Но помощь мне предложил не он.

Я не вправе осуждать его за стремление удержаться или за – что вероятней – неведение. Это просто глупая мысль, ни к чему не ведущая: всё могло бы быть иначе.

Если бы Ремус Люпин был моим якорем, он бы вытащил меня?

«Никто, кроме него, не сумеет», – сказал мне Альбус Дамблдор.

Я буквально падаю на скамью и вжимаюсь лбом в парту. Рядом слышится шевеление, но я открываю глаза только тогда, когда тёплая рука осторожно опускается мне на плечо. Возле меня устроилась Гермиона; она улыбается мне с тревогой и робкой надеждой, как будто ждёт, что я оттолкну её, но я только улыбаюсь в ответ. И выдыхаю:

– Привет.

– Привет, – подруга закусывает губу. Встряхивает густыми кудрявыми волосами. – Послушай, я знаю, что произошло. Вы оба такие дураки! Рон, он…

– Неважно, – я тру виски, качаю головой. – Рон остынет, и мы, может быть, поговорим нормально. Но не сейчас.

– Ты не сказал ему всего, правда? Нам обоим, – Гермиона щурится внимательно и огорчённо, будто она точно знает, что именно я от них скрыл. Но кто, кто мог подсказать ей? Снейп – ни за что, как и Дамблдор, я более чем уверен, что преподаватели не при чём. Неужели Забини? Украдкой бросаю на него взгляд. Забини поднимает голову, коротко усмехается. Я одними губами спрашиваю: «зачем?», и он едва уловимо пожимает плечами. Будто говорит мне, что я – малодушный трус, не нашедший в себе сил признаться друзьям в подобном.

– Гарри? – Гермиона не могла не заметить нашего молчаливого диалога с Забини. Я открываю рот, чтобы ответить ей… и обнаруживаю, что не могу произнести ни слова. Герми касается моей ладони с новой робкой улыбкой, но теперь уже дрожащей. И указывает на шарф, привычным удушливым кольцом стискивающий моё горло. Я не знаю, зачем до сих пор ношу его. Паук перебрался на грудь, и там его надёжно прикрывает футболка, но… Хватаюсь за шарф почти отчаянно.

– Я не буду настаивать на том, чтобы ты всё рассказал, мне достаточно прозрачно намекнули на происходящее, – напряжённо произносит Гермиона, сжимая свои колени. – Просто, пожалуйста… не прощайся с нами, хорошо?

Подтекст этой просьбы больно сдавливает мои рёбра, и я давлюсь вдохом. Что мне ответить ей, Господи? Что сказать? Как объяснить, что я сам едва ли осмелюсь поставить хотя бы цент на благополучный исход?

Я обнимаю её, утыкаясь носом в её волосы и вдыхая лёгкий травяной запах шампуня. Моя Гермиона, всегда понимающая много больше, чем мне бы хотелось, гладит мою спину, и плечи её вздрагивают, словно она плачет.

– На сегодняшней лекции мы поговорим о домашних божествах, – негромко произносит вошедший в аудиторию Люпин, и Гермиона, подозрительно шмыгая носом, уходит к Рону. Я оборачиваюсь, но Рон на меня не смотрит. Может быть, это и к лучшему. Кто знает, что я увидел бы в его взгляде? А если – отвращение? А если – ужас, который не могут, не должны вызывать друзья?

Как я буду жить с этим знанием?

Я в который раз не могу сосредоточиться на словах Люпина. Вроде бы простые формулировки, максимально доступные для тех, кто знакомится с философией на правах вольного слушателя, но суть ускользает, искажается. Домашним божествам принято было доверять, они были своего рода помощниками, теми, кого иногда именуют домовыми; прирученный бог – чем это не прекрасно? Если бы я только мог приручить того, кто уже влез ниже ключицы…

Грудь обжигает напоминанием. Знакомое имя щекочет затылок. Джонатан. Выцепивший из толпы развлекавшихся именно меня. Откуда-то знавший моё имя.

Применительно ли понятие богов-помощников к моей ситуации? И с чего я вообще взял, что Джонатан такой же?

И всё же я позволяю себе поверить в эту откровенно невероятную мысль. Моё сообщение – «Помнишь меня? Гарри. Из клуба. Мне нужна помощь» – отдаёт откровенным отчаянием. Но, может быть, оно и к лучшему. Короткий ответ приходит в конце пары. «Приходи».

Вопреки обыкновению своему, я решаю сообщить о намерении увидеться с Джонатаном Снейпу. Снейп, явно уставший после нескольких занятий, при моём появлении морщится, трёт переносицу, коротко кивает на полуоткрытую дверь:

– Перед тем, как начать говорить, потрудитесь позаботиться об отсутствии лишних ушей, мистер Поттер.

Мне приходится отойти от него – почему это тяжело? – сделать несколько шагов и закрыть дверь. Теперь Снейп выпрямляется, откладывает в сторону бумаги, которые проверял до моего прихода, вскидывает бровь. Я молчу, мнусь, рассматриваю носки ботинок, невесть из-за чего засмущавшись. Из-за того ли, что помню, как эти строгие губы скользили по моему члену? Думать об этом здесь, в его кабинете…

– Поттер, – вкрадчиво произносит Снейп, – у меня много работы, и если ты пришёл помолчать…

– Сегодня была лекция, – перебиваю его я, не обращая внимание на недовольное выражение его лица. – Профессор Люпин рассказывал о домашних божествах, богах-покровителях, и я подумал, что…

– Что каждая сказка, в которую верили древние, обязательно реальна? – столько насмешливого удивления в его голосе, что я как-то разом теряю уверенность в том, что делаю, и глупо замираю. Снейп поднимается, обходит свой стул, приближается ко мне. Опускает ладонь мне на плечо.

– Я понимаю твоё стремление отыскать помощника, – негромко произносит он. Я задаюсь глупым вопросом: когда Северус Снейп стал разговаривать со мной так мягко? Бережёт мои чувства – или испытывает что-то сам? Моё лицо под его пристальным взглядом горит, и один Бог знает, что сам Снейп видит в этом румянце.

– Но где ты будешь искать? – договаривает он, и я, собравшись, рассказываю про Джонатана. Конечно, Снейп не выглядит воодушевлённым – было бы странно, если бы он поддержал эту затею. Чёрная бровь в знаменитом жесте взлетает вверх.

– Ты собираешься спросить у человека, в причастности которого к делам божеств не уверен, не сидит ли в нём совершенно случайно паук или какая-нибудь другая мерзость? – обманчиво сладким тоном осведомляется Снейп. Я прикусываю губу. Как мне объяснить ему про имя? Я и без того стараюсь обходить острые углы – Джонатан в моём рассказе остаётся случайным знакомым, с которым мы немного поболтали… ни к чему Снейпу знать о том, что засосы на мне оставил именно Джон.

– Я просто чувствую, что он поймёт, – упрямо, как ребёнок, говорю я. И вздрагиваю: Снейп вдруг усмехается, покачивая головой:

– Ты сейчас так похож на Лили.

В его тоне столько нежности, когда он произносит это имя… Меня обжигает глупая мысль: что, если Снейп видит во мне копию старой подруги? Что, если он только поэтому… о, господи…

Мотаю головой. Тру виски.

– Что-то случилось? – Снейп накрывает мои ладони своими, и от этого жеста я едва не срываюсь в прерывистый вздох. Его пальцы, сухие и шершавые, гладят мои костяшки, спускаясь ниже, к косточкам запястий, и эта невинная ласка – самое интимное, что у нас с ним было. Хоть смейся.

– Всё хорошо, – облизываю губы. – Я… попробую. Вдруг?

– Бессмысленная затея, – Снейп хмурится. Привлекает меня ближе. Больно сжимает мой подбородок. Смотрит в глаза – колдовским взглядом питона, которому я не умею сопротивляться сейчас и вряд ли научусь сопротивляться потом. Говорит с едва уловимым оттенком теплоты в спокойном сухом тоне:

– Не натвори глупостей.

– Поцелуете меня? – я нервно прикусываю губу, ожидая ответа. Он фыркает, заправляет выбившуюся прядь мне за ухо. Я чудом не краснею.

– Под глупостями я подразумевал именно это, – прохладно произносит Снейп, и я уже жду, что он вот-вот выставит меня за дверь, но вместо этого он целует меня: неторопливо, плавно, растягивая удовольствие. Я в его руках превращаюсь в податливый пластилин, лепи что хочешь. Он зарывается пальцами в мои волосы, вылизывает языком мой рот, и я глухо что-то простанываю. Мне хочется большего, большего! – но он отстраняется раньше, чем я успеваю сам попросить его об этом. У него влажные губы и горящие глаза – больше ничто не выдаёт в Снейпе того, что секунду назад он целовал меня. А я, наверное, растрёпан и взъерошен больше обычного.