Они уже обговаривали это. У Дерека богатая семья, он работает учителем только по собственной инициативе, и работа эта не является для него уж очень любимой. Он в любой момент может уйти. И официально быть со Стайлзом. Разве это не здорово? Они договорились только, что Дерек доучит детей до конца года. А до конца года остаётся совсем немного времени, каких-то три месяца. Ведь мелочи же.
В первый день течки Стайлз поднимается очень рано. Он пока в состоянии связно мыслить, но Дерек запрещает ему появляться в школе и обещает, что приедет, как только проведёт все занятия. Стайлз ждёт его целый день (и состояние постепенно ухудшается). Доходит до того, что он попросту забирается в ванную и сидит там, потому что вода позволяет хоть немного остудить пыл, а Стайлз не может перестать думать о Дереке.
Обнажённом Дереке, прижимающем его к себе, вдавливающем в кровать…
Стайлз стонет и делает воду холоднее. Это чёртова пытка, невыносимая, сумасшедшая пытка.
— Привет, — говорит Дерек спустя несколько часов. Он одет строго и официально, а Стайлз обнажён и завёрнут в одну тонкую простыню. Это настолько резкий контраст, что Стилински хочется рассмеяться. Но он этого не делает.
Он приближается к Дереку и начинает расстёгивать пуговицы на его рубашке. Выходит из рук вон плохо — дрожащие пальцы не слушаются, и именно в тот момент, когда рубашка всё же оказывается расстёгнута и соскальзывает с плеч Дерека, простыня, мягко шурша, планирует на пол. Стайлз оказывается совсем обнажённым, возбуждённым и…
И у Дерека в глазах — нечто яркое и неконтролируемое, так что Стайлз только и успевает охнуть, а потом его тащат в спальню, и вдавливают в кровать (именно так, как нужно, господибожеправый), и целуют глубоко, горячо, долго, и Стайлз сам отвечает со всей яростной, отчаянной страстью, на какую только способен.
Он елозит задницей по простыням, пачкая их смазкой, а в животе всё сворачивается в тугой ком возбуждения, и, Боже, это прекрасно. Он немного зажат, потому что всё ещё боится — совсем чуть-чуть, ведь не может же не бояться, даже если это Дерек Хейл, всё равно…
Дерек целует его в шею и шепчет:
— Мы можем… подождать.
У него такой взгляд, что Стайлз более чем уверен - нет, не «можем». И Стайлз просто тянет его к себе, молча целуя, напористо, порывисто, страстно, до металлического привкуса крови на языке. Их запахи сплетаются в нечто целое, потрясающее в своей яркой контрастности.
Дерек раздевается неторопливо, будто бы дразнит Стайлза. А у Стилински не хватает сил ни на что, кроме того, чтобы кусать нервно губы да дышать через раз, во все глаза на него глядя — на такого родного и близкого, такого нужного, правильного и важного, что от этого даже больно.
— Не бойся, — говорит Дерек, прижимаясь к Стайлзу всем телом; Стайлз готов заскулить, потому что от подобной близости возбуждение становится почти невыносимым, и голова кружится, и не хочется думать, хочется только, чтобы всё уже началось — сил нет терпеть.
— Никаких пальцев, — говорит Стайлз. Ему отвратительна сама мысль об этом. — Просто сделай это, Альфа, — говорит он и улыбается сквозь стон, потому что Дерек — будто назло — скользит губами вниз по шее Стайлза, а шея у него такая чувствительная во время течек, что хоть вешайся. — Просто… сделай…
Дерека не нужно просить дважды. Он целует Стайлза (поцелуй выходит рваным, коротким, потому что обоим до отчаянного не хватает воздуха, неоткуда этот воздух брать, и чужие губы в тысячу раз важнее него), гладит по животу… Стайлз закрывает глаза, когда Дерек отстраняется. Ему нужно постараться успокоиться, и Стилински уговаривает себя, что всё будет в порядке. Волшебные слова «Это же Дерек» почти полностью уничтожают всякие опасения. Это — Дерек Хейл. Его Альфа, которому можно довериться всегда и во всём.
Стайлз слышит треск разрываемой упаковки и закрывает глаза. Ему приходит на ум забавная мысль о том, что Дерек наверняка прихватил с собой кучу презервативов, и Стайлз тихо хрипло смеётся. Дерек прижимает ладонь к его губам, и Стайлз легонько кусает его за палец.
— Не открывай глаз, если страшно, — советует Дерек, и Стайлз кивает. Он жмурится и кусает губы. Дерек убирает ладонь с его рта, и Стайлз чувствует, как Хейл сжимает его бёдра: крепко, сильно, наверняка до синяков, но сейчас это даже кажется нужным.
— Пожалуйста, давай обойдёмся без нежности, — просит Стайлз. Он так боится этой слащавой сахарной вставки вроде «Потерпи, мой котёночек», потому что это ужасно и ничерта не успокаивает. Дерек фыркает и целует Стайлза в уголок губ.
— Я знаю, что тебе это не нравится, не стоило напоминать, Стайлз, — отзывается он, и у Стилински в очередной раз сердце пропускает удар, потому что, чёрт побери, только Дерек Хейл умеет произносить его имя так, что… что это просто неописуемо потрясающее чувство, согревающее изнутри.
Первый толчок — самый болезненный и тяжёлый, потому что, конечно, выделяемая во время течки смазка здорово облегчает проникновение, но это всё равно больно. Впрочем, так даже лучше, потому что эта боль — она правильная и нужная. Стайлз ни капельки не мазохист, но ему кажется, что так лучше. И он впивается ногтями в плечи Дерека, склоняет его к себе, открывая глаза и целуя. От поцелуев во рту остаётся лёгкий привкус крови, а в голове — туман.
— Двигайся, — говорит он, и это больше всего похоже на приказ. Но Дерек только усмехается и прижимается губами к шее Стайлза, оставляя засос, и Стайлз почти кричит просто потому, что это неописуемое чувство, и, кажется, он готов кончить от одного этого. Он с такой силой закусывает губу, что та отдаётся щемящей болью. Стайлзу плевать.
Дерек двигается. Старается отыскать нужный угол проникновения. Стайлз кусает губы и жмурится от боли.
Он не замечает, как с губ слетает тихий стон, потому что теряется в ощущениях. В горле встаёт ком, не дающий дышать, а в животе — самый настоящий пожар, и Стайлз скулит, тоненько и жалобно, будто умоляя продолжить. Он чувствует себя таким мягким и податливым, таким покорным, что даже не понимает, что с ним. Наверное, так и нужно, так и правильно, Стайлз не знает наверняка.
Он знает только, что следующий толчок приносит то же самое — звёздный дождь в голове, разноцветные пятна, расплывающиеся перед глазами, и Стайлза хватает только на то, чтобы зарыться пальцами в волосы Дерека, сжав в кулаках пряди, и потянуть на себя, чтобы поцеловать. Никакой нежности — это должно быть грубо, жёстко, требовательно, потому что только так и может быть, только так и правильно, а все эти щенячьи нежности пусть останутся для других омег…
Кровать немелодично скрипит, пока Дерек вбивает Стайлза в матрас движениями своих бёдер. Стайлз теряется в ощущениях; он скулит, стонет, хрипит, потому что чувств слишком много для того, чтобы молчать, они распирают изнутри, давят на рёбра, готовые прорваться наружу прямо через них, и Стайлз топит свои стоны в губах Дерека, жадно впитывая его тяжёлое дыхание, и Стайлз полосует ногтями спину Дерека, потому что это так ярко и остро, что у него нет сил на то, чтобы терпеть.
Всё заканчивается слишком быстро: Стайлз на пределе, а Дерек двигается так размашисто и быстро, что по комнате разносятся пошлые шлепки кожи о кожу, и этого, честное слово, достаточно для того, чтобы почувствовать себя попросту невероятно. Он кончает себе на живот со сдавленным стоном, так и не притронувшись к себе, а за ним следует Дерек, чтобы в следующий момент прижаться к Стайлзу и лениво поцеловать его в шею.
— Боже, — выдыхает Стайлз, жмурясь. Он боится — если откроет глаза, всё это исчезнет, ничего этого не будет. — Боже…
— Я люблю тебя, — говорит Дерек.
У Стайлза на секунду останавливается сердце.
Наверное, он ослышался. Ведь не может же быть такого, чтобы правда, ведь не может же…
— Я серьёзно, — говорит Дерек, и Стайлз ощущает, как его целуют в уголок губ. — Я люблю тебя, чёртов Стайлз Стилински, и я знаю, что ты тоже любишь меня, поэтому предлагаю тебе сейчас просто помолчать и отдохнуть перед, — он легко двигает бёдрами, и Стайлз громко стонет, зажимая себе рот ладонью, — новым заходом.
