали пробиваться слабые лучики солнца, от чего игра света стала умопомрачительной. В то время как южный склон Перекопского вала оставался во мраке дыма пожарищ, северный склон, освещенный лучами солнца, окрасился в светлые золотистые и яркие осенние краски.
Глава 5. Ожидание
Из идиллического состояния Виктора вывел многоголосый хохот бойцов взвода. Лейтенант обернулся к своим. Там, внизу, собравшись в кружок, бойцы слушали очередные байки записного шутника и балагура Савелия. Как в газете пишут: «Жить без пищи можно сутки. Можно больше. Но порой на войне одной минутки не прожить без прибаутки, шутки самой немудрой».1 Кошелев спустился к своим, прислушался, улыбаясь.
– Взял я, значит, удочки и пошел к озеру, – продолжал вещать Савелий. – А там красота неописуемая. Раннее утро, солнце только-только встает, пробиваясь лучами из-за крон деревьев, растущих вокруг озера. А над водой такой легкий туман от испарения… И ни ветерка. Тишина. Слышно только, как далеко за деревьями в лесочке поют птички негромко… Но портит эту идиллию такой, знаете, как бы это помягче выразиться, неприятный запах. До тошноты, откуда-то тянет. Фу-уу…
Савелий все это рассказывал с чувством и интонацией, причем его подвижное лицо меняло выражение практически с каждым предложением. Вот и сейчас с последним словом сморщил нос, затем умолк в театральной паузе.
– Ну-уу?! – взмолились бойцы в ожидании продолжения. У многих при этом на лицах заранее висела широкая улыбка. Вот сейчас Савелий задаст… Но Савелий продолжил спокойно:
– Смотрю, в сторонке, на мостках, сидит дед с удочкой. Тоже, видать, на рыбалку пришел. Я к нему подхожу и обращаюсь, так уважительно: «Здорово, дед!» Он: «Здравствуй, милок!» Я: «Слушай, дед, я сам не местный – в гости приехал. Вот решил рыбу поудить…» Дед: «Что ж, хорошее дело. У нас тут знатная рыбалка». Я говорю: «Да, все прекрасно, красиво – лес, озеро, тишина, рыбалка. Только не пойму – от чего так воняет здесь?» Дед встрепенулся, ожил, вышел из полусонного состояния и говорит: «А ты разве не знаешь историю здешних мест?! Ну, тогда слушай!» Он полностью повернулся ко мне лицом, устроился на своем импровизированном стульчике поудобнее и продолжил: «В нашей деревне жили-были две семьи – соседи. Дружные были. В одной семье росла девочка, в другой – мальчик. Мальчик с девочкой все время были вместе – не разлей вода. Играли вместе на улице, друг друга в обиду не давали. Зовут кушать мальчика – девочку берет с собой, зовут девочку домой – она его к себе приглашает. Как одна семья, в общем. Как подросли – пошли в школу, сидели за одной партой. Когда заканчивали школу, дружба переросла в большую любовь. Так любили друг друга, так любили… Вся деревня радовалась их счастью. Но возраст уже был у парня призывной. Забрали в Красную Армию, а тут и финская началась.» Дед слегка прокашлялся и запел:
Мы приходим помочь вам расправиться,
Расплатиться с лихвой за позор.
Принимай нас, Суоми-красавица,
В ожерелье прозрачных озёр!2
Ну, он там и сгинул, в этих озерах прозрачных. Пропал без вести. Аккурат зима была, как повестка пришла. Девочка наша так убивалась, так убивалась… хотела даже в петлю залезть. Удержали тогда. Прошло полгода, наступило лето, она вот, с этих мостков бросилась в озеро и утопла. Вся деревня хоронила, сердешную…
Дед замолчал, достал кисет с махоркой, скрутил цигарку, закурил и, пустив густой дым, продолжил: «Ты представляешь, прошло буквально через два месяца, как ее похоронили, вернулся тот парень с войны. Оказалось, что был в плену у финнов. Вот, вернулся, а любимой-то уже нет в живых. Что делать?! Жизнь она такая. То одним боком повернется, то другим…»
Я спрашиваю деда: «И что дальше?» Дед посмотрел на меня с прищуром, сквозь табачный дым и говорит: «Что – что? Он тоже утоп. Вот, напился самогону и утоп, бросившись в озеро с этих самых мостков, что и его любимая… Эх-эх-хэхх… Вот такая грустная история в нашей деревне приключилась, сынок!» Я говорю деду: «Да! История очень грустная! Но, скажи, дед, почему воняет-то возле озера?» Дед: «Не знаю… Насрал, наверное, кто-нибудь на берегу…»
Гомерический хохот всего взвода разорвал напряженную тишину. Виктор тоже улыбнулся и подумал: «Молодец, Савелий! Какая бы нелепая шутка ни была – все идет на пользу бойцам. Снимает напряжение. Только что был бой, каждый смотрел смерти в лицо – убиты, ранены товарищи, тяжело на душе и… вдруг… кто-то отпустил шуточку, рассказал анекдот. И хохот. Взрыв хохота! И отлегло… Фронтовики – люди грубоватые, иной раз циничные, но человеческое достоинство не уронят. Пусть шуткуют… Без этого нельзя…»
Лейтенант Кошелев по траншеям пробрался к первому взводу. Старший лейтенант Синицын был в блиндаже, сидел за столиком и что-то записывал в блокнот.
– А, Виктор! Заходи! Я тут записываю ход боя, пока свежо в памяти. Потом во время разбора у командира роты пригодится. Рекомендую тоже так поступать.
– Да, я на память не жалуюсь…
– Все так говорят.
– Нет, на самом деле, – сказал Кошелев, усаживаясь на скамейку. – Я не шучу. Стоит мне взглянуть на текст или объект, то сразу запоминаю, могу воспроизвести, описать. Как будто перед глазами фотографическая карточка.
Синицын заинтересованно посмотрел на Виктора.
– Хммм… Интересно. А командиру говорил об этом?
– Нет, не успел. Некогда было. Мы с ним даже не успели поговорить. Сначала ушел на задание с группой, потом этот бой…
– Ну-ка, давай, проверим, пока нет командира! Отвернись!
Кошелев с улыбкой отвернулся в сторону выхода из землянки. Синицын снял часы с руки, покрутил стрелки, положил на столик. Туда же разместились еще множество предметов из планшета и карманов. Что-то поднял с пола и тоже положил на стол.
– Сейчас ты повернешься, посмотришь на предметы на столе течении 10 секунд и как можно подробнее опишешь их, отвернувшись, – сказал Синицын. – Поворачивайся!
Виктор повернулся, посмотрел на стол и не дожидаясь сигнала отвернулся:
