– Вот что, мальчик. Может быть, Петуния и скучает по тебе, но я, я – ни секунды. Мы растили тебя, как своего собственного ребёнка, мы делали для тебя всё, и, в конце концов, мы полностью выполнили свой долг перед твоими, – он презрительно кривится, – родителями, так что не вижу ни одной причины, по которой тебе стоит здесь появляться.

– Я приехал не к вам, – холодно напоминаю я. – Я приехал к тёте Петунии.

Его лицо багровеет. Я жду, что дядя взорвётся криком, но он внезапно успокаивается. Только нервно барабанит пальцами по рулю.

Я знаю, что он хочет сказать: в отличие от тёти, у него ко мне никаких родственных чувств нет. И это взаимно. И я понимаю. Мне нет нужды объяснять такие простые вещи; поэтому я только пожимаю плечами и говорю:

– Я не хотел вас тревожить. Планировал уехать ночью.

– Мы делали для тебя всё, – повторяет дядя Вернон. Видимо, для очистки совести. Я коротко киваю:

– Да, дядя.

Он, массивный, краснолицый, медлит пару секунд, видимо, ища слова, но не находит – грузно ворочается на сидении и выдыхает полуприказным-полупросящим тоном:

– Не приезжай больше.

Я молча вылезаю из машины, оставив его последнюю фразу без ответа. Странно, у меня даже не портится ощущение – неприязнь дяди на вкус горчит, но она, по крайней мере, искренна.

Дорогу до Лондона я не запоминаю – то ли задрёмываю, то ли просто ухожу в свои мысли. Мне слишком многое нужно обдумать, я действую на автомате, когда спускаюсь в метро… и только у двери дома Снейпа понимаю, что добрался до места назначения. На мой короткий стук – я не решаюсь отыскать припрятанные где-то здесь запасные ключи, мне слишком страшно, что я больше не желанный гость в этом доме – мне отвечают тишиной. Больше минуты, бесконечной, долгой минуты, я не дышу, ожидая, что вот-вот что-то произойдёт…

– Поттер, – стоящий на пороге Снейп скрещивает руки на груди. Его усталый тёмный взгляд наваливается на меня огромной тяжестью. Под его глазами синяки, а губы искусаны. Он… ждал меня?

О господи.

Я порывисто – раньше, чем он успеет закрыть дверь, если захочет – шагаю вперёд, переступая порог, и сжимаю его ледяные ладони. Снейп смотрит на меня с холодным непониманием, вскидывает бровь:

– Что-то случилось?

– Паук, – говорю я тихо и хрипло. – Паук двигается.

Выражение его лица меняется – цепкие пальцы ловят мой подбородок, пробираются ниже, под свитер, готовясь отогнуть ворот… Я мотаю головой, вырываюсь из хватки, выдавливаю:

– Нет, не надо.

– Поттер, что за неуместное смущение… – начинает Снейп. Я смотрю на острый скол его кадыка, на худые плечи, на то, как он, морщась, отбрасывает со лба лезущие в глаза волосы. И закрываю дверь, позволяя ей с тихим щелчком захлопнуться позади меня. А потом чуть улыбаюсь:

– Я могу попросить вас кое о чём? Напоследок.

«Напоследок» его ударяет: я вижу, как Снейп зло щурится, как открывает рот, готовый уязвить меня ядовитыми словами… Я не даю ему ни шанса ответить – подхожу ближе, опускаю ладонь на недовольно кривящиеся губы, лаская подушечками шероховатую искусанную кожу, и мягко произношу:

– Я не попрошу вас ни о чём больше. Только маленькая уступка. Пожалуйста.

– Чего ты хочешь? – глухо спрашивает Снейп, перехватывая моё запястье и убирая ладонь от губ. Я медлю. Смотрю на тяжёлую грязную прядь, заправленную за ухо, на синеватые островки щетины, на слишком глубокие для человека его возраста морщины… Желание – глухое, перманентное, отчаянное желание, с которым я ничего не могу поделать – никуда не девается. Я смотрю на «лучики» в уголках его глаз, на узкий длинный нос, должно быть, не раз сломанный в прошлом, и тихо, но твёрдо говорю, не позволяя ему отвести взгляд:

– Займитесь со мной сексом.

========== Desipere in loco ==========

Позади меня дверь, но отступать некуда: его ярость и недоумение – я ждал этих эмоций, я знал, что увижу именно их – не оставляют шанса сбежать. Снейп нависает надо мной рассерженным ястребом, хватает за плечи, шипит:

– Поттер, ты в своём уме?

Я отказываю себе в смущении и твёрдо отвечаю, дерзко вскидывая подбородок:

– Вы хотите меня.

Моим пальцам наконец-то хватает силы для того, чтобы скользнуть по его груди, благо он близко, так близко, что можно разделить с ним дыхание; я соскальзываю ладонью на низ его живота, ползу миллиметр за миллиметром, надавливаю на твёрдый член, спрятанный за слоями одежды. И повторяю почти торжествующе:

– Вы хотите меня.

Приятное открытие оставляет горькое послевкусие, словно я вытребовал у него пытками это желание.

И пусть.

Если есть нешуточная вероятность того, что жить мне осталось неделю, все средства хороши. И я приникаю порывисто губами к его зло искривлённым губам, целую жарко и настойчиво, даже зная, что сейчас он, подрагивающий от гнева, не ответит на поцелуй, скольжу языком по неприступному углу рта, жмусь… Он меня не отталкивает – отбрасывает почти, так, что я больно прикладываюсь спиной об стену, нависает сверху, рычит, глядя на меня расширенными чёрными глазами:

– Что тебе стоило это проигнорировать? Найти кого-то ещё? Чёрт бы тебя побрал, Поттер, чёрт бы тебя!..

Ответный поцелуй огнём опаляет мои губы, во рту становится солоно и кисло, но я не протестую, ни за что – я льну к нему, оплетаю его руками и ногами, не позволяя сдвинуться на миллиметр, я царапаю его голые плечи коротко обрезанными ногтями, и паук во мне восторженно копошится, будто говоря: давай, подпусти его ближе, отрави его!..

Я впервые солидарен с этой тварью.

У Снейпа нежная кожа – какое неожиданное открытие. А шея по-прежнему спрятана за плотной завесой шарфа. И, пока он, ещё не остывший, но уже возбуждённый достаточно, чтобы не заметить моего действия, прижимает меня к стене, я непослушными дрожащими пальцами развязываю причудливый тугой узел. Шарф – завеса – падает на пол, и я застываю.

Снейп отшатывается так резко, словно его ошпарили кипятком; прижимает ладонь к шее, но тщетно – узкой кисти не спрятать широких узоров шрамов. Его лицо почти болезненно морщится, губы искажает гримаса злой усмешки, и Снейп – словно бы и не тот человек, который секунду назад тяжело дышал мне в губы – ещё хрипло после поцелуя бросает:

– Нравится, Поттер? Нравится? Всё ещё хочешь? Так смотри, смотри! – ещё немного, и эта гримаса перерастёт в истеричный смешок.

Я и смотрю. Смотрю, как широкие прожилки шрамов убегают под подбородок и за ключицы, смотрю, как бугрится розовая, должно быть, очень чувствительная кожа, смотрю, как резко контрастирует с почти мраморной белизной его тела этот уродливый нарост…

Я перехватываю его запястья раньше, чем Снейп успевает уйти, тяну на себя, вжимаюсь пылающими губами в ребристую поверхность шрамов. Он вздрагивает в моих руках, бьёт наотмашь ледяным тоном:

– Немедленно отпусти меня!

Я глажу осторожными неловкими поцелуями каждый рельефный скол его шеи, и кислород, смешавшийся с хорошо замаскированным страданием на чужом лице, выжигает мои лёгкие. Снейп сильнее меня, но что-то – может быть, даже капризный бог – позволяет мне удерживать его на месте, хотя он выкручивает худые запястья, стараясь вырваться из хватки. Глаза у него закрыты, на шее пульсирует синяя венка. Я прикасаюсь к ней ртом нежно и мягко, как дети прикасаются к хрупким бабочкам, провожу пальцами по его напряжённой спине. И выдыхаю:

– Всё ещё хочу.

Он не расслабляется – его плечи каменеют ещё сильнее, но, когда я отпускаю его запястье, Снейп не делает попытки отстраниться. И не открывает глаз. Веки у него тонкие-тонкие, с тысячами синевато-фиолетовых прожилок, слишком заметных на такой бледной коже, и мне хочется поцеловать каждую, но я – глупый – не решаюсь. Снейп тяжело вздыхает. Я добиваю его контрольным:

– Или мне придётся предложить себя первому встречному.

– Поттер, – его брови насмешливо взлетают вверх, губы подрагивают, словно он прилагает усилия, чтобы не рассмеяться, и я украдкой перевожу дух: буря миновала. – Вы знаете, что это называется вымогательством?