– Ш-ш-ш, – шепчет мне, потерявшему ориентацию в пространстве и оглушённому, Снейп. – Я здесь.

Я распахиваю глаза, и приглушённый свет гостиной бьёт по ним не хуже ослепительного солнца пустыни.

Снейп держит меня в объятьях; его пальцы, побелевшие от напряжения, больно сжимают моё бедро, вторая ладонь покоится на моём затылке. Он выглядит встревоженным – между нами несколько сантиметров расстояния, можно различить каждую морщинку. В другой раз я воспользовался бы этой редкой возможностью как следует, выучил бы в сотый раз все черты его лица, но сейчас…

– Снейп! – я давлюсь «профессором» и «сэром», а его имя не идёт с губ. – Я… я ударил его! Я… он…

– Тихо, – его губы сжаты. Я хорошо знаю эту гримасу: он в бешенстве. Но почему-то продолжает прижимать меня к себе так бережно, словно я – драгоценный древний томик Шекспира. Хорошо. Хорошо, что он держит; я не уверен, что не рухнул бы с дивана, окажись я без поддержки. Меня трясёт и колотит. Что произошло? Как я мог позволить себе это? Как я…

Вспышка: сладкий голос, угнездившийся в затылке, безотчётное стремление довериться, послушать, сделать, как сказано… Мне кажется, меня сейчас вывернет наизнанку; тошнота подступает к горлу. Я жмусь к Снейпу доверчиво, как глупый уличный кот, которого легко обмануть минутной лаской, он перебирает мои волосы, растирает мои виски, снимая боль и отвращение…

Трелони, о присутствии которой я почти забыл, вежливо откашливается, и я отстраняюсь, едва не сваливаясь с дивана. Снейп ловит меня буквально за шкирку, дёргает на себя, усаживает рядом, по-прежнему бедром к бедру. Мне страшно поднять глаза и на него, и на Трелони, но из двух зол я выбираю меньшее.

И встречаю задумчивый стрекозий взгляд.

– В этот раз они сильнее, – говорит Трелони, глядя на меня, но обращаясь к напрягшемуся Снейпу. Её губы искусаны, пальцы, по-прежнему сжимающие блюдце, дрожат: значит, по ней ударило тоже. Я чувствую противоестественное, гадкое, но приносящее с собой облегчение чувство удовлетворения, какое бывает от разделённого страдания. Трелони гладит расписной бок чашки, а потом почти с омерзением отставляет её на столик. И твёрдо произносит:

– Медлить нельзя.

Я не понимаю, о чём она говорит, но, похоже, понимает Снейп; он весь подбирается, подаётся вперёд, неуступчиво и зло сжимает зубы. Выдавливает:

– Нет. Он не готов.

– Он? – на её губах – улыбка. Страшная потусторонняя улыбка, от которой хочется спрятаться. – Или ты?

Как многого я не знал о Трелони? И сколько ещё не знаю?

Она смотрит на меня одобряюще и мягко, но во взгляде этом – сталь. Это несопоставимо со Снейпом: он весь – оголённый клинок, отточенное лезвие. Трелони – завеса бархата. Под которую заглядывать я не хотел.

– Северус, – со вздохом говорит она. – Они стали умнее. И изощрённее. Ты знаешь, что это значит.

Они сражаются взглядами – две высоких тощих фигуры, замершие друг напротив друга. Я растерянно мотаю головой, неуверенно тяну:

– Профессор? Что…

– Позже, Поттер, – он обрывает меня так резко, что мне становится горько; я не справляюсь с собой – гримаса обиды искажает губы сама собой. Снейп замечает её. Почему-то меняется в лице. Сжимает моё плечо. И отрывисто произносит:

– Я всё объясню. Потом. Оставь нас.

И указывает на дверь в свою персональную святыню – в свой кабинет. Я вскидываюсь, готовый протестовать… но они оба – Снейп и Трелони – смотрят на меня одинаковыми взглядами, и двойная тяжесть молчаливого приказа слишком велика для меня. На негнущихся ногах я добираюсь до двери. Распахиваю её. Замираю на пороге, готовый вернуться, если меня окрикнут, но они не издают ни слова, позволяя мне уйти.

Дверь закрывается за мной почти бесшумно, надёжно пряча от любопытных глаз и ушей всё, что происходит в гостиной.

========== Descensus averno facilis est ==========

Значит, я подрался с Роном.

Нет. Нет. Не я. Паук во мне. Паук во мне разбил лицо моему лучшему другу. Паук во мне сказал моим голосом, что я… о, господи. Что я сплю со Снейпом. Меня разбирает истерический смех. Странно, что Снейп не высказал мне по этому поводу пару ласковых – готов поспорить, он был в ярости. Его студент, нелюбимый, раздражающий, назойливый студент, за жизнь которого он волей случая стал ответственен, говорит о подобном тому, кто может донести. Кому угодно. И тогда никакие оправдания ни его, ни меня не спасут.

Но я откуда-то знаю: Рон не расскажет. Я… нет, не я. Что-то во мне напугало его так сильно, что даже ярости и отвращению не превозмочь этот внутренний барьер. Должно быть, об этом догадался и Снейп.

Как далеко я – и то, что во мне – могу зайти? Сколько я могу позволить божеству, проверяющему меня на прочность?

Что ещё я способен натворить?

Я, право, не знаю, чего во мне больше: гадкого страха или злой, жестокой гордости за себя. Неприятный микс, отдающий на языке гнилью; я отдал бы многое, чтобы отмыть от него рот, но даже мои губы перепачканы не кровью – им.

Сердце глухо бухает в груди. Я прижимаюсь щекой к дереву двери. Закрываю глаза. Но мелькнувшая картинка – рыжие волосы, синие глаза, разбитое лицо – заставляет распахнуть их снова. Прижаться пылающим лбом к прохладной поверхности. Сделать вдох. Прислушаться к голосам по ту сторону.

Иногда мне кажется, что я – нелепое вместилище для всемогущей твари – нахожусь в другом мире, и даже Снейпу не достучаться до меня, не вытянуть меня отсюда; я чувствую это, когда просыпаюсь и не могу понять, что реальнее, мой кошмар или крепкая рука на плече; когда у меня начинает сбоить сердцебиение, а голоса в голове сходят с ума, вопя на разные лады; когда…

Сейчас, сейчас я ощущаю это особенно отчётливо. Между мной и Снейпом с Трелони всего пара дюймов дерева.

Целая бесконечность, если подумать.

Они о чём-то говорят там, за дверью, спорят; я слышу, как звенит металл в голосе Снейпа, хотя самих слов не разобрать. Если бы только я мог приоткрыть эту проклятую дверь – совсем незаметно… Не получится. Пальцы меня не слушаются – всё ещё подрагивают нервно и жалко, кожа ноет, будто её и в самом деле изрезали осколками стекла. Хотя, разумеется, я вижу только два гладких бельма ладоней, когда подношу руки к лицу, чтобы убедиться, что всё в порядке.

Всё ещё никогда не было настолько не в порядке.

У меня начинает возникать чувство, что все мои преподаватели – и улыбчивый Люпин, и угрюмый Снейп, и сумасшедшая Трелони – знают о том, что творится со мной; но откуда? Снейп сказал, только он и Люпин смогли… не хочу об этом думать – передёргивает от отвращения. Чертовщина, происходящая здесь и сейчас, за дверью, в комнате, в которую меня не пустили, пугает меня сильнее маленького паука в шее. Привычно прижимаю ладонь к ключице, проверяя, на месте ли существо, и вздрагиваю, когда уплотнение под пальцами шевелится. Он будто целует подушечки сквозь мою собственную кожу – и я отдёргиваю руку, сглатывая комок тошноты.

Я непозволительно долго жалел себя и позволял это делать Снейпу.

Мне вдруг становится до смешного спокойно: я могу умереть. По сути, никто не даёт гарантий, что я выживу. Даже Снейп. Я могу умереть. А это значит, что все мои страхи, опасения и переживания ничего не стоят.

И ждать я не могу.

Когда на пороге появляется хмурый Снейп, я уже знаю, что скажу ему, но пока берегу эти слова – сладкие и кислые, жгущие желудок – внутри. Только смотрю на него внимательно. И жду, пока он заговорит. Моё время говорить настанет позже.

– У нас мало времени, – произносит Снейп, прикрывая за собой дверь и прислоняясь к стене. Он словно постарел на несколько лет: в уголках глаз и рта скопились горькие морщины, глубокая складка перечертила лоб. Что такого могла сказать ему Трелони? Мне хочется спросить, но я себя одёргиваю – нельзя. Только кривлю губы и выдыхаю:

– Я уже понял. Знаете, когда ты начинаешь терять контроль над собственными действиями, – его лицо темнеет, а мне наконец-то легко-легко говорить об этом, будто не в моей шее засел жестокий бог, – это что-то да значит.