В 2014 г. группа экспертов по продовольственной безопасности прибыла в столицу Южного Судана город Джубу, чтобы решить, квалифицировать ли сложившуюся в стране отчаянную ситуацию как голод. На кону стояло многое: «Объявление [голода] может повлечь значительный рост поддержки людям, оказавшимся в беде», — говорит Крис Хиллбрунер из FEWS NET, организации, созданной американским Агентством по международному развитию и занимающейся мониторингом продовольственной безопасности в мире³. Эксперты оценили уровень недоедания, разорение полей и убыль поголовья скота в Южном Судане и пришли к выводу, что ситуация соответствует степени 4 по шкале ИКФ (чрезвычайная), но не степени 5 (голод).

«Это значило, что гуманитарным организациям будет значительно труднее собрать средства, необходимые, чтобы помочь людям, уже оказавшимся в жестокой беде, и предотвратить дальнейшее ухудшение, — писала Давина Джеффри из организации “Спасите детей”, тоже пославшей экспертов в Джубу. — Хотя 4-я степень — это уже бедствие, медиа не проявят особого интереса, и практически определенно не будет обращения Комитета по чрезвычайным ситуациям, так что поступления средств, скорее всего, заметно не увеличатся»⁴.

Без мобилизации жертвователей ситуация в Южном Судане ухудшалась, пока наконец в 2017 г. не объявили голод. Тогда впервые за шесть лет это слово прозвучало с официальной трибуны, и эффект был моментальным. Одно только обращение Великобритании собрало £50 млн ($65 млн) за каких-то три недели.

Таково действие одного слова. У него нет никакой законной власти, и все же его применение для тысяч людей может быть вопросом жизни и смерти.

Теперь представьте действие слова, имеющего юридическую силу.

В 1994 г. в Руанде за несколько недель было истреблено приблизительно 800 000 человек. После убийства президента страны этническое большинство, хуту, развязало преступную кампанию по уничтожению меньшинства, тутси. Быстро начали появляться доклады ООН и репортажи медиа о творящейся резне. Убийцы были вооружены мачете и примитивным огнестрельным оружием — они ничего не смогли бы противопоставить военному вмешательству Запада. Но его не последовало.

Согласно рассекреченным документам, американские правительственные чиновники через 16 дней от начала резни уже называли руандийские события геноцидом, но только между собой. Администрация Билла Клинтона не употребляла этого термина официально вплоть до 49-го дня резни, но даже и тогда правительство говорило только об «актах геноцида». Корреспондент Reuters Алан Эльснер спросил в те дни сконфуженного представителя Госдепартамента: «Сколько нужно актов геноцида, чтобы они составили геноцид?»⁵ Похоже, администрация Клинтона решительно не хотела признавать реальность кошмара, творившегося в Восточной Африке.

И вот почему:

Это выдержка из документа, обсуждавшегося в Министерстве обороны США 1 мая 1994 г., меньше чем через месяц после начала руандийской резни. Рассекреченный в 1998 г., этот документ ясно показывает, почему администрация США не употребляла в комментариях и заявлениях о Руанде слова «геноцид»: юрисконсульт Государственного департамента опасался, что обозначение событий этим термином вынудит правительство США вмешаться в ситуацию, чего оно никак не хотело спустя лишь несколько месяцев после катастрофического провала военной и гуманитарной миссии в Сомали.

Концепция геноцида — относительно недавнее правовое нововведение, родившееся во время Нюрнбергского трибунала над нацистскими преступниками. Термин ввел в оборот адвокат Рафаэль Лемкин — еврей, почти всех родных которого уничтожили нацисты. Статья 1 конвенции 1948 г. «О предупреждении преступления геноцида и наказании за него» гласит, что участники конвенции (которую подписали Соединенные Штаты) «подтверждают, что геноцид, совершаемый как в мирное, так и в военное время, является преступлением и нарушением международных законов, которое участники конвенции обязуются предотвращать и за которое будут наказывать» (курсив мой). Таким образом, если в Руанде совершался геноцид, США и другие страны, безусловно, должны были «что-то делать».

Но определение геноцида, закрепленное в конвенции 1948 г., включает не только массовые убийства людей, принадлежащих определенной группе, но и намерение уничтожить эту группу, полностью или частично.

И если отрицать многочисленные жертвы среди тутси было невозможно, то доказать намерение истребить этот народ «полностью или частично» в первые недели резни было не так просто. Подконтрольные хуту радиостанции призывали слушателей идти убивать тутси, но доказывает ли это намерение уничтожить весь народ? По версии хуту, они вели гражданскую войну, вспыхнувшую после убийства их президента. Если в стране действительно идет гражданская война, то другие государства не должны в нее вмешиваться.

Так что хотя мы и знаем, что в Руанде в 1994 г. на самом деле происходил геноцид, также может быть правдой и то, что доказательств намерения, необходимых для объявления геноцида, до какого-то момента не было. По формальному признаку США и другие участники конвенции могли до поры уклоняться от своих обязанностей. Впоследствии Билл Клинтон признал, что, вмешайся США раньше, это спасло бы по меньшей мере 300 000 жизней.

«Тысячам людей грозит смерть от недоедания» и «тысячам людей грозит смерть от голода» — две конкурентные правды, описывающие, в общем-то, одну ситуацию, но приводят они к абсолютно разным последствиям.

Фразы «Людей убивают тысячами» и «Тысячи людей становятся жертвами геноцида» тоже имеют совершенно разный эффект.

Когда сильные слова получают столь точные определения, возникает искушение подогнать обстоятельства под формулировку. В случае с администрацией Клинтона — так истолковать события в Руанде, чтобы не усмотреть спланированного и преднамеренного истребления. А сотрудник гуманитарной организации из лучших побуждений может подтасовать цифры по недоеданию, чтобы привлечь внимание мира к действительно случившейся гуманитарной катастрофе.

Но у большинства слов столь точных определений нет. Они оставляют свободу для интерпретаций. И в таких случаях искушение — или возможность — состоит в том, чтобы подогнать слово под обстоятельства.

В рекламе гигиенических средств и косметики для кожи и волос часто встречаются утверждения, что качества продукта научно доказаны или клинически подтверждены. Для колеблющегося покупателя научное подтверждение — неотразимый аргумент. Например, в отношении дезодоранта Sure концерна Unilever «лабораторно доказано», что он помогает «при повышенном потоотделении, когда это особенно необходимо»⁷.

Но что значит «научно доказано»? Предположим, что в среднем каждый год 10% населения заражается неким вирусом. Вы даете экспериментальный препарат сотне человек, и после этого лишь девятеро из них подхватывают вирус (против ожидаемых десяти). Доказывает ли это эффективность препарата против этого вируса? А если заболели семеро? Ученые берут статистику, подсчитывают вероятность всех этих сценариев и устанавливают, какова для каждого из сценариев степень уверенности, что лекарство действует. Если вирусом заразились семеро из ста, ученые выставят среднюю степень уверенности, что препарат оказывает какое-то действие; если только четверо, степень будет выше. Но ученые вряд ли станут говорить о доказанности.