– Джонатан, ты сказал? – переспрашивает он. – Я знаю только одного человека, который сумел слиться с богом. Это страшно, Гарри, по-настоящему страшно, для этого нужно быть… – Снейп замолкает. И я даже не переспрашиваю – мне совсем не хочется знать, какие слова не может произнести Северус Снейп. Всё, что я позволяю себе, – только прижаться к нему ближе и выдохнуть:

– Как звали этого человека?

Северус гладит кончиками пальцев мою шею, трёт переносицу и очень неохотно отвечает:

– Том Реддл.

========== Incedo per ignes ==========

Я мотаю головой. Растерянно морщусь. Хватаюсь за его плечи – только сейчас для меня становится очевидна недвусмысленность моей позы.

– Вы думаете… – голос подводит меня. – Ты думаешь, Джонатан и Том Реддл – один и тот же человек?

Снейп многозначительно хмыкает, не торопясь отвечать, чешет подбородок. Я подскакиваю на ноги, слишком взбудораженный, чтобы суметь усидеть на месте, меряю нервными шагами гостиную. Он наблюдает за моими хаотичными передвижениями молчаливо, даже не одёргивая меня, когда я задеваю ногой низкий столик. Только утомлённо прикрывает глаза.

– Сядь, – в его голосе слышны отчётливые приказные нотки, и я на секунду вижу в кресле не расслабленного Северуса, а строгого, сдержанного, всегда холодного профессора Снейпа. Мотаю головой, но всё-таки сажусь: рефлекс повиноваться этому его металлическому тону, должно быть, въелся под кожу всем нам.

– Я не могу утверждать наверняка, – осторожно говорит Снейп, и я невольно фыркаю: ответ слишком уклончив для такого прямолинейного и категоричного человека, как он. – Реддл, вполне возможно, был далеко не единственным. Когда я был в твоём возрасте, – Снейп хмурится, и я заинтересованно подаюсь вперёд, – эта его теория слияния с богом была чрезвычайно популярна. Я бы назвал Реддла довольно харизматичным человеком: у него хватало сторонников и последователей, и я…

– И ты был среди них, – тихо заканчиваю я. Закрываю глаза, запускаю пальцы в волосы. Слишком много открытий для одного дня, я совсем не уверен, что хотел заглядывать в этот проклятый ящик Пандоры.

Снейп, сидящий в соседнем кресле, но бесконечно далёкий от меня сейчас, угрюмо молчит, и я поражаюсь тому, как сильно воспоминание двадцатилетней давности способно омрачить его лицо: резче и глубже проступают морщины, ужесточаются носогубные складки, даже его кожа, сероватая, как пергамент, будто бы становится темнее.

– Я совершил много ошибок, – глухо произносит Снейп, не глядя на меня; он закрывает лицо руками в совершенно не знакомом мне жесте, и я вижу лишь судорожно блестящие глаза. Мне страшно видеть такого Северуса Снейпа.

Он выпрямляется, усилием воли заставляя себя расправить плечи, но на меня по-прежнему не смотрит, будто я для Снейпа – слепая зона, табу.

– И расплачиваюсь за них до сих пор, – хрипло и тяжело бросает он. Я не знаю, чего во мне больше: необъяснимого сострадания или глухого раздражения, в которое превращается непонимание. Сжимаю зубы, нервно прикусываю губу, паук извивается под моей кожей, расплавляя мне грудь. И я выдыхаю:

– Но поверить не тому человеку – это не…

– Я убивал, – спокойно перебивает меня Снейп, и я давлюсь воздухом. Наверное, по нему больно бьёт изумление напополам с ужасом, отразившееся на моём лице; Северус трёт виски, качает головой:

– Формально, конечно, я помогал им. Помогал, слышишь? – он зло смеётся и поднимает на меня глаза. – Помогал свыкнуться с мыслью о существовании богов, помогал понять их, помогал в конце концов решиться на то, чтобы слиться с ними…

Бешеный блеск его глаз – почти что пощёчина. Глядя на меня, Северус Снейп почти по слогам произносит:

– Никто из них не выжил. Выпущенная на волю божественная сила оказалась слишком велика для того, чтобы не уничтожить своё вместилище. Я обещал им, что они будут жить долго, несоизмеримо дольше, чем обычные люди, что человеческие болезни никогда не тронут их, что…

– Хватит! – лишь спустя долгое мгновение я понимаю, что это прокричал я. Снейп закрывает глаза, на его виске быстро-быстро пульсирует жилка, и я, ведомый порывом, бросаюсь к нему, сидящему, прижимаю его голову к своей груди, шепчу торопливо, боясь, что он вот-вот вернёт себе самообладание и оттолкнёт меня:

– Ты же не знал, не мог знать, ты же не…

– Не знал, – глухо отвечает Снейп, и мне становится намного легче дышать. Я зарываюсь пальцами в его спутанные волосы и вздрагиваю, когда он добавляет:

– Я узнал в тот день, когда должен был сам принять бога.

Давлюсь выдохом. Его плечи под моими ладонями напрягаются, но я боюсь сжать их сильнее – не доверяю пальцам. Сил хватает только на то, чтобы прижаться щекой к его макушке, неудобно склонившись, и спросить:

– Моя мама?

Он не отвечает – это равносильно «да». Я закрываю глаза. Внутри ворочается гаденькое, малодушное желание прекратить этот разговор, сбежать в другую комнату, отмолчаться там, но только не копаться глубже. Не лезть сквозь двадцать лет грязными руками во всё произошедшее. Тошнота – мой привычный спутник – подступает к горлу. Я запрещаю себе затыкать Северуса, запрещаю не слушать, мне позволено только дотрагиваться короткими рваными прикосновениями до его волос, шеи, плеч и удивляться, почему он ещё не отстранился.

Вопреки всем моим ожиданиям, перед тем, как заговорить вновь, Северус Снейп делает немыслимое: он привлекает меня ближе к себе и смыкает кольцо рук на моей пояснице.

Я всего раз до этого видел его слабым – даже не слабым, так, поддавшимся эмоциям, но теперь человек, которого я неумело и неловко глажу по спине, кажется мне хрупким. Был ли он таким, когда встретил Тома Реддла? И как тогда этот юноша – не научившийся держать лицо мужчина, которого я знаю, но запутавшийся юноша – справился с осознанием того, что на его совести чужие смерти?

– Думаю, Том прекрасно знал, что мало кто сможет выжить после слияния, – говорит Снейп куда-то мне в живот. – Он искал себе подобных, искал достойных, отбирал их лично, а нам была уготована роль исполнителей его воли… – он хрипло безрадостно смеётся, и я сглатываю горький ком, застрявший в горле. – Едва ли он рассчитывал на то, что я сам переживу принятие бога. Я и сам сомневаюсь, что сумел бы. В тот день погиб мой старый товарищ, многое прошедший бок о бок со мной. В тот день мне показали, что обещанное всесилие достаётся избранным, а дело остальных – гнить под их ногами. В тот день Лили сказала мне, что я становлюсь чудовищем. Мнение друзей может больно ударить, не так ли? – слишком внимательный взгляд, чтобы я не понял: Снейп намекает на мою размолвку с Роном. Во рту становится кисло. Друзья, друзья…

– Разумеется, я сбежал, – челюсть Снейпа твердеет, он смотрит с вызовом, будто ждёт, что я назову его трусом. – Лили помогла мне. Но я ей – не успел.

Он невесело усмехается, касаясь ладонью обезображенной шрамами шеи. Меня не слушается тело.

– Том не стал искать меня, – говорит Снейп. – Возможно, он надеялся, что я сдохну в попытках избавиться от бога, раз уж не захотел принять его. Видишь ли, Поттер, большинство умирает и при том, и при другом раскладе.

Цинизм этих слов потрясает меня, я падаю на колени, не в силах больше контролировать себя, ловлю его ледяные руки, выдавливаю, ощущая, как дрожат губы:

– Всё, хватит, не надо больше…

Он медлит целую вечность перед тем, как переплести наши пальцы, и успокаивающе произносит:

– Это было давно. Слишком давно, чтобы сейчас иметь значение. С тобой ничего не случится. Обещаю.

И я срываюсь, я требую, чтобы он немедленно забрал свои слова назад, чтобы он не смел говорить так уверенно!.. Потому что если ничего не получится, если я всё-таки умру, это обещание мёртвым грузом повиснет на его совести. Моя горячечная испуганная отповедь его неожиданно веселит – Снейп усмехается одними уголками губ, а после притягивает меня к себе, и я впиваюсь ногтями в его плечи, отвечая на злой поцелуй, и кусаю его губы, и не могу объяснить ему, отчего у меня влажные щёки.