– Скорее грамотной аргументацией, – я не удерживаюсь от улыбки. Когда я тянусь за поцелуем, он отвечает мне – ещё неловко, будто надеясь (или боясь), что я передумаю, но я уже знаю: Снейп меня услышал.

Северус Снейп будет моим – пусть даже я выторговал его обманом.

Весьма условный, очень сомнительный приз, но я чувствую себя победителем – и даже лучше, намного, намного лучше.

Он не дёргается и не вырывает руку, когда я робко переплетаю наши пальцы. Только фыркает. И говорит мне негромко:

– Ты же понимаешь, что это может быть не слишком приятно, я не…

Я затыкаю его поцелуем, прихватываю его нижнюю губу, забираюсь языком в горячий тесный рот, и Снейп хрипло, вибрирующе стонет, прижимаясь ко мне ближе. Одного этого звука хватает, чтобы меня пробрало мелкой дрожью; во мне набирается столько нерастраченной, глухой нежности, что я обхватываю его некрасивое лицо ладонями и покрываю торопливыми жадными поцелуями, и Снейп опускает тяжёлую ладонь на мой затылок, сдавленно шепча:

– Не торопись, не торопись…

Весь мой прошлый опыт оказывается бесполезен и убог; я, оказывается, ровным счётом ни-че-го не знаю о сексе. Снейп гладит мои бока, забираясь ладонями под свитер, сжимает так, словно готов оставить синяки, а потом вдруг опускается на колени, и я вздрагиваю, и хватаюсь за его волосы, и бормочу, глотая стоны:

– Что ты, не на…

– Заткнись, Поттер, – почти нежно отвечает мне Снейп и стягивает с меня джинсы. Я непроизвольно вскидываю бёдра, шиплю, когда его язык ласкающим влажным прикосновением касается боксеров, зажимаю рот ладонью и вгрызаюсь зубами в кожу; я весь – оголённый нерв, каждое его прикосновение ко мне, методичное, умелое, отточенное, рождает во мне какофонию стонов и животных полузадушенных поскуливаний. Снейп – Северус, Северус, Се-ве-рус – тянет вниз мои боксеры, мучительно медленно, будто ему доставляет удовольствие дразнить меня трением ткани, обхватывает горячей сухой ладонью член, гладит большим пальцем головку… Меня едва ли удержат ноги – так дрожат колени, что я давлюсь выдохом и едва не падаю.

В следующую секунду всё во мне переворачивается и взрывается – Северус Снейп обхватывает головку губами и, подаваясь вперёд, позволяет моему члену скользнуть в его расслабленное горло. Я почти кричу, конвульсивно дёргаюсь, больно оттягиваю длинные пряди его волос, но он ни словом, ни звуком не выдаёт своего удовольствия – только берёт глубже, сглатывает, и одно это движение доводит меня до грани. Я кончаю до обидного быстро, не успев даже предупредить его, и, едва посторгазменная слабость отпускает меня, отшатываюсь. Северус Снейп медленно отстраняется; в уголке его рта – влажный подтёк спермы. Я запутываюсь в штанинах джинсов, почти падаю на колени – сил нет стоять, – обхватываю его плечи, шепчу порывисто, стирая проклятую струйку большим пальцем:

– О господи, господи, прости, я…

– Поттер, – хрипло-хрипло произносит Снейп, но я только жмусь к нему ближе, боясь, что сейчас он оттолкнёт меня, и глажу, глажу, глажу… Он хватает меня за руки, встряхивает, ещё чуть сипло, но твёрдо произносит:

– Гарри.

Я раньше не знал, что моё короткое имя, самое обычное, очень распространённое, можно произнести с такой интонацией. Одно это заставляет меня замолчать. Снейп притягивает меня к себе, касается губами моих, говорит чётко, глядя мне в глаза:

– Всё нормально.

– Но я… – щёки горят. Снейп раздосадованно морщится, с явным трудом поднимается на ноги, тянет меня за собой, вынуждая встать тоже, и, к моему полнейшему стыду, натягивает мои боксеры обратно и застёгивает на мне джинсы. Потом проводит ладонью по своим губам, словно проверяя, не осталось ли там следов – господи, я, кажется, возбуждаюсь даже от этого, – и повторяет:

– Всё нормально. Какой ты ещё мальчишка… – в последней фразе – почти нежность. Снейп встряхивает головой, откидывает волосы со лба и спокойно, словно пять минут назад не произошло ничего необычного, говорит мне:

– Пойдём в гостиную. Расскажешь мне, где ты шлялся всю ночь.

Я растерянно смотрю на него и лишь спустя секунду обретаю дар речи. Тяну обратно, к себе, пока он не успел уйти в гостиную, спрашиваю ломающимся голосом:

– А как же… как же остальное?

Снейп изменяется в лице. Мне целую секунду кажется, что сейчас он презрительно усмехнётся, но он почти улыбается – и эта полуулыбка прячется не только в изгибе губ, но в каждой морщинке вокруг глаз и даже в коротких, но густых ресницах.

– К остальному ты ещё не готов. Позже, – мягко отвечает Снейп. Я опускаю ладонь на его пах, судорожно облизываю губы, выдавливаю:

– А ты? Я мог бы…

От мысли о том, что мне придётся взять так же глубоко, в горле поднимается горький ком. Снейп понимающе усмехается, отводит мою ладонь в сторону.

– В другой раз, – отвечает он и целует меня: коротко, почти целомудренно. Я чувствую на его губах вкус собственной спермы, но этот вопрос заботит меня только первую секунду – потом я перехватываю инициативу и углубляю поцелуй.

– Хорошо, – задыхаясь от новой порции эмоций, выговариваю я. И наконец-то позволяю сорваться с губ колючему ледяному имени «Северус».

Мне кажется, он собирается сказать что-то ядовитое, желчное, злое, что-нибудь вроде «Я не давал вам разрешения звать меня по имени, мистер Поттер», но Снейп, вопреки всем моим опасениям, глухо стонет и жадно приникает горячими губами к моей шее.

Уже после, выбравшись в ванную, чтобы почистить зубы, я глажу кончиками пальцев аккуратный алый след засоса, и что-то во мне – что-то восторженное, глупое, почти детское – восхищённо пищит, не желая замолкать.

***

Конечно, Снейп не позволяет мне прогулять – силком вытаскивает в университет, ещё и добавляет при том:

– Мне, Поттер, пустоголовый любовник не нужен.

«А мы любовники?» – хочется спросить мне, но я не рискую: у Снейпа слишком благодушное настроение, чтобы я рискнул разрушить его неосторожным словом. После разговора – разговора, который дался нам обоим очень тяжело, но, пожалуй, многое прояснил – Снейп вообще выглядит умиротворённым. Мне кажется, его порадовал тот факт, что я помирился с тётей, хотя вслух он ничего не сказал. Как не сказал и тогда, когда я осторожно заговорил о своей матери.

Любил ли он её? Или Лили Эванс и впрямь была всего лишь близкой подругой Северуса Снейпа?

И как мне теперь относиться к собственному отцу?

Это, оказывается, тяжело: менять своё мнение о том, кто с детства был для тебя пусть расплывчатым, но всё же идеалом. Я собирал сведения о Джеймсе Поттере с одержимостью фанатика, ловил упоминания о нём в редких разговорах с тётей Петунией, в болтовне миссис Фигг, к которой меня часто сплавляли на время отъездов Дурслей… И хотя тётя никогда не говорила о моём отце ничего хорошего, а миссис Фигг скрипуче называла его «не взрослеющим хулиганом», я был уверен, что это – всего лишь следствие их пристрастности.

Моя мама могла бы выжить, послушайся она Северуса. И в то же время – разве сам Снейп не тогда сопротивлялся богу, оставившему ему такую память о себе?

– Это тоже были пауки? – тихо спрашиваю я уже в метро, прикасаясь пальцами к его шарфу, и Снейп слегка мрачнеет. Он долго молчит, потом неохотно отзывается:

– Змея.

И больше на этот счёт не распространяется. А я пытаюсь осознать, как так вышло, что у нас с ним были совершенно разные боги.

И совершенно разные методы воздействия.

Будто в напоминание о том, что мне ещё рано думать о богах «были», грудь начинает пульсировать. Тварь внутри лезет дальше, с маниакальной настойчивостью прогрызая слои мяса, и я могу лишь догадываться, отчего теперь эта боль не оглушает меня и не лишает чувств. Сила привычки – или своего рода анестезия? Думать об этом противно.

Мы расходимся на лестнице. Снейп, стремительный, худой, похожий на Бугимена из детских сказок в этом своём чёрном пальто, уносится на четвёртый этаж, а я плетусь на лекцию к профессору Люпину. Мне раньше так нравилось его слушать – но сейчас я не могу думать ни о чём, кроме того, что Ремус Люпин прошёл через то же, что и я.