– Помочь? – спросил пребывающий в растерянности Дензил.

– Могу я взять твой пояс, чтобы перетянуть ногу?

– Конечно, – пробормотал он и без колебаний расстегнул пряжку. – Вижу, тебе уже приходилось делать это раньше, – добавил Дензил, глядя на меня с интересом.

– И не раз, к сожалению.

Я нагнулась к Ормистону. Дыхание у него было хриплым, но не затрудненным. За каких-то пять минут он выпил чуть ли не половину бутылки. Такая доза убила бы непривычного к грогу человека, но только не английского моряка. Невзирая на жар, пульс и дыхание Ормистона были в пределах нормы. Опьянение – не анестезия, больной в оглушенном состоянии, однако придет в себя, когда я начну резать его ногу. Хотя выпивка изгоняет страх и немного приглушает боль. Интересно, смогу ли я когда-нибудь – и где-нибудь – снова использовать эфир при анестезии?

В длинной зале было два или три небольших стола, на них лежали бандажи, корпия и прочие перевязочные материалы. Я выбрала что почище и вернулась к кровати больного. Как раз подошла миссис Рэйвен с миской воды, покрасневшая и запыхавшаяся, – видимо, боялась пропустить что-нибудь интересное. Вскоре вернулась и Рэйчел Хантер с пилой брата.

– Друг Дензил, не мог бы ты окунуть лезвие пилы в кипяток? – спросила я, обвязывая вокруг талии мешок, – он послужит мне фартуком. Капельки пота сбегали по спине и щекотали ягодицы; чтобы во время операции пот не затекал в глаза, я повязала на лоб полоску ткани. – Еще нужно соскрести грязь у рукояти. Мой нож и этот зажим тоже опусти в кипяток.

Он повиновался с озадаченным видом. Из толпы донеслись заинтересованные шепотки – людям никогда не доводилось видеть столь удивительного зрелища, хотя присутствие Дика заставляло их держаться на почтительном расстоянии.

– Как ты думаешь, лейтенант в самом деле собирается повесить нашего друга? – кивнув на Дика, шепотом спросил у меня Дензил.

– Уверена, ему бы хотелось его повесить, но вряд ли удастся. Дик – пленник-англичанин. А вот тебя лейтенант может привлечь к военному суду.

– По-моему, в армии не так уж много хирургов, чтобы начальство могло позволить себе их вешать. А если меня понизят в звании, это вряд ли отразится на моей компетенции. – Он весело улыбнулся. – У тебя вообще нет звания, а я верю, что ты справишься с операцией.

– Если будет на то воля Божия, – ответила я.

– Если будет на то воля Божия, – серьезно кивнув, повторил Дензил и дал мне нож, еще горячий после кипятка.

– Вам лучше отойти, – сказала я зрителям. – Здесь будет грязно.

– Боже мой, Боже мой, – дрожащим от предвкушения голосом пробормотала миссис Рэйвен. – Какой ужас!

10 июня 1777 года, Мотвиль, Пенсильвания

Грей внезапно сел, едва не ударившись о нависающую над головой балку и какое-то время не осознавая, где находится. Сердце учащенно билось, на шее и висках выступил пот.

– Третья стрела, – произнес он вслух и тряхнул головой, пытаясь сопоставить эти слова с необычайно ярким сновидением, которое так внезапно оборвалось.

Сон, воспоминание или нечто схожее по природе с ними обоими?.. Он стоял в главной гостиной «Трех стрел» и смотрел на картину Стаббса, висящую справа от камина в стиле барокко. Стены были увешаны картинами – сверху, снизу, безо всякой последовательности. Было ли так на самом деле? Он смутно помнил давящее ощущение от обилия орнамента, но правда ли картины висели так тесно, сверху донизу, и с каждой на него смотрели лица? В этом сне барон Амандин стоял рядом с ним, мощное плечо касалось его плеча, они были одного роста. Барон рассказывал что-то об одной из картин; Грей не помнил, что именно – возможно, о приемах художника. Сесиль Бошан, сестра барона, стояла с другой стороны от Грея; ее обнаженное плечо касалось его плеча. Она благоухала жасмином, ее волосы были напудрены. Он барона пахло бергамотом и цибетом. Разве может присниться запах? В душной комнате тяжелый аромат парфюма мешался с горьким запахом пепла, вызывая дурноту. Чья-то рука легла на его зад, сжала, а потом принялась поглаживать.

Это было не во сне.

Грей медленно лег на кровать, закрыл глаза, стараясь вспомнить привидевшиеся образы. Затем сон стал эротическим: ему пригрезился чей-то рот на его исключительно чуткой плоти; собственно, именно связанные с этим видением ощущения и разбудили его. Кому принадлежал рот, он тоже не знал. Во сне присутствовал и доктор Франклин. Вспомнились его белые ягодицы, когда он шел по коридору впереди Грея, – слегка обвисшие, но еще довольно крепкие, его седые волосы, елозящие по костлявой спине, складки кожи на талии. Франклин с полнейшим равнодушием обсуждал висевшие на стенах картины. Воспоминание было ярким, окрашенным эмоциями. Разумеется, они с Франклином не… даже во сне. Но картины имели к этому какое-то отношение.

Грей попытался вспомнить что-то из картин, вот только реальность мешалась с порождением сна. Пейзажи… Нечто с египетскими мотивами, хотя вряд ли художник когда-либо бывал южнее Бретани. Традиционные семейные портреты…

– Да! – Он резко сел и на этот раз все-таки ударился головой о потолочный брус, причем сильно – до звезд в глазах, до невольного возгласа боли.

– Дядя Джон, что случилось? – донесся удивленный голос Дотти с соседней кровати; судя по шелесту покрывала на полу, ее служанка тоже проснулась.

– Ничего, ничего. Спи дальше. Я всего лишь иду… в отхожее место. – Он спустил ноги с кровати.

– Ох.

С пола донеслось шуршание, шепот, оборвавшийся после строгого шиканья Дотти. Входную дверь Грей нашел на ощупь – из-за закрытых ставней в комнате было темно, как в душе грешника. По лестнице он спустился благодаря слабому отсвету фонаря из главной залы трактира.

Свежий прохладный воздух снаружи пах чем-то знакомым; Грей не помнил, как это называется, но оно прочно засело в памяти. После сладострастных снов он почти с облегчением предался воспоминаниям. Долгие поездки в Виргинии, грязные дороги, свежие листья, отдача выстрелившего ружья, текущая по руке оленья кровь… Разумеется, они тогда охотились с Уильямом.

Внезапно он ощутил, что вокруг дикая природа – странное, острое чувство, свойственное Америке: словно где-то рядом среди деревьев таится нечто, не враждебное, но и не дружелюбное.

Ему нравились годы, проведенные в Виргинии, вдали от европейских интриг и лондонского общества. Он особо ценил их за то, что они способствовали сближению с сыном.

Грей всматривался в густую траву, однако, наверное, было уже слишком поздно: светлячки появляются в основном ранним вечером. Он хотел показать их Дотти. Когда они с сыном поселились в Виргинии, Уильям был очарован светлячками: он ловил их, осторожно накрывал другой рукой и вскрикивал от восторга, глядя, как в темноте меж ладоней зажигается свет. Каждое их летнее появление он встречал с радостью.

Облегчившись и, как ни странно, успокоившись, Грей медленно сел на колоду для рубки дров, что стояла во дворе трактира. Возвращаться в душную комнату не хотелось.

Интересно, где Генри? Где он ночует сегодня? В каком-нибудь карцере? Впрочем, в Колониях карцеров, как таковых, нет. Здесь даже обычные дома уютны и просторны. Наверное, его племянника держали в казарме, сарае, каком-нибудь подполе, – и все же он, насколько известно, пережил зиму, невзирая на довольно серьезные ранения. У него наверняка были какие-то деньги, он мог заплатить, чтобы его разместили в лучшем месте. Может, ему хватило денег даже на лечение.

Через два дня они уже будут в Филадельфии. К тому же у него есть рекомендательные письма, которые дал Франклин. Опять Франклин! Черт бы побрал этого мужчину с его воздушными ваннами. Хотя Грей из любопытства однажды присоединился к нему и нашел этот процесс приятным, но сидеть в чем мать родила в изысканно обставленной комнате с растениями в горшках на подоконниках и картинами на…

Нет-нет, в той комнате на верхнем этаже поместья «Три стрелы», разумеется, не было картин.