– В четверг у меня дома будет Эдвард Оуэн, вице-президент американского новостного агентства «Юнайтед Пресс». Его московский корреспондент сломал ногу и уехал за границу лечиться, так что Оуэн ищет ему замену.

Магда страшно разволновалась: мистер Оуэн был живым классиком журналистики! Поговаривали, что в его лондонской штаб-квартире все стены увешаны фотографиями, где он запечатлен с королями, президентами и маршалами. Ему платили бешеные деньги, и он действительно стоил того: под его руководством европейское отделение «Юнайтед Пресс» процветало.

Если бы Магде удалось стать московским корреспондентом, ей бы не только продлили визу, но и позволили съехать из ненавистного «Метрополя» на частную квартиру. Более того, она превратилась бы из буржуйки в трудящуюся, и Фридриху не было бы нужды прятаться от неё.

Впервые за много лет Магда сходила в парикмахерскую, и помолилась Богу, и на всякий случай купила у соседа новый фотоаппарат фирмы «Кодак»: она хотела продемонстрировать Оуэну все свои таланты – от писательских до фотографических.

Генрих Зайберт приехал в Москву вскоре после революции и устроился как нельзя лучше: у него была прекрасная квартира в бывшем кафе «Неаполитанка», автомобиль и множество друзей. В Германии на него не посмотрела бы ни одна девушка: невысокий, широкоплечий и лобастый, он походил на стареющего сатира, – а в Москве он вызывал интерес уже потому, что был иностранцем и обладателем неисчислимых сокровищ, недоступных простым смертным: наручных часов, порошкового шампуня, очков от солнца и тому подобного.

В тот вечер Зайберт сидел у окна в полупустом ресторане гостиницы «Большая Московская» (бывший «Гранд-отель»). У него был маленький личный праздник: знакомый инженер контрабандой вывез в Германию его статью о причинах экономического кризиса в Советском Союзе, и она наделала много шуму.

Большевики зорко следили, чтобы никакие материалы, «порочащие советский строй», не попадали за границу, так что подобного рода статьи приходилось публиковать под чужим именем – иначе тебя могли лишить визы. Но Зайберт всё равно был доволен: была в этом особая, щекочущая нервы прелесть – обдурить советских цензоров и назло врагам опубликовать то, что ты думаешь на самом деле.

Официант подал Зайберту холодную осетрину с хреном и графин водки во льду.

Уже смеркалось, большие окна ресторанного зала посинели, и в них отразились нарядные люстры и столики, накрытые белыми скатертями. Зайберт налил себе рюмку водки и чокнулся с собственным отражением:

– За свободу слова!

В своей статье он рассказал о том, что советским гражданам невыгодно заниматься производством чего бы то ни было, и в особенности – сельским хозяйством. Чтобы прокормить Красную армию, милицию и чиновников, правительство нарочно занижало закупочные цены на хлеб, и с каждым годом крестьяне сеяли всё меньше и меньше: какой смысл трудиться, если у тебя всё заберут за гроши? А когда Кремль распустил слухи о том, что Англия собирается напасть на СССР, перепуганные мужики попрятали всё съестное и перегнали зерно в извечную российскую валюту – самогон. В результате городские рынки и магазины опустели.

Советские граждане быстро сообразили, что самое верное дело – это работать чиновниками, которые имеют право на обслуживание в специальных кооперативных лавках, закрепленных за каждым ведомством. Все стремились устроиться на тёплое местечко, армия дармоедов росла, а правительство боролось не с пухнущим на глазах бюрократическим аппаратом, а с оппозицией и остатками частных предпринимателей. Разумеется, в такой стране должен был начаться кризис – а как же иначе?

Выглянув из окна, Зайберт увидел у подъезда гостиницы таксомотор, из которого вышел элегантный иностранец в тёмно-сером пальто и шляпе хомбург. Вслед за ним из машины выпрыгнула нарядная девочка лет четырех. Под мышкой у неё был зажат игрушечный конь.

Через несколько минут они вошли в ресторан, и Зайберт чуть не подавился куском осетрины: дочь франтоватого иностранца была китаянкой! Щёки её разрумянились на морозе, чёрные глаза блестели, а волосы, примятые шапкой, топорщились на затылке смешными ро́жками. Она принесла коня с собой и усадила его за стол, в двух шагах от Зайберта.

Отцу девочки было лет тридцать пять – сорок. Стройный, холеный и загорелый, он напоминал европейского аристократа. Как он мог жениться на китаянке? Ведь после этого его ни в одном приличном обществе не примут! Да и его дочку, удавшуюся в мать, ждала весьма непростая судьба – расизм в Европе и Америке никто не отменял.

– Китти, положи, пожалуйста, лошадку на пол, – произнес незнакомец по-английски, но с довольно сильным акцентом. – За стол с лошадьми не садятся.

– Садятся! – отозвалась девчонка.

– Правда? И кто это решил?

– Я! Я уже большая: я знаю, что два плюс два равно четыре!

– А два плюс три?

Китти насупилась, но тут же рассмеялась:

– Ну хорошо! Я покормлю мою лошадку в номере.

Они говорили на смеси трех языков: русского, английского и, вероятно, какого-то диалекта китайского.

Дожидаясь заказа, незнакомец показывал Китти фокусы с куском сахара: то прятал его в кулаке, то вынимал из-за манжета или из-за уха.

Девочка заливисто хохотала:

– Ещё! Ещё!

Зайберт не выдержал:

– Извините… Мне просто любопытно: вы артист?

Незнакомец обернулся:

– Нет, журналист.

Он протянул Зайберту визитную карточку, на которой значилось: «Klim Rogov».

– О, так вы русский? – ещё больше удивился Зайберт.

– Только по происхождению. У меня американское гражданство, но мы с Китти живем в Шанхае. Я работаю на радиостанции, вещающей на английском языке.

– А я – в новостном агентстве «Вольффс Телеграфише Бюро», – сказал Зайберт. – Как вам Москва?

Клим неопределенно пожал плечами.

– Я пытаюсь разыскать людей, которые принимали участие в гражданской войне в Китае, но мне везде говорят, что Советский Союз никого в Китай не посылал и все, что там происходило, – это дело рук местного пролетариата.

Зайберт понимающе улыбнулся.

– А чего вы хотели? Тут вся политика – это сплошные мифы и легенды, в которые все обязаны верить. Вот и вы верьте!

– У меня не очень-то получается, – нахмурился Клим. – Моя знакомая выехала в СССР вместе с военными и политическими советниками, работавшими в Китае, и после этого они как испарились. Я уже месяц пытаюсь их найти, и всё без толку.

– Приходите ко мне, – благодушно предложил Зайберт. – Завтра в пять часов у меня будет небольшая вечеринка, и туда явится одна леди из Великобритании, Магда Томпсон. Она знакома с людьми, работавшими в Китае.

– Спасибо! Вы просто спасли нас с Китти! – Клим повернулся к дочери. – Я же говорил тебе, что всё будет хорошо!

Зайберт ощущал себя добрым волшебником, который одним щелчком пальцев может осчастливить простых смертных.

Вести тайный дневник – это всё равно что повесить на дверь табличку «Не входить!» и слегка приоткрыть створку. Я много раз бросал эту вредную привычку, но, увы, я принадлежу к племени графоманов, письменных людей, которые живут охотой на слова и собирательством смыслов. Отними у нас нашу добычу – и мы вымрем.

Впрочем, я обещал Фернандо детально описывать свои приключения в Советской России, так что будем считать это моим оправданием.

Этот ежедневник попался мне на глаза в киоске во Владивостоке. Я купил его и только потом разглядел, что на каждой странице в нём указаны «памятные даты» – казни революционеров, разгон демонстраций и покушения на царей. Мой дневник можно смело называть «Книгой мертвых», хотя я всё ещё надеюсь, что это будет история выживания, а не гибели.

Моя жена пропала без вести, и единственная зацепка, которая у меня есть, – это статья, опубликованная в газете «Правда»: в ней говорилось, что её «китайская группа» прибыла в Москву.