А теперь у него нарисовался взрослый и практически здоровый сын, ночей в больнице не нужно проводить со мной, пока восстанавливаюсь от очередной операции, и денег копить на реабилитацию и тупо экономить на еде. Я ведь в детстве не то, что спорта, я фруктов элементарно не видел, пока мать училась, работала и меня лечила – на всём же экономили. Я матери своей почти не знал, она вкалывала с утра и до ночи, потому что массажи нужны были без конца, чтобы тонус снять, чтобы на консультацию к ортопеду сходить, которая стоит как вся материнская месячная зарплата. И ведь он как бы и ни при чём, не знал же ведь о моём существовании! Просто вставил понравившейся девке и свалил по своим делам, он ведь всю жизнь такой занятой был, всё работал, зарабатывал состояние! Некогда ему шалавам всяким звонить, в которых он кончал по неосторожности, забывчивости или тупо по пьяни. Я и не знаю, как там у них всё было-то. Нетрезвый он был или просто безразличный. Не побрезговал моей матушкой без резинки – и то хорошо. Жизнь мне типа дал! А я просил его о ней? Их обоих?! Я о ней просил?
Глава 9. Первый разговор с отцом
Max Richter - On Reflection . . .
Я наблюдаю за тем, как тонкая медицинская игла прокалывает кожу, разрывая ткани, как входит в вену, и получаю особенное извращённое удовольствие от этой незначительной боли, от присутствия инородного предмета, несущего моему телу потенциальное разложение и… смерть.
Смакую это слово, верчу его на языке, давно приучая собственное сознание не реагировать на него эмоциями, давлю естественное желание выжить, выгрести любой ценой.
Содержимое шприца медленно соединяется с током моей крови, разнося по телу сладкую истому расслабления, феерии, наслаждения собственным телом…
Я никогда не делаю этого в ванной или сидя в полусогнутой скрюченной позе на полу, как часто показывают в кино. Нет, я ввожу в свою кровь наркотик, только лёжа на кровати и только ночью, чтобы обеспечить процессу получения кайфа нужный мне уровень полноценности.
Эйфория растекается по телу подобно волшебству, принося наслаждение и невыразимое чувство покоя. Она стирает все переживания, страхи, боли, но главное – единственная способна убить чувство вины и стыд. Не навсегда, на время, но тем не менее.
Мне хорошо, мне сладко, я плыву в спокойной реке, позволяя её водам ласково нести моё тело к тому берегу, за которым больше ничего нет. И эта перспектива не пугает, нет, она радует. «Собаке собачья смерть!», любила говаривать моя мать. Возможно, она была права, вопрос лишь в том, насколько справедливым можно считать моё самоопределение в качестве собачьих…
За прошедший год в моей жизни изменилось больше чем за все предыдущие. Год назад отец отправил меня в изгнание – в увядающий австралийский филиал одного из направлений своей компании. Я трудился в центральном офисе, расположенном в Мельбурне, около пяти месяцев, работая за десятерых – хотел доказать себе и людям, что чего-то стою. Порученное отцом дело оказалось безнадёжно мёртвым: конкуренты жёстко задвинули наши позиции на нашем же рынке, используя наши технологии и наши же идеи. Борьба за правду и место под солнцем плавно перетекла в плоскость экономического суда, который я благополучно проиграл.
Но не это добило меня окончательно, а то, что отец не проявил никакого интереса к происходящему: я попросил у него помощи, и он прислал юристов, сам даже не посчитал нужным созвониться со мной. А его присутствие в суде могло серьёзно определить наши шансы на успех. Ему происходящее оказалось не интересно: в это самое время он отдыхал со своей семьёй на своей вилле в Испании.
Незадолго до этого я занялся проблемами Брисбенского филиала – единственного, имеющего ощутимые позиции на рынке и два государственных тендера, обеспечивающих прибыльность всего австралийского подразделения. В Брисбене на закрытой вечеринке в клубе мне «посчастливилось» познакомиться с Янг - рыжеватой австралийкой, гордо носящей китайское имя. Янг оказалась презабавнейшей девицей, обожающей сёрфинг и героин…
Мы плотно сдружились организмами, и в один прекрасный день, а точнее в тот самый, когда судья отказал в нашем иске по причине отцовского отсутствия, на меня снизошло озарение: я хочу стать художником и жить в Брисбене до конца своих дней.
Отец никак не прокомментировал мою отставку с доверенного поста, а я ждал, что он позвонит хотя бы по этой причине. Но нет: секретарь принесла факс моего дважды пересланного заявления с его размашистой подписью.
Вот так легко и непринужденно мой лайнер отправился в свободное плавание: я съехал из казённого фешенебельного жилья в арендованную дешёвую студию безо всякого вида на море, но зато с живой кирпичной кладкой, отчего Янг пришла в неописуемый восторг и явилась со мной жить …без приглашения.
Янг не из тех женщин, которые готовят блинчики по утрам. Не из тех, кто с нежностью трогают твой лоб в том случае, если ты плохо выглядишь, но зато она не даёт цвести моей депрессии и клёво трахается. Вот прямо клёво, настолько улётно, что уже это одно становится моим героином, помимо основного…
Да, я пробовал наркотик и раньше, но до этого момента моё баловство никогда не приобретало характер системности, и именно последнее уже давно не смущает мою трезвую половину сознания. Я привык к мысли, к идее, что наркозависим, и у моего пути имеется вполне определённый не слишком дальний маршрут.
Из плюсов: под кайфом я гениально рисую... ну, так полагают мой наставник и Янг. В художественной школе, куда меня занесло, я стал делать успехи с самого начала, поразив преподавателя своим видением композиции и особенной философией цвета.
Мы с Янг, которая, не желая оставаться в квартире одна на время моего отсутствия, тоже увязалась со мной на уроки, не устаём ржать над его комплиментами, потому что свои творения я создаю в крайне обдолбанном состоянии. Мы прозвали мой талант «пьяным вдохновением Геры», не стесняясь обращаться к нему всё чаще и чаще.
Самое смешное, что после выставки, куда случайно попали несколько моих героиновых работ, их стали покупать настоящие живые люди! Причём продавались не только абстрактные разливы краски на белом или чёрном полотне, но и мои потуги рисовать человеческие лица.
- А кто эта девушка, которую ты всё время рисуешь? - интересуется однажды Янг.
- Не знаю… я думал, они разные! – честно отвечаю.
- Разные, но все с синими глазами и коричневыми волосами. Это твоя бывшая?
- Нет.
- Тогда почему ты рисуешь её без одежды?
А хрен его знает, почему я рисую её без одежды? И кто это вообще на моих рисунках? Но на выставку эти работы я отправлять не стал.
Из этого эпизода вышла ссора: Янг сфотографировала моих девушек и выложила в сеть. Тут же нашёлся желающий приобрести, но я отказался продавать. Покупатель попросил продать ему, по крайней мере, один рисунок, где девушка лежит со связанными руками, её глаза закрыты, а по щекам ползут грязные из-за косметики слёзы. Я не знаю, чем его привлекла именно эта картина, но менять своего решения не стал, и тогда он предложил сумму в десять раз больше стандартного гонорара. Я снова отказался, и это вызвало самую большую ссору в истории наших… отношений?! Я и сам не знаю, что это между нами было, но Янг ушла.
Спустя две недели она вернулась, и у неё была куда как более веская причина, нежели желание меня видеть – её попросту безбожно ломало. Конечно, у меня было чем ей помочь, но сам я тогда… испугался? Да, наверное, впервые понял, как гадко им будет, когда однажды они увидят меня таким. А это неизбежно: точка невозврата давно осталась позади.
Янг резко открывает дверь в квартиру, моя и без того уже неуверенная рука вздрагивает и предательская игла пробивает вену…
- Чёрт… Синяк останется… В эту жару такое палево!
- С длинным рукавом наденешь что-нибудь, в первый раз что ли?
- Да какого чёрта, Янг? Нельзя нормально, входить без такого грохота?!
- Если я так раздражаю тебя, зачем мы живём вместе?!
