И Лем вместе с техником покинули блок.

Улириан несколько секунд смотрел на карту и ключ в своих руках, а потом решительно двинулся к четырнадцатой двери. Игнаций последовал за ним, отстав на несколько шагов.

Доминик сидел на спальнике, задумчиво перебирая звенья своей цепи, когда дверь в его камеру распахнулась. На секунду Улириан замер, потом быстро подошел к брату и, опустившись на одно колено, разомкнул кандалы на его руках.

Оставшийся у двери Игнаций отрешенно подумал, что если сержант воплотит всё же свой грандиозный план, то эта сцена обязательно будет написана на стене в одном из залов новой Цитадели, а может быть и в Капелле. Это будет триптих, вероятно. На первой картине камера будет нарисована очень темной и едва вмещающей скованного Астартес, из распахнутой двери будет сиять нестерпимый свет и фигура в силовой броне делает шаг из этого сияния. Потом центральная композиция: озаренный золотым светом, Улириан Восстановитель преклонил колено, дабы снять оковы с боевого брата. На третьей картине Улириан и безымянный Астартес выходят из темного узилища, а там освобожденного воина ждет броня Ордена, и коленопреклонённые рабы подают ему оружие и снаряжение, дабы он мог немедленно облачиться к битве и повергать врагов Императора. Да, тут художнику придется доработать реальность к вящей славе Ордена. Игнаций поспешно изгнал мысль о том, сколько картин и икон в их Крепости были вот так же «доработаны к вящей славе».

А в Писании о первых днях Восстановления Ордена обязательно будут слова, сказанные Улирианом Великим при сем деянии, что-нибудь возвышенное, исполненное любви к боевому брату и прозрения грядущих боёв.

- Нестерпимо мне видеть брата в оковах! Брат Доминик, прошу тебя, выйдем сейчас из этой камеры. Я хочу говорить не с пленником, но с могучим Священным воином, чьи лучшие битвы еще впереди.

Игнаций неопределенно кивнул. Первая фраза точно пойдет в цитатник, дальше сократят и украсят, наверное. О Император, желчь и уксус в душе моей, и мед праведной веры отравлен и не сладок более!

Доминик принял протянутую братом руку и рывком поднялся, звякнув падающей цепью. Вслед за сержантом он покинул камеру и вышел в галерею. Замер надолго, оглядывая тренировочное оружие, золотую аквилу на стене, доспех Улириана.

- Братья мои… Значит, смертный не лгал. Что еще из его слов правда, братья мои?

- Не думаю, что он солгал хоть в чем-то.

- Ордена больше нет, – взгляд Доминика остекленел.

- Орден есть, и весь он находится здесь. Мы понесли тяжелые потери, но Император даровал нам шанс их восполнить.

- Император? Ты уверен?

***

***

***

Через полгода после падения Цитадели Ордена, Лему присягнули семеро Астартес. Еще для троих Улириан попросил дозволения по нескольку часов в день участвовать в общих тренировках, поклявшись на остальное время запирать их в камеры. Лем разрешил провести месяц таких тренировок, однако потом каждому из из троих предстояло сделать выбор, по какую сторону двери своей кельи он предпочитает остаться.

Улириан, иногда один, но куда чаще в сопровождении Игнация, по нескольку раз побывал в каждой из запертых камер. В результате этих посещений лишь один из воинов остался в кандалах у стены. Братья не верили, что он изменит своё решение, но в Ордене он был апотекарием и потому Улириан не хотел отказываться от малейшего шанса склонить его на свою сторону. Были еще четверо упорствующих и, после нескольких попыток, сержант признал их непреклонность. Лем кивнул, и однажды четыре камеры опустели.

- Много ли корабельных техников ты получил в обмен? – спросил Игнаций в личной беседе.

Лем посмотрел на него устало.

- Броня есть у тебя, у сержанта и у Доминика, сейчас собирают комплект для Сципиона. Всю полагавшуюся мне после вашей Крепости часть добычи я взял живыми Астартес. Как ты думаешь, сколько еще комплектов силовой брони космического десантника незаметно пряталось у меня в карманах? Но я обещал броню каждому из присягнувших, и я всегда исполняю обещанное.

Игнаций отошел от командира еще более мрачный, чем был.

Остальные тринадцать воинов были освобождены от оков, почти ежедневно беседовали с Улирианом, другими присягнувшими Астартес или самим Лемом и медленно, но верно двигались к признанию правоты своих «отступившихся» братьев.

Блок Астартес наполнился движением, и не только благодаря неустанным тренировкам самих десантников. На стене появился терминал, обеспечивший связь с дежурным в покоях Лема, который принимал и по возможности выполнял личные поручения бессмертных воинов и работавших в блоке техников. Люди и сервиторы приносили мотки медной проволоки, копии имперских писаний и новые оснащение для фехтовальных машин. Лем часами находился здесь же и к нему то и дело являлись посыльные и адъютанты. Все появляющиеся люди были почтительны и деловиты, и, как и обещал Лем, ни один из них не обладал яркими признаками адепта Хаоса. Благородные воины очень скоро привыкли к этому мельтешению, и теперь обращали на людей не более внимания, чем на пылинки, кружащие в лучах света.

В один из дней техник, трудившийся над отделкой доспеха для Астартес Сципиона, вынес из мастерской латный наруч, дабы благородный воин одобрил или отверг намеченный рисунок гравировки. Сципион, а также подошедшие вместе с ним воины Лициний и Игнаций, нашли узор достойным похвалы. Когда Астартес отошли, возле техника сгрудились и несколько смертных, в том числе ожидающий письменного ответа на принесенное Лему сообщение юный адъютант. Мальчик изумленно рассматривал чуть намеченные линии рисунка, а затем произнес восторженно и звонко:

- Ты искусный художник, господин! Темные Боги щедро одарили тебя при рождении.

Через секунду мальчик врезался в противоположную стену зала и остался под нею. Лициний оказался слишком близко, а его рефлексы опередили разум. Техник мгновенно исчез в мастерской, Лициний сделал шаг по направлению к брошенному им человеку и помещение замерло. Люди в панике жались к стенам, а Астартес стояли, парализованные необратимостью совершенной братом ошибки. Несколько секунд в зале слышался только хрип, с которым мальчик у стены втягивал воздух в поврежденные лёгкие.

Лем недовольно поцокал языком и перевел взгляд с раненого человека на Лициния, а затем на сержанта Улириана. Легкий звук разрушил оцепенение, охватившее зал.

- Боевой брат Лициний, подойди ко мне, – громыхнул Улириан.

Люди двинулись по своим делам, опасливо косясь на космодесантников. Астартес нерешительно зашевелились, не зная, уместно ли им в сложившейся ситуации продолжать тренировку. Лициний покорно подошел к сержанту и замер по стойке «смирно», лицо его стало пустым и невыразительным. Однако и сам Улириан прибывал в панике, проклиная Лема за отказ расписывать в Уставе «перечень проступков и покаяний». Какое взыскание он должен сейчас назначить за поступок, который сам почитал сугубо правильным и уместным? Малое покаяние Лем может счесть попустительством, а серьезно карать своего брата за праведный гнев, обращенный на хаосопоклонника, сержант просто не мог. А Лем все смотрел и смотрел то на него, то на Лициния, и во взгляде человека появился недобрый блеск. Человек явственно жаждал крови.

- Командир Лем. Раньше не было необходимости… Среди прочего инвентаря мне нужны плети. Возможно, бичевальная машина.

Слово сказано, и то ли вздох, то ли легчайший ропот пробежал между боевыми братьями. Однако Лем не принял предложенного решения. Отчетливо скривившись, он покачал головой.

- Жизнь Астартес подчинена самосовершенствованию. Оттачиванию боевых навыков и закалке разума. Какую пользу в бою должен приносить навык стоять голой спиной к ожидаемому удару?

- Наказуемому следует размышлять о причинах, приведших к наказанию и своем несовершенстве, кое следует ему осознавать и исправлять со всем рвением, – сообщил сержант.

- Доблестный Лициний, ты осознаешь свое несовершенство? – с младенческим интересом вопросил Лем.