– От командира 4-го батальона Кубанского егерского корпуса Лазарева! – представился ректору Коллегиума егерь. – Имею приказ и предписание забрать фурьера Петра Котляревского в Моздок.

– У нас нет фурьеров, только студенты! – растерянно ответил ректор.

– Тогда позвольте доложить, что одним студентом у вас стало меньше, а одним фурьером в армии матушки нашей императрицы Екатерины больше. Или вам воля монаршая не указ?

Так судьба, случайность, происшествие – как угодно можно назвать произошедшее – предопределили не только судьбы двух юношей, но и судьбу самого Кавказа, о чём ни мальчишка, ни мушкетёр, приехавший за ним, не могли, конечно же, знать. С сопровождающим его будущим сослуживцем Петя Котляревский познакомился в пути. Им оказался Дмитрий Тихонович Лисаневич. Между юношами во время долгой дороги завязалась дружба, верность которой толкала впоследствии обоих на немыслимые подвиги.

– Где Герсеван? – первым делом поинтересовался царь Ираклий у своей жены Дарьи, когда они снова встретились в Ананури.

– Он в Гори. Возглавил ополчение. Им удалось отбить город у шакалов Мохаммед-хана.

– Дареджан, позови моего сына Александра. Пусть едет в Гори и привезёт сюда моего верного князя Чавчавадзе. Без его дипломатии мы не сможем долго сопротивляться. Я хочу послать его к царице Екатерине. Возопим о помощи. Надеюсь, она откликнется на просьбу единоверцев-христиан. Теперь всё зависит от того, как скоро Герсеван Чавчавадзе попадёт в Санкт-Петербург. Дорога много времени займёт. Как бы не опоздал…

– Ты звал меня, отец? – с порога бросился на колени царевич Александр. Его разорванная кольчуга и треснувший пополам шлем свидетельствовали о том, что юноша совсем недавно был на волоске от гибели.

– Да, сын мой! Скачи немедля в Гори к князю Чавчавадзе и прикажи ему явиться ко мне!

Ираклий взял бумагу и, обмакнув перо в чернильницу, приступил к написанию послания своему министру и другу. 15 сентября 1795 года, спустя всего неделю после падения Тифлиса, картли-кахетинский царь буквально молил о помощи:

«Герсеван, вот время принять Вам всевозможный труд за Отечество Ваше, за церковь и христианский народ. Ничего уже у нас не осталось – всего лишились… Вы сами знаете, что если бы мы присягою к Высочайшему Двору привязаны не были, а с Ага-Магомет-ханом согласны были, то ничего с нами не сделалось бы. Для Бога приложите старание, чтобы ускорить исходатайствованием войск…»

На следующий день черноволосый, с густыми смоляными усами грузинский князь Герсеван Чавчавадзе принял это письмо из рук царского наследника. Свисавший на красной ленте сургучовый ярлык царя Ираклия был повреждён, но на обломках угадывался царский герб.

– Кахетия сломлена, – прокомментировал Чавчавадзе то ли письмо, то ли треснувшую печать, – осталась только Картли. Ираклий просит помощи российских войск… Даже выбора нет… Наши с твоим отцом мечты о Великой Грузии тают, как утренний туман на склонах гор. Запомни, Александр, кто бы ни притязал на наши земли: Россия ли, Турция или Персия – они всё равно будут оставаться нашими землями – землями грузин. Ради того, чтобы свершилось высшее предначертание и наш народ не растворился как горный мёд в травяном отваре, сумей правильно использовать свою гордость и выбирай всегда в союзники не того, кто сильнее, а того, чьими руками ты сможешь осуществить великую идею сбора всех земель, которые достались нам от предков! Ты самый умный в роду, и тебе придётся постичь основы дипломатии. Ты научишься дружить с врагами и выставлять за дверь друзей, если этого захочет народ. Ты поднимешь оружие тогда, когда всё успокоится, но не для того, чтобы взбунтовать неокрепшие умы и пролить реки крови зазря, а только для того, чтобы освободить нашу землю от любых захватчиков! Не совершай ошибок своего деда Вахтанга. Никому не верь! И если угроза будет исходить от перса – убей перса! Если от лезгина – убей лезгина! Если от армянина – убей армянина! Если от русского – убей русского!

– Дядя Герсеван, вот ты говоришь одно, но делаешь другое. Мы не успели оправиться от разорения южными соседями, а ты уже зовёшь северных. Ты говоришь «убей русского», а сам едешь к русским?

– Да, хитрости политики – они такие непредсказуемые. Мы не всегда являемся хозяевами обстоятельств, но обстоятельства никогда не должны становиться нашими хозяевами. Русские услышат нас и придут, как это бывало много раз, и пока они будут оставаться на Кавказе, Ага-Мохаммед не посмеет сунуться к нам. За это время мы окрепнем и встанем на ноги. Они научат нас воевать и оставят пушки. А потом, как всегда, уйдут.

– А если в этот раз не уйдут?

– Тогда ищи того, кто их сможет выпроводить! Персов, например… Ничего не бойся и делай то, что должен!

Когда княжич ушёл, Чавчавадзе стал готовиться в дорогу.

– Мариам! – позвал князь жену. – Распорядись, чтобы принесли мундир. Русский мундир, подаренный мне князем Потёмкиным! Я отбываю в Петербург!

Сержант Лисаневич прощался со своими мушкетёрами. Со многими он сдружился в мушкетёрской роте, но лучшим другом его был молодой сержант Ваня Татаринцев. Хоть вместе в роте они прослужили и недолго, зато успели проникнуться взаимным уважением. Дед Вани, некогда грозный атаман Терского семейного войска Павел Михайлович Татаринцев, отдал с согласия родителей младшего, девятнадцатого внука в мушкетёры не только потому, что нынче Кубанский егерский корпус квартировал совсем недалеко от крепости Владикавказ, где родился и был воспитан Ваня, но ещё и потому, что в роду Татаринцевых не было ни одного мужчины, который бы не носил военную форму. Мальчику, едва ему стукнуло 12 лет, по мнению деда, пришло самое время взяться за оружие. Особенную зависть у Вани вызывала дедовская золотая именная медаль, полученная им в 1774 году «за долговременную его тридцатисемилетнюю службу во славу пограничных горских и прочих народов». С тех пор как маленький Ванюша прикоснулся к ней в детстве, у него появилась мечта получить такую же, а может, и две.

Теперь же предметом не меньшей зависти Ивана стала новая егерская форма его друга, скроенная на манер «венгерского платья». Вместо неудобного камзола Дима Лисаневич надел короткую зелёную куртку с чёрной выпушкой по краю полы, вместо шляпы – егерскую каску с вызелененной бляхой из белой жести. Зелёная шинель без подкладки с тесьмою, подшитой по краям, была перепоясана чёрной портупеей. Чёрными были плюмаж, галстук, обшивка лопастей и кисти каски. На поясе висел удобный патронташ, в то время как у мушкетёров всё ещё оставались громоздкие, бьющие по рёбрам патронные сумки. Зелёные шаровары с чёрной выкладкой были аккуратно заправлены в чёрные яловые сапоги. Голову Лисаневича украшала чёрная кожаная каска с чёрной же выпушкой.

Предметом особого внимания стало оружие новоиспечённого егеря. Пистолет в медной оправе длиной в полтора вершка, который выдавался всем без исключения егерям, прицеплялся приделанным у головки кольцом за небольшой железный крючок с чёрным ремнём, пришитым к портупее. Через плечо был переброшен чёрный кожаный ремень короткоствольного штуцера. Штуцер был без штыка и имел в длину 1 аршин и 3/4 вершка, с медным прибором, железным шомполом и огранённым снаружи стволом, имевшим не гладкий, цилиндрический, как у обыкновенной мушкетёрской фузеи, а винтообразный нарезной канал, образующий в разрезе восьмиконечную звезду.

В прикладе штуцера, сделанном из берёзы, на правой его стороне было выдолблено небольшое углубление вроде ящичка для железных инструментов, ввинчиваемых в шомпол: прибойной пуговки, пыжевика, отвёртки, а также пороховой мерки. Закрывался ящик деревянной выдвижной крышкой с железной пружинкой. Спусковой и зарядный механизмы были латунными.

Вместо изживших себя как эффективное оружие шпаг егеря носили кортики тринадцати с половиной вершков длины, которые в случае надобности надевались посредством желобка в левой или нижней стороне его рукоятки на пружину, прикреплённую у правой стороны штуцерного ствола.