Рано утром семнадцатого сентября боярин, князь Иван Михайлович Лыков с несколькими стольниками и стряпчими и с толпою вооружённых служителей их выехал по приказанию Софии из Воздвиженского. Циклер открыл ей, где скрываются Хованские, и получил за это в подарок богатое поместье.
Приблизясь к селу Пушкину, вся толпа остановилась в густой роще. Лыков послал в село одного из служителей разведать, там ли старый князь.
Сняв с себя саблю, посланный при входе в село встретил крестьянина и спросил его:
— Не знаешь ли, дядя, где тут остановился князь Хованский?
Где остановился князь Хованский? А Господь его знает!
— Нельзя ли как-нибудь поразведать?
— Поразведать… а на что тебе?
— Як нему прислан из Москвы с посылкой.
— Из Москвы с посылкой… Нешто. Экое горе! — продолжал крестьянин, почёсывая затылок. — Сказал бы тебе, где остановился князь Хованский, да не знаю, дядя. Поспрошай у бабы, вон что корову-то гонит, авось она тебе скажет.
Служитель, приблизясь к указанной крестьянке, повторил свой вопрос.
— Почём нам знать, где Хованский! — отвечала крестьянка. — Ну, ну, пошла, окаянная! — закричала она, ударив свою корову хлыстом. — Что рыло-то приворотила к репейнику! экую нашла невидаль!
— У кого бы мне спросить, тётка?
— А у кого хошь!… Куды тебя черт понёс! — закричала крестьянка, пустясь вдогонку за побежавшей коровой. — Экое зелье какое! словно бешеная кляча скачет!
— Эй, дедушка! — сказал служитель, увидевши старика, который вышел из ворот ближней избы, — где бы мне найти здесь князя Ивана Андреевича?
— Князя Ивана Андреича?
— Да.
— А что это за князь Иван Андреич?
— Хованский, начальник Надворной пехоты.
— А что это за Надворна пихота?
— Ну, стрельцы. Слыхал, я чай, что-нибудь про стрельцов?
— Как не слыхать, вестимо, что слыхал!
— Где же Хованский-то?
— А разве ты не знашь?
— Как бы знал, так и не спрашивал бы.
— Вестимо, что не спрашивал бы! Экое, парень, горе, ведь и я не знаю. Да постой! Спросить было у дочки: она больно охоча калякать со всеми молодыми мужиками и парнями. Пытал я её журить за то. Я чай, она всё знает. — Эй, Малашка! — закричал старик, постучав кулаком в окно.
— Что, батюшка? — отвечала дочь крестьянина, высунув заспанное лицо в окно.
— А вот дядя спрашивает: где князь Хованский?
— Хованский?… Бог его знает. Он с саблей, что ль, ходит?
— С саблей, — отвечал служитель.
— Видела я ономнясь, как по грибы в лес ходила, немолодого уж парня с саблей, знаешь, там, под горой, где крестьянские гумна. Никак и шатёр там в лесу стоит.
— Где же это? — спросил служитель.
— А вот ступай прямо-то, большой Троицкой дорогой, да и поверни в сторону, как дойдёшь вон до той избушки, что на сторону-то пошатнулась, а как повернёшь, то и увидишь пригорок, а как пригорок-то увидишь, так и обойди его, да смотри не забреди в болото: и не великонько оно, а по уши увязнешь; а как обойдёшь пригорок, так и увидишь гумна, а за гумнами лес. Тут-то шатёр и есть.
Обрадованный этим сведением, служитель поспешил сообщить своё открытие, князю Лыкову. Немедленно со всею толпою князь выехал из рощи и вскоре, миновав указанный пригорок, увидел в лесу шатёр, который белелся между деревьями.
В шатре сидел старик Хованский с Одинцовым. Оба вздрогнули, услышав конский топот. Одинцов, вынув саблю, вышел из шатра.
— Ловите! хватайте изменников! — закричал Лыков.
Толпа служителей бросилась на Одинцова и, несмотря на отчаянное его сопротивление, скоро его обезоружила.
Хованский сам отдался им в руки. Его и Одинцова связали и, посадив во взятую из села крестьянскую телегу, повезли.
Когда они доехали до подмосковной вотчины, которая принадлежала молодому Хованскому, то Лыков повелел немедленно окружить дом владельца.
Вдруг из одного окна раздался ружейный выстрел, и один из служителей, смертельно раненный, упал с лошади. В то же время в других окнах появились вооружённые ружьями холопы князя.
— Ломай дверь! в дом! — закричал Лыков.
Раздалось ещё несколько выстрелов, но пули ранили только двух лошадей.
Дверь выломили: Сначала служители, а за ними Лыков с стольниками и стряпчими вбежали в дом. Князь Андрей встретил их с саблею в руке.
— Не отдамся живой. Стреляйте! — кричал он своим холопам. Те, видя невозможность защитить своего господина, бросили ружья, побежали и начали прыгать один за другим в окна. Молодого князя обезоружили, связали и, посадив на одну телегу с отцом его и Одинцовым, привезли всех трёх в Воздвиженское.
Ио приказанию Софии все бывшие в этом селе бояре немедленно собрались во дворец. Когда все сели по местам, Милославский вышел из спальни царевны и объявил её повеление: судить привезённых преступников.
Хованских ввели в залу. Думный дьяк Фёдор Шакловитый прочитал сначала письмо, которое снял второго сентября с ворот дворца полковник Данилов, а потом приготовленный уже приговор. В этом приговоре Хованские были обвиняемы: в самоуправстве в раздаче государственных денег без царских указов, в самовольном содержании разных лиц под стражею, в потворстве Надворной пехоте с отягощением других подданных и монастырей, в ложном объявлении царских указов, в неуважении к дому царскому и презрении ко всем другим боярам, в покровительстве раскольникам и Никите-пустосвяту, в замысле ниспровергнуть православную церковь, в неисполнении царских повелений об отправлении полков в Киев, в село Коломенское и против калмыков и башкирцев, в неповиновении царскому указу присутствовать при торжестве в день нового года, в ложных докладах царевне Софии и, наконец, в умысле истребить царский дом и овладеть Московским государством. В конце приговора было сказано: «И Великие Государи указали вас, князь Ивана и князь Андрея Хованских, за такие ваши великие вины и за многие воровства и за измену казнить смертию».
Когда думный дьяк прочитал громким голосом эти последние ужасные слова, то старик Хованский, сплеснув руками и взглянув на небо, глубоко вздохнул, а князь Андрей, содрогнувшись, побледнел, как полотно.
— Нас без допроса осуждаете вы на смерть! — сказал старый князь. — Пусть явятся наши тайные обвинители! Последний из подданных вправе этого требовать. Допросите нас в их присутствии, выслушайте наши оправдания — и тогда нас судите!
— Твои обвинители — дела твои! — отвечал Милославский.
— Дела мои? Иван Михайлович! не для меня одного будет Страшный Суд!… Я не пролил столько невинной крови, сколько пролили другие!… Одной милости прошу у вас, бояре: позвольте мне упасть к ногам милосердой государыни царевны Софьи Алексеевны и оправдаться пред нею. Успеете ещё казнить меня!
— Что ж? Почему не согласиться на его просьбу? — начали говорить вполголоса некоторые из бояр.
— Хорошо, — сказал Милославский, — и я согласен. Я спрошу государыню царевну, велит ли она предстать изменникам пред её светлые очи?
Милославский встал и пошёл в спальню Софии. Выйдя из залы в другую комнату, он несколько минут постоял за дверью, опять вошёл в залу и объявил, что царевна не хочет слушать никаких оправданий и повелевает немедленно исполнить боярский приговор.
Хованских и Одинцова, который стоял на дворе, окружённый стражею, вывели за дворцовые ворота. Все бояре вышли вслед за ними на площадь.
— Где палач? — спросил Милославский полковника Петрова.
— По твоему приказу искал я во всех окольных местах палача, но нигде не нашёл, — отвечал Петров в смущении.
— Сыщи, где хочешь! — закричал Милославский.
Петров удалился и чрез несколько минут привёл Стремянного полка стрельца, приехавшего вместе с ним из Москвы. Последний нёс секиру.
Два крестьянина по приказанию Петрова принесли толстый отрубок бревна и положили на землю вместо плахи.
— К делу! — сказал стрельцу Милославский.
Служители подвели связанного старика Хованского к стрельцу и поставили его подле бревна на колени.
