Мысли об этом не оставляли его на протяжении всего разговора. Конечно, чем больше людей в отряде, тем безопасней. Невзирая на снисходящие на него откровения, доктор вряд ли умеет сражаться. Впрочем, Уильяму это тоже выгодно: Хантерам знакома местность, а ему нет. К тому же мужчина, путешествующий не в одиночку – а уж тем более с женщиной, – привлекает гораздо меньше внимания и вызывает гораздо меньше подозрений.

Внезапно Уильям осознал: если Хантеры намерены присоединиться к Континентальной армии, то ему представляется отличная возможность подобраться вплотную к войскам Вашингтона и узнать полезную информацию, что-нибудь равноценно важное потерянной книге.

– Да, конечно. Отличная мысль! – сказал он и улыбнулся мисс Хантер.

Снаружи сверкнула молния – из щели ставен полыхнуло белым, и почти одновременно ударил гром. Уильям и Рэйчел вздрогнули.

Уильям сглотнул. В ушах до сих пор звенело, а после разряда молнии в воздухе повис острый запах.

– Искренне надеюсь, что это знак одобрения, – сказал он.

Рэйчел даже не улыбнулась.

Могавки звали его Тайенданега – Дважды Метнувший Жребий, англичане – Джозеф Брант. Йен много слышал о нем, когда жил с могавками, и не уставал удивляться той ловкости, с которой Тайенданега ладил с обеими сторонами. Сейчас он ехал в дом Бранта. По словам Росомахи, Солнечный Лось уехал из Снейктауна, желая присоединиться к Бранту, и его жена последовала за ним.

– Они в Унадилле, – сказал Росомаха. – Ты ведь знаешь, что Тайенданега сражается вместе с англичанами. Он разговаривает с лоялистами, убеждает их присоединиться к нему и его людям – зовет их «волонтерами Бранта». – Росомаха говорил равнодушно – политика его не интересовала, хотя время от времени он сражался, когда требовала душа.

– Правда? Хорошо, – так же равнодушно произнес Йен.

На следующее утро он вышел в путь, придерживаясь северного направления. Сопровождали его лишь пес да мысли. На летней стоянке могавков, куда он зашел по пути, его встретили радушно. Он сел среди мужчин, завязалась беседа. Вскоре девушка принесла ему миску с тушеным мясом и овощами. Он ел, почти не замечая вкуса; главное, желудок обрадовался теплой еде и перестал сжиматься от голода.

Трудно сказать, что его отвлекло; он вдруг поднял взгляд и увидел ту девушку, которая принесла ему еду. Она сидела за костром и смотрела на него, едва заметно улыбаясь.

Он начал жевать медленней, и внезапно ощутил вкус еды: медвежье мясо, щедро политое жиром, кукуруза и бобы, сдобренные луком и чесноком. Объеденье. Девушка склонила голову набок, подняла тонкую бровь и внезапно удалилась.

Йен поставил наземь миску и рыгнул, проявляя вежливость. Затем встал и пошел следом, не обращая внимания на понимающие переглядывания мужчин, с которыми делил еду.

Бледное пятно в тени березы – она ждала. Они разговорились. Его губы произносили слова, ее речь щекотала его уши, но Йен почти не осознавал, о чем они говорили. Его гнев мерцал, словно уголь на ладони, сердце еще курилось дымом. Вряд ли она станет той водой, что погасит это пламя. И ее он не собирался воспламенять. Йен ощущал себя таким же бездумным, как пламя, – разгорался, если было топливо, и угасал, когда топлива не хватало.

Она пахла едой, выделанной кожей и землей, нагретой солнцем; ни грана дерева или крови. Высокая, она ткнулась в него мягкой грудью, и он положил руки на ее бедра. Она отстранилась – и прохладный воздух коснулся его кожи там, где только что было тепло, – взяла его за руку и повела в свой дом. Никто на них не смотрел. Она подвела его к постели и в темноте прильнула к нему, уже нагая.

Темнота… Пусть для нее это станет быстрым случайным удовольствием. А для него – передышкой, хотя бы на тот миг, когда он забудется от страсти.

Но в темноте она стала для него Эмили, и Йен в стыде и гневе сбежал от недоумевающей девушки.

Следующие двенадцать дней он шел в компании пса и ни с кем не разговаривал.

Дом Тайенданеги стоял особняком. Деревня почти ничем не отличалась от других таких же, вот только у входа в каждый дом стояли два-три жернова: женщины предпочитали сами молоть муку для семьи, а не носить зерно на мельницу.

На улице, в тени повозок и стен дремали собаки. Учуяв Ролло, каждая из них удивленно поднималась. Некоторые рычали или лаяли, но ни одна не решилась на схватку.

Несколько мужчин, прислонившись к забору, наблюдали за идущим по полю человеком с лошадью. Одного из наблюдателей – Едока Черепах – Йен знал по Снейктауну; другим был Солнечный Лось.

Прищурившись, он посмотрел на Йена и удивился – точь-в-точь как один из псов, – а затем шагнул к нему.

– Что ты здесь делаешь?

На долю секунды Йен задумался – не сказать ли правду? Но правда была такова, что ее не расскажешь быстро, тем более перед чужаками.

– Не твое дело, – спокойно ответил он.

Солнечный Лось говорил с ним на языке могавков, и Йен отвечал ему на том же языке. Остальные мужчины удивленно подняли брови, а Черепаха поспешно его приветствовал. Похоже, он хотел предотвратить грядущие неприятности, дав понять всем, что Йен тоже каньенкехака. Йен поздоровался с Черепахой; остальные мужчины ничего не предпринимали, лишь смотрели на него озадаченно и заинтересованно.

Зато Солнечный Лось… Ладно, Йен не ждал, что тот радостно бросится ему на шею. Он надеялся – когда изредка вспоминал о нем, – что его здесь не будет. Однако надежды не оправдались, и Йен криво улыбнулся самому себе, вспомнив, как однажды старая бабушка Уилсон сказала о своем зяте Хираме, что он «выглядит так, словно не уступит дороги даже медведю».

Сейчас это описание было уместно, как никогда: ответ Йена и его улыбка отнюдь не улучшили настроение Солнечного Лося.

– Чего ты хочешь? – требовательно спросил он.

– Из того, что принадлежит тебе, – ничего, – ответил Йен со всей возможной кротостью.

Солнечный Лось сузил глаза, но прежде чем он успел что-нибудь сказать, вмешался Черепаха и пригласил Йена отобедать у него дома.

Йен согласился. Отказывать было невежливо. К тому же он мог спросить у него позже, когда они останутся вдвоем, где Эмили. Однако нужда, погнавшая его через триста миль по диким землям, не признавала культурных условностей и не терпела отлагательств.

«Кроме того, – думал Йен, собираясь с духом, – я знал, что все так и будет. Нет смысла оттягивать неизбежное».

– Я хочу поговорить с женщиной, которая когда-то была моей женой. Где она?

Кое-кто из мужчин прищурился, заинтересованно или смущенно, но Йен заметил, что взгляд Черепахи метнулся к воротам большого дома в конце улицы.

Солнечный Лось, к его чести, лишь выпрямился и расставил шире ноги, готовясь при необходимости противостоять даже двум медведям. Для Ролло это не имело значения, он ощерился и зарычал; некоторые из мужчин отшатнулись. Солнечный Лось, которому лучше всех было известно, на что способен Ролло, не сдвинулся ни на дюйм.

– Ты хочешь натравить на меня своего демона? – спросил он.

– Конечно, нет. Sheas, a cù[12], – тихо приказал Йен Ролло.

Ролло послушался не сразу: показывая, что это он так решил, еще немного порычал – и лишь потом отвернулся и лег.

– Я пришел не для того, чтобы забрать ее у тебя, – сказал Йен.

Он не верил, что его попытка примирения окажется удачной. Так и вышло.

– Думаешь, у тебя бы это получилось?

– Какая разница, раз мне это не нужно? – запальчиво воскликнул Йен, переходя на английский.

– Она не пойдет с тобой, даже если ты убьешь меня!

– Сколько раз повторить, что я не собираюсь ее уводить?

Солнечный Лось какое-то время хмуро смотрел на него в упор.

– Столько раз, чтобы на твоем лице отразилось то же самое, – сжимая кулаки, прошептал он.