Друг! Не усиливай упрёками моих мучений, — сказал с жаром Валериан. — Я связан честным словом и должен молчать.
— Ах, Валериан! Недалеко искать доказательства бедственных следствий ложного понятия о чести. Обдумал ли ты хорошо твоё честное слово? Истинная честь есть сокровище, которое должно свято хранить для дел благородных, а не бросать его безрассудно на игралище страстям.
— Обдуманно ли я поступил — увидим это скоро, — отвечал Валериан, подавая Ханыкову руку.
В это время перешли они по узкому деревянному мосту из Калинкиной деревни на другой берег Фонтанки, и вскоре поравнялись со слободами Адмиралтейских и Морских служителей[67]. Молча дошли они по обросшему травой берегу Фонтанки до другого деревянного моста, построенного подрядчиком Обуховым.
— Валериан! Это какое здание? — спросил Ханыков, взяв друга за руку и указывая на большой деревянный дом с садом, который был огорожен деревянным частоколом.
— Это бывший загородный дом-кабинет министра Волынского.
— А теперь чей этот дом?
— Теперь живёт в нём полковник фон Трескау, начальник придворной псовой охоты, с придворными егерями и собаками.
— Почему?
— Странный вопрос! Разве ты не знаешь, что всё имение Волынского конфисковано в казну после того, как отрубили ему голову. Неужели ты забыл это? С тех пор прошло не более четырёх месяцев.
— А за что отрубили ему голову?
— Опять странный вопрос! Весь город знает, что герцог погубил его за то, что Волынский осмелился против него действовать.
— Валериан! Тогда ещё герцог не был полновластным правителем. Размысли о несчастной судьбе Волынского, что случилось с ним, то и с другими нынче гораздо легче случиться может, не правда ли?
Валериан невольно содрогнулся и ничего не отвечал.
Миновав Аничков мост, они приблизились к дому старика Аргамакова.
— Куда же мы теперь? — сказал Ханыков. — Мы должны ожидать каждую минуту, что нас схватят. Пойдём прямо к графу Миниху и будем просить его защиты, он один нас спасти может.
— Я зайду на один миг к батюшке и вслед за тобой явлюсь к графу.
— Ради Бога, не замедли. Прощай?
Ханыков пожал руку Валериана и поспешно пошёл вперёд. Когда он повернул в переулок, молодой друг его, посмотрев некоторое время на дом отца, воротился к Аничкову мосту и пошёл через калитку на обширный, заросший дикой травой огород, окружённый ветхим забором, который, начинаясь на берегу Фонтанки, заворачивался на Невский проспект и тянулся на четверть версты.
Из полуразвалившейся хижины, где жил прежде огородник, вдруг, вышла монахиня и приблизилась к Валериану.
— Чем кончился твой поединок? — спросила она.
— Ах, Лельский, я едва узнал тебя, как ты хорошо перерядился.
Они вошли опять в хижину, и Валериан рассказал ему подробности поединка.
— Теперь только одно свержение герцога может спасти тебя! — воскликнул Лельский. — Может быть, сегодня ночью этот жестокий временщик…
— Разве решено уже приступить так скоро к делу?
— Нет ещё. Сегодня все наши соберутся в доме графа Головкина, к назначенному в три часа обеду, там приступим к общему совещанию. Мы однако ж пойдём к графу несколько ранее. Я ещё должен ему тебя представить. С этого огорода мы можем пробраться на двор Головкина. Вон дом его!
Лельский указал на здание, которое возвышалось из-за забора и обращено было окнами на Невский проспект.
Боже мой! Сюда кто-то идёт! — воскликнул Валериан, глядя в окошко.
— Не бойся! Это также наш, я его ожидал.
Вскоре вошёл в хижину тот самый прислужник Гейера, который был вместе с ним в доме отца Аргамакова, когда принуждали его подписать отречение от раскола. Валериан, тотчас узнав прислужника, изумился.
— А! Да здесь знакомый! — сказал вошедший. — Видно и он из наших?
— Точно так, — отвечал Лельский. — При нём можно всё говорить. Ну, что нового, любезный Маус?
— Ни всемогущий герцог, ни всеведущий Гейер ничего ещё не знают о нашем деле. Хорошо, что вы здесь! — продолжал прислужник, обращаясь к Валериану. — Брат герцога отстоял только вашего друга, капитана, за то, что он не допустил вас разрубить ему голову на поединке. И в вашу защиту он сказал слова два, три, но когда герцог закричал: расстрелять его! — то ваш противник, не найдя, видно, в этом большого неудобства, тотчас согласился и замолчал.
— Я думаю, теперь везде поручика ищут? — спросил Лельский.
— Как же! Генерал велел мне везде искать вас и схватить, — сказал Маус Валериану. — Берегись, господин поручик! Я вас днём и ночью по всему городу искать буду. Видите ли, иногда и найденного можно искать пуще ненайденного. Между прочим, должен я вам ещё сказать, что Гейер велел, покуда вас не сыщут, держать под караулом вашего отца, и объявил ему, что если он не скажет, где вы, то подписанное им отречение от ереси будет представлено герцогу в виде признания, и отца вашего сожгут.
— Что с вами, поручик? Вы ужасно побледнели и дрожите, — сказал Лельский. — Вы видите, что Маус вас нарочно пугает, что он шутит.
— Да, да! Я шучу, хотя и не совсем, — сказал Маус. — Гейер пугает вашего отца, ну, а сожгут ли его, это ещё вопрос. Может быть, он сказал так, для шутки, хотя его, по моему мнению, шутка плохая.
— Мы предупредим это злодейство, — сказал Лельский Валериану, — успокойтесь.
— Веди меня к Гейеру! — воскликнул вдруг Валериан, обратясь к Маусу.
— Что вы, поручик! Шутите? — сказал удивлённый прислужник.
— Веди! Я не хочу подвергать отца моего ужасной казни. Кто знает, удастся ли предприятие наше, успеем ли предупредить злодеев и спасти бедного отца моего. Веди!
— Я не пущу тебя! — вскричал Лельский. — Кто поручится, что пытка не заставит тебя открыть всё и предать всех нас. Притом вспомни, что ты поклялся честью действовать с нами заодно до окончания дела.
— Клянусь честью, что никакие мучения пытки не принудят меня изменить вам.
— И что ты так же твёрдо сдержишь и эту клятву, как первую? Нет, я не могу пустить тебя. Ты принудишь меня употреблять силу и даже… этот кинжал… Он приготовлен для защиты от злодеев, он же может наказать и бесчестного человека, который нарушает своё слово. Если пойдёшь к Гейеру, то докажешь, что ты подлый человек.
Чувство чести и чувство любви к родителю, восставленные один против другого в душе Валериана, боролись между собой и терзали его сердце. Невольно вспомнил он советы своего друга.
Лельский и Маус начали уговаривать Валериана и успели, наконец, убедить его, что успех их предприятия не подлежит никакому сомнению, и что он, действуя с ними, скорее и вернее спасёт отца своего.
— До свидания, господа! — сказал Маус. — Мне пора идти, везде искать вас, господин поручик. Гейер, я думаю, давно ожидает моего возвращения.
Он удалился.
— Скажи, ради Бога, что побудило этого человека передаться на нашу сторону? — спросил Валериан, приближаясь к дому Головкина с Лельским, переодевшимся в своё обыкновенное платье.
— Побудило то, за что люди, подобные этой твари, продадут родного отца. Он вдвойне выигрывает: герцог ему хорошо платит, мы платим ещё лучше, и почтенный Маус усердно служит обеим сторонам.
— Однако ж такой двоедушный или, лучше сказать, бездушный слуга для нас опасен.
— Конечно, но за то и чрезвычайно полезен. Герцог наслаждается уверенностью, что он всех своих врагов знает и зорко наблюдает за ними, а мы уверены, что герцог не знает о нас ничего, — и спокойно действуем у него под носом.
— Дома граф? — спросил Лельский, войдя в переднюю.
— У себя-с! — отвечал слуга, ввёл пришедших в залу и пошёл доложить о них графу.
Граф Михаил Гаврилович Головкин, действительный тайный советник и сенатор, отличался строгой добродетелью, непоколебимой твёрдостью и пламенной любовью к отечеству. При начале царствования Императрицы Анны Иоанновны он был одним из сильнейших вельмож, но герцог Бирон, которому он был явный враг, мало-помалу успел лишить его доверенности и милости Государыни. Несколько раз Головкин смело обличал перед Монархиней её любимца во вредных для отечества поступках, и, без сомнения, сделался бы жертвой его злобы, если бы не спасало графа то, что супруга его была двоюродная сестра Императрицы[68].
