Негромко стукнув по дереву, Егор предусмотрительно шагнул в сторону — дверь распахнулась и в освещённом проёме возникла длинная и нескладная фигура подростка:

— Егор? И кого это ты притащил?

Провожатый шагнул внутрь, пройдя мимо посторонившегося хозяина, приглашающе махнул Кириллу, и видя, что тот нерешительно мнётся на пороге, ответил товарищу:

— Это Кирюха. Я позвал его. Он вроде нормальный. Ну ты сам смотри.

— Смотрю…— мрачновато процедил Мишка, приглашающе кивая Кириллу. Дождавшись, пока тот войдёт, он запер квартиру, и махнув рукой в сторону освещённой комнаты, недовольно буркнул, — Ну проходи что ли… Кирюха.

Кирилл нерешительно помялся в прихожей, стащил с плеч рюкзак и двинулся в указанном направлении. Освещённая комната оказалась кухней и несмотря на ужасающую нищету, выглядела довольно чистой и ничуть не походила на бомжацкий притон. В углу стоял небольшой изрезанный деревянный стол, окружённый тремя табуретками, а у стены напротив — перекошенный и раздутый от влаги кухонный уголок. Также имелся доисторический холодильник с гордой надписью «Свияга» и огромная электрическая плита, на которой как раз закипал битый эмалированный чайник.

У раковины, на цыпочках, стояла крохотная девчонка с пепельными вьющимися волосами и огромными карамельно-карими глазами — зыркнув исподлобья на Кирилла, она продолжила мыть посуду. Мишка, отследив взгляд, истолковал его по-своему:

— Есть будешь? Мы уже похавали, но макароны ещё имеются. И лук с квашеной капустой.

— Не, — Кирилл отрицательно мотнул головой, старательно игнорируя возмущённый вой желудка. Булки с йогуртом ему явно показалась маловато — макароны, да ещё с капустой... Прозвучало очень заманчиво. Но садиться за стол, только попав в чужую компанию, тем более в одиночестве,  Кириллу не хотелось. Поэтому, заверив, что недавно перекусил, он принялся выкладывать на стол припасённую лапшу быстрого приготовления, кильку и булочки.

— Вот, — выложив последний пакет, сообщил он, — Вроде всё.

— Ага, — резюмировал Мишка, рассматривая сваленную на столе гору, — Ты, значит, хозяйственный. Это хорошо. Ну а чай-то с нами попьёшь?

Глаза у него потеплели, голос смягчился. Отодвинув потянувшуюся к плите сестрёнку, парень снял с плиты бурлящий агрегат, и, кивнув другу, принялся разливать кипяток в подготовленные кружки. Подскочил Егор, достал из шкафа ещё один стакан, бросил в него пакетик дешёвого чая, сыпанул сахара и снова отошёл сторону.

— Так, — закончив, Мишка хмуро оглядел кухню. Не хватало одной табуретки. Дилемма! Почесав затылок, он дважды осмотрел помещение и провозгласил очевидное:

— Ага. Стульев больше нет. Пойдёмте в комнату. Посидим на кроватях. Погоди, малая.

Последние слова относились к сестре, которая не утерпев, потянулась к чаю. Отобрав у неё наполненную до половины кружку, парень открыл кран, включил холодную воду и разбавил чай.

— Держи.

«Кроватями» оказались три брошенных вдоль стен полосатых матраса, аккуратно застеленные старыми, выцветшими шерстяными одеялами. Подняв с одной из лежанок единственную подушку, Мишка перекинул ее на другое место, и падая рядом, объявил:

— Кирилл — ты спишь тут. Малая, ты со мной. Завтра поищем стулья и матрас.

Они поделили сладкие булки и устроились на полу, неспешно похлёбывая кипяток. Мишка пил, уместив кружку на острых, согнутых коленках, не сводя пристального взгляда с Кирилла. Наконец, сделав несколько глотков, он отставил в сторону чай и спросил:

— Ты как сюда попал?

— Я…— от неожиданного вопроса, Кирилл совершенно растерялся. Он не был готов к откровениям и не знал, что сказать. Правду говорить не хотелось — он и с приятелями не делился подобным, а тут совсем чужая компания. С другой стороны… Они его приютили. Эта квартира не самое ужасное место в мире. Он, например, собирался спать вообще без удобств. На голом зассатом полу.

— Если хочешь, я первым расскажу, — заметив его смущение, предложил Мишка, — Ну, чтобы всё по-честному. Мы же должны знать, кто ты такой. Раз уж ты будешь жить с нами. Согласен?

Кирилл кивнул, опуская глаза в кружку с чаем, чтобы скрыть нахлынувшую радость. Что говорить — ему повезло. Его приняли в компанию — вот так сразу, с наскока, не предлагая выслужиться и понравиться. Просто дали понять — ты свой, парень. До этого такого с ним не случалось — обычно все требовали каких-нибудь доказательств, клятв, геройских поступков. А тут попросили: расскажи о себе, потому что мы должны знать, с кем связываемся… Это и впрямь честно. Придётся говорить.

— Согласен? Ну ладно. Тогда я первый.

Мишка помолчал, покосился на пристроившуюся под боком сестрёнку, пьющую чай так же как и он: водрузив кружку на согнутые коленки. Наконец,  вздохнув, он начал:

— Мы, короче с Варькой местные. Ну, почти. Из деревни. Здесь, под Клином. Отца у нас нет. Помер. Малой как раз четыре года исполнилось. Ну вот. Жили мы жили, а потом мамку угораздило влюбиться на старости лет. В какого-то вояку. Ну как вояку. Прапор он. Поженились, всё пучком. Сначала нормально жили. Ну, более-менее. Орал, конечно, постоянно. Воспитывал. А потом врачи сказали, что детей у него не будет. Бесплодный, типа. И этот урод, как с цепи сорвался. Начал кидаться. Из-за любой фигни придирался. И ко мне, и к Варьке. Я-то ладно, вытерплю. А к ней за что? Она вон, видишь какая тихая! А этот гандон ей руку сломал. Я сперва думал сам с ним разобраться. Я же почти взрослый. Пытался объяснить, в ответку дать. Куда там! Пошёл к мамке. Она наорала. Типа, это мы такие хреновые — плохо себя ведём, не слушаемся. Вот Коля и воспитывает нас. Послала подальше. Я походил, подумал. Приехал в город, нашёл это место, обустроил всё более-менее… Вернулся в деревню и выкрал Варьку. Всё.

— И... Давно вы здесь? — почему-то запнувшись, поинтересовался Кирилл. Услышанное шокировало его. Он ожидал чего-то совсем другого — пьющих родителей, сиротство и страх потерять сестрёнку… Прав Егор: Мишка взрослый.

— Два месяца почти.

— И почему… Не пожаловался никому?

— Жаловаться? Кому? Только хуже будет. Отчим еще больше сбесится. Или детский дом. Думаешь, охота? И малая, без меня? Не, спасибо. Я лучше как-нибудь так. Начнёт холодать, съезжу в деревню — вдруг мамка одумалась и прогнала этого козла. Если нет, вернусь сюда. Выживем.

— Бабушка Вера обещала взять нас к себе, — внезапно, застенчиво косясь на Кирилла, подала голос девочка.

— Обещала, — со вздохом согласился Мишка, — Только ты, малая, не очень-то надейся. Она же старая уже… Ей не разрешат. И чтобы ей нас отдали, надо в полицию идти. Значит, придётся снова с этим общаться. Хочешь?

Варя в ужасе замотала головой — глаза её тут же наполнились слезами. Мишка, одной рукой притянув к себе сестру, грубовато пробурчал:

— Ну, Варька. Не реви. Его же здесь нет.

В этот момент, видимо, пытаясь разрядить ситуацию, заговорил Егор — в отличие от бесцветной интонации Мишки, он рассказывал с усмешечкой, презрительно кривя губы и рассматривая какую-то точку на потолке:

— Кароч. Папка у меня бухал сильно. Как свинота последняя. Мать его и зашивала, и к ведьмам водила. Без толку. А потом она пошла в какую-то секту и ей там сказали, что вылечат его. Она начала его таскать туда. Он слушался. Так-то он тихий и не злой — нажрётся и сразу спать. Не бил никого, не скандалил. Только если пить начинал, месяц мог без остановки бухать. Но как отойдёт, в ногах валяется, руки ей целует. Тряпка, кароч. Ну вот. Стали они вместе в секту ходить. Он и правда, пить бросил. Потом меня начали туда таскать. Кошмар. Выйдет мужик на сцену и кричит: Я Исус! А все вокруг плачут, руки и ноги ему целуют. Я со скуки сдыхал, этот цирк смотреть. Не, вначале канешн смешно было. Потом надоело. А после, Исус сказал всем, что уезжает. Ну и кто хочет, может с ним ехать. В Сибирь. Родаки продали квартиру, машину, отнесли деньги исусику и поехали за ним.

— А ты? — прошептал Кирилл, чувствуя, как на руках, встают дыбом волоски, — А ты что же?