– Хорошо.
И я шагаю за ним в гостиную, и падаю бесформенным кулем на диван, и закрываю глаза. Спасительный сон не приходит ко мне, есть только полуобморочная слабость, и сквозь её непомерную тяжесть я с трудом могу различить его тихие шаги. Снейп на кухне – я слышу, как скрипит, отодвигаясь, стул, как он тяжело, будто разом постарел на несколько лет, садится… Мне даже кажется, напряги я слух, и смогу уловить длинные гудки. Он кому-то звонит.
Вслушиваться в разговор у меня сил нет. Я обретаю способность приподнять голову, чтобы устроиться затылком на валике подлокотника, когда Снейп уже договаривает, и ловлю только обрывистое «Хорошо, буду ждать». В глаза словно насыпали песка. Я не знаю, чего во мне сейчас больше – желания вжаться лицом в его плечо, чтобы он гладил меня по спине, осторожно и неумело, будто ему никогда не приходилось прикасаться к кому-то, или острой необходимости побыть в одиночестве. Снейп решает за меня. Садится рядом, опускает широкую сухую ладонь на мой пылающий лоб. Непривычно мягко произносит:
– Сибилла скоро придёт. Не засыпай.
Я хочу сказать ему, что не смогу уснуть, но усталость наваливается на меня неподъёмной глыбой, и я проваливаюсь в странное подобие дремоты, переполненной отрывками кошмаров вперемешку с явью. И только его ладонь на лбу не позволяет мне забыться окончательно.
После правильной, почти уютной тишины трель дверного звонка кажется оглушительной; я рывком сажусь, ещё успевая заметить, как морщится Снейп. Он уходит открывать дверь, а я устраиваюсь поудобнее, нервничая, как девчонка на первом свидании, сцепляю пальцы…
Вошедшая в комнату женщина смотрит на меня сквозь огромные стёкла очков, делающие её похожей на стрекозу, и я совершенно бестактно выпаливаю:
– Профессор Трелони?!
– Здравствуй, мой мальчик, – похоронным тоном отвечает она, кутаясь в безразмерную цветастую шаль. И зачем-то прикасается пальцами к моему шраму – тому самому, полученному в аварии. Произносит глухо:
– Быть помеченным так рано…
Меня пугает её полубезумный взгляд, и я невольно вжимаюсь в спинку дивана, стремясь уйти от прикосновения. Но сумасшедшую старуху это не останавливает: она нависает надо мной, что-то ищет в моём лице… и безошибочно прижимается ладонью к плотному шарику, спрятанному под ворот рубашки. Меня передёргивает.
– О, мой бедный мальчик… – тихо и печально произносит Трелони. Снейп раздражённо цокает языком, перехватывает её руку, вознамерившуюся расстегнуть пуговицу на воротнике, одёргивает:
– Я позвал тебя не за этим. Мне нужно, чтобы Пот… Гарри, – и хотя он произносит моё имя с едва уловимой гримасой, необъяснимое тепло разливается в моей груди, – вспомнил, что произошло сегодня.
Трелони разом отбрасывает потусторонний тон. Выпрямляется, деловито поправляет очки, мягко произносит:
– Северус, пожалуйста, сделай мне чаю.
Он растерянно вскидывает бровь; Трелони по-птичьи склоняет голову набок и повторяет таким тоном, что по моей коже бегут мурашки:
– Чаю, Северус. Без сахара. Но ложечку положи.
Я в первый раз вижу, как он уходит, не оставив за собой последнего слова, и задаюсь вопросом: а так ли проста Трелони, как кажется на первый взгляд? Она улыбается мне по-матерински ласково, вся сотканная из замысловатых узоров и причудливых линий рун, и садится в кресло, непринуждённо поправляя шаль.
Тишина между нами становится гнетущей.
Северус раздражённо гремит чашками на кухне; я представляю, как он сердито сжимает тонкие губы, как отбрасывает упорно лезущие в лицо волосы… тепло щекочет живот.
– Странный выбор, Гарри, – говорит Трелони, и в лицо мне бросается краска. Старая кошёлка! Я неловко свожу колени, выпрямляю спину, бросаю на неё вызывающий взгляд… Сдуваюсь почти моментально – огромные глаза за стёклами очков смотрят с участием и пониманием. Трелони почти улыбается:
– Странный, но не отвратительный. И не безнадёжный.
Приходит Снейп, и я отвлекаюсь на него. Странный выбор… сутулый, с наскоро собранными в хвост волосами; две пряди уже выбились из импровизированной причёски и обрамляют худое угрюмое лицо. Он опускает на столик блюдце, на него ставит чашку. И замирает, явно не зная, куда ему податься. Трелони кивает:
– Сядь с Гарри, Северус. Ему потребуется опора.
Он садится рядом – худой и холодный, даже не смотрящий на меня, но его ладонь на долю секунды прикасается к моим волосам в успокаивающем жесте поддержки, и я прикрываю глаза. Странный выбор?
Самый правильный, профессор.
– Очень хорошо, – говорит Трелони и устраивает блюдце с чашкой на ладони, но не делает ни глотка – начинает помешивать чай простой, совсем не вычурной, очень по-снейповски аскетичной ложкой. По часовой стрелке. И смотрит на меня – я почему-то не могу отвести взгляд, хотя хочу; сил хватает лишь на неловкое дёрганье, и Снейп – горячее бедро, прижатое к моему – сжимает мою руку.
– Ты забыл что-то важное, Гарри, – её слова падают с грохотом валунов, и я готов втянуть голову в плечи, выставив перед собой руки в защитном жесте. – Я помогу тебе вспомнить, но для этого ты должен впустить меня.
Впустить куда? Что за представление? Она и впрямь выглядит безумной: покачивается из стороны в сторону, помешивает этот проклятый чай, и каждый взвизг, с которым ложка ударяется о фарфоровое дно чашки, отзывается в моих висках болью. Я смотрю, смотрю, смотрю в огромные глаза за толстым стеклом, смотрю, смотрю…
Я падаю, падаю, падаю…
Её голос повсюду; он окружает меня, давит на барабанные перепонки, упрашивает закрыть глаза. Я позволяю себе смежить веки лишь на секунду…
Но темнота, наступающая после этого, оказывается бесконечной. Ничего нет, только беспроглядная Чернь, куда ни глянь; ничего нет – только упрямый звон ложки и тихий голос, повторяющий:
– Впусти, впусти, впусти…
«Впусти» отражается о несуществующие чёрные стены и стократно множится, возвращаясь эхом; я прячу лицо в ладонях, мотаю головой, я вот-вот оглохну от визгливого скрежета; мне некуда бежать, вокруг меня – пустота, впереди и позади нескончаемая Ночь, и голос, голос, глухой хриплый голос приказывает мне:
– Впусти меня.
– Впускаю, впускаю, только прекратите!.. – мой крик оказывается почти беззвучным, я сворачиваюсь в позе эмбриона, ожидая, что вот-вот на меня обрушится новая волна звуков…
Но ласковая тишина шершавыми ладонями проходится по моим вискам, смывая боль, и Голос говорит мне:
– Умница. Ты сильный, храбрый мальчик. А теперь покажи мне.
Что-то во мне – что-то горячее, липкое, твёрдое – протестует; что-то в моей шее исходит глухим писком, царапается, скребётся, извивается огромной сороконожкой, не желая уступать; я запрещаю, запрещаю, запрещаю себе поддаваться! Я покажу, покажу, покажу… я разгребаю завалы своей памяти, как ящик со старыми игрушками, откидывая в сторону лишённые смысла фрагменты, и нужный обжигает мои ладони до мяса. Воняет палёным; я кричу, трясу руками, но к пальцам намертво приросли осколки, въедающиеся под кожу, и Голос тянет:
– Тише, тише… сейчас всё закончится.
Перед глазами – калейдоскоп картинок. Рыжие волосы. Злая усмешка. Вызывающий взгляд. Жестокие слова, от которых я пошатываюсь. Ещё один осколок перерезает линию жизни. «Думаю, эта новость понравится деканату». Ярость, ненависть и отчаяние, сливающиеся в коктейль. «Как думаешь, его сразу уволят?» Горький налёт на языке. Стекло, стекло, стекло, всюду стекло, куда ни повернись, я ползу на звук Голоса, слепо натыкаясь незащищёнными ладонями на осколки, я оставляю кровавые следы, я бегу на четвереньках – бегу прочь, прочь! Я не хочу, не хочу, я не!..
– …билла! – окрик режет уши. – Хватит!
– Всё хорошо, Северус, – Голос спокоен, но звенит от напряжения, и я иду на Его зов, упорно петляя между прожилками рушащейся стеклянной изгороди. – Он справится.
Кто справится? С чем? На зубах хрустит хрустальная крошка. Чьи-то сильные руки обнимают меня, я утыкаюсь носом в чью-то твёрдую грудь, протестующе мычу, рву горло всхлипами: отпусти, отпусти, я испачкаю тебя, изрежу!..
