Они оба не понимают ничего, они даже не осознают, что творят. Просто потому, что это — природа, это — инстинкты, а против инстинктов, как говорится, не попрёшь.
Губы у Дерека Хейла сухие, горячие и пахнут табаком. Стайлз не любит тех, кто курит, но почему-то сейчас именно от этого запаха у него подгибаются колени и дрожат пальцы. Поцелуй получается напористым, требовательным и злым: они словно вымещают ярость друг на друга, бесцельно кусая губы. Стайлз почти уверен, что слышит, как Дерек Хейл рычит. От этих поцелуев губы начинает саднить, а голова кружится, и Стайлз успевает подумать, что — господибожедаженесмей — это восхитительно.
— Вон от моего сына! — рычит шериф округа Бейкон Хиллс, и это действует на Стайлза с Дереком не хуже ушата холодной воды. Они отшатываются друг от друга, тяжело дыша; Стайлз едва не падает, но вовремя опирается на отца. Он прижимает ладонь к своим губам и смотрит на Дерека Хейла. Дерек раздражённо и растерянно, с каким-то даже отчаянием выдыхает, а потом качает головой. Он говорит шерифу что-то про то, что «извините, не сдержался, больше не повторится», а потом уезжает.
А Стайлзу — по его идиотской омежьей сущности — так горько от этого, что хочется реветь. Он не слышит нотаций, которые ему читает отец, не слышит вообще ничего. Он помнит запах губ Дерека, у него до сих пор сочится по подбородку из прокушенной нижней губы вязкая тонкая ниточка крови, и, чёрт возьми, это не может быть настолько сладко и горько одновременно, не бывает же таких сочетаний, не бывает же.
Он возвращается в школу через неделю. У Стайлза под глазами огромные круги, да он даже выглядит откровенно дерьмово, потому что течка — такая хрень, в которую ты даже спать не можешь, потому что постоянно хочешь трахаться, будто тупое животное. Скотт сочувственно смотрит на него и, когда Стайлз садится рядом, тихо шепчет:
— Не знаешь, почему все эти дни наш химик на взводе? Будто с цепи сорвался, честное слово, всех топит.
— Понятия не имею, — бурчит Стайлз. Ему хочется закрыть лицо руками и сползти под парту, потому что, разумеется, он знает. Для учителя даже малейший намёк на роман с учеником — это конец карьере и преподавательской деятельности. У Стайлза с Дереком нет и не будет никакого романа, но поцелуй — это уже достаточное доказательство. Течка едва ли послужит смягчающим обстоятельством.
Только Стайлз не собирается распинаться об этом каждому встречному. Он даже Скотту не может сказать, потому что признаться в поцелуе — значит признаться в том, что он хочет Дерека-мать-его-Хейла. Скотт же прекрасно знает, что Стайлз умеет сносно себя контролировать во время течки. Что он никогда не полезет целоваться с альфой, если не будет его хотеть настолько, чтобы забыть о наличии у себя мозга вообще.
Да и может ли он грузить Скотта своими проблемами? Стайлз смотрит на Скотта, который улыбается сидящей на пару парт впереди Эллисон, и ему хочется завыть, потому что, какого отвращения он бы ни питал к омегам, Стайлзу тоже хочется быть любимым. Ему не нужна эта дешёвая нежность вроде всяких милых прозвищ или дорогих подарков. Ему ничего этого не нужно — да и зачем? Ему хочется, чтобы был кто-то, на кого можно положиться, кому нужно довериться. Стайлзу даже не нужно, чтобы его защищали. Просто потому, что его острый язык — уже его защита.
По крайней мере, он думает так ещё пару недель и четыре занятия (им удивительно хорошо удаётся держать себя в руках при виде друг друга).
А потом — после тренировки по лакроссу — Тео зажимает его в углу раздевалки.
Тео — один из самых популярных альф школы; он ведь играет в команде по лакроссу (кстати, как и Скотт), а ещё он меняет омег, как перчатки. Стайлз знает это всё со слов Скотта, а Скотту он привык верить. И теперь, когда Тео стоит так близко, а его отвратительный запах (Стайлзу кажется, что воняет чем-то горелым) мешает Стилински думать. Но Тео, разумеется, думает, что он неотразим. И он склоняется к уху Стайлза, чтобы тихо выдохнуть:
— Не хочешь побыть моей личной шлюшкой, омежка?
Если Стайлз чего-то и хочет, так это как следует врезать Тео по яйцам. Правда, Тео, когда Стайлз ему сообщает об этом, мрачнеет.
Первый удар — это не больно. Стайлз, может, и не обладает горой мышц, как альфы, но он в неплохой физической форме, так что даже не морщится. Только кусает губы. Тео ухмыляется.
Он знает — Стайлз никому ничего не расскажет. Он знает — Стайлз слишком гордый для того, чтобы признать, что позволил альфе поднять на себя руку. Он знает — Стайлз слишком гордый для того, чтобы рассказать, что его изнасиловали (а Тео может, и дело вовсе не в том, что Стилински ему нравится, просто Тео из тех, кого заводят запахи боли и страха, а ещё Стайлз всё ещё девственник, и, конечно, Тео это не может не привлечь).
Стайлз бьёт его в ответ, но получается слишком слабо. Они оба это понимают, и у Тео в глазах мрачное удовлетворение от собственного превосходства, а Стайлзу внезапно становится очень-очень страшно, потому что в раздевалке, куда он, идиот, забрёл в поисках Скотта, а наткнулся на одного Тео, никого, кроме них, нет, и вряд ли кто-то зайдёт, потому что Стайлз слышит отдалённую трель звонка на урок. На химию — глупая ирония судьбы.
Стайлз нервно сглатывает и судорожно втягивает воздух через рот. Он прижимается лопатками к ледяной поверхности стены, но от этого не легче, потому что он буквально задыхается из-за запаха Тео, а ещё — потому что ему, правда, совсем не хочется оказаться изнасилованным. Он не из мазохистов. Стайлз держит себя в руках, он в состоянии это делать, но, Господибоже, ему так страшно, что, кажется, ещё немного — и его накроет лавиной паники.
— Девственники всегда пахнут так чисто и так сладко, — мурлычет Тео, забираясь руками под одежду Стайлза, и отпечатки его прикосновений — липкие, грязные, огнём горящие на коже. Стайлз почти готов разрыдаться. Нет, он не будет плакать здесь, не будет давать Тео ещё одного повода для удовлетворения.
Тео целует — кусает, больно и сильно — Стайлза в плечо, а Стилински судорожно оглядывает раздевалку. У него один шанс. Один-единственный.
Стайлз со всей силой, на какую способен, толкает Тео к шкафчикам, и тот на секунду теряет контроль, выпускает омегу.
И Стайлз бежит. Бежит так быстро, как только вообще способен, бежит, и у него в горле горят слёзы, свёртываются в липкий обжигающий ком. Он не знает, что ему делать, потому что слышит тяжёлые шаги Тео позади, и поэтому Стайлз просто мчится вперёд, куда угодно.
И влетает в кабинет химии.
Наверное, таким — трясущимся, дрожащим, с полубезумным взглядом и стоящими в глазах слезами — он предстаёт перед одноклассниками впервые. Стайлзу всё равно. Он умоляюще смотрит на Дерека, и тот понимает всё без слов. Господи, храни его, Господи милосердный…
— Урок закончен, просьба покинуть аудиторию, — чётко и громко сообщает Дерек. — Дорешаете задачи дома.
Стайлза хватает только на несколько минут. Он так счастлив, что все (у Скотта обеспокоенное выражение лица, но он всё же уходит) покидают кабинет, что у него ноги подгибаются, и Стилински в буквальном смысле этого слова падает на стул. Он тяжело дышит, глядя на свои руки — стиснуты в кулаки так сильно, что побелели костяшки. Он настолько погружён в собственное сердцебиение, нервное, сумасшедшее, зашкаливающее, что вздрагивает, когда Дерек присаживается рядом на корточки и тихо спрашивает:
— Что такое?
Стайлз мотает головой. Он не знает, как рассказать, как описать всё случившееся. Ему совсем не хочется казаться трусом. Он же… гордый, правда? Но это — Дерек. Невыносимый Дерек Хейл, которого Стайлз почти ненавидит просто за то, что сходит с ума от желания быть с ним, и, наверное, именно поэтому он всё же говорит, неловко, запинаясь, с трудом сдерживая слёзы:
— Это… Тео. Он…
Стайлз не знает, как дальше продолжить. Он ненавидит плакать. Наверное, потому, что почти никогда этого не делает. Плачущие люди выглядят такими слабыми, такими беспомощными, а это, казалось бы, ерунда, ведь ничего же не случилось… Но на коже до сих пор горят отвратительным грязным огнём следы липких поцелуев Тео, и от этого Стайлза тошнит так, что он зажимает себе ладонью рот и считает до десяти. Немного отпускает.
