Его ладонь, боже, ладонь, сухая, узкая, с длинными пальцами, ползёт по моему бедру в безмолвной ласке, и я безотчётно ёрзаю на проклятом колючем пледе, и жмусь ближе, выпрашивая новые поцелуи, и… о-ох, да. У него стоит; от одного этого знания моё собственное возбуждение усиливается стократно, член упирается в ширинку, наливаются знакомой свинцовой тяжестью руки и ноги. Он хочет меня! Северус Снейп – хочет. Меня. Мой полузадушенный стон – это его рука, ложащаяся на мой пах, и лёгкое движение его бёдер доводят меня до подобного – выходит глухим и смятым; его ловят чужие губы, выцеживают, отбирают себе, ладонь с моего затылка сползает на шею… Я закрываю глаза, целую, целую, целую, скорее мешая, чем помогая ему снять с меня шарф, бесполезная шерстяная тряпка летит на пол.

И Снейп останавливается.

Я – сгусток эмоций и ощущений, дрожащий от близкой разрядки – поднимаю голову. Натыкаюсь на его спокойный ледяной взгляд.

– Поттер, – отрывисто, будто преодолевая себя, выплёвывает Снейп. – Убирайся.

– Что?.. – в горле сворачивается горький ком. Его глаза раздражённо, зло, уязвлённо блестят: он выглядит разочарованным, этот Северус Снейп, которого я моментально перестаю узнавать, он… он сам сталкивает меня со своих колен – я врезаюсь в край устилающего пол ковра копчиком, опираюсь на ослабевшие руки. Снейп поднимается на ноги. Педантично складывает плед. Ставит книгу на полку.

Я понимаю, что произошло, только когда он подходит к двери кабинета.

– Ничего не было! – какой жалкий писк выходит вместо крика… Я пытаюсь подняться, но пальцы слабеют, не находя опоры, а голова идёт кругом. – Послушайте!.. Снейп, да постой же!

Не знаю, откуда во мне берутся смелость и силы вскочить на ноги, в пару широких шагов преодолев расстояние между нами, и стиснуть его худое запястье. Снейп разворачивается лицом ко мне, равнодушный, ледяной, закованный в броню безразличия, без особенного интереса вскидывает бровь. А мне зачем-то важно оправдаться перед ним – и я лепечу, глотая слоги от волнения:

– Я просто хотел… хотел доказать себе, что могу с другими. Это ненормально – так… тебя… – чёрт бы побрал красноту, расползающуюся по щекам! – Это ничего не значит, я… я не смог.

– Поттер, мне прекрасно известны особенности твоего возраста, – его губы презрительно и едко изгибаются. – Я не запираю тебя тут и ни в чём не ограничиваю. Ты волен отыскать себе любовницу или любовника на свой вкус; я и слова не скажу. Но не смей, – он будто становится ещё выше, и я ёжусь под этим пронизывающим взглядом. – Не смей. Втягивать. В это. Меня.

Сейчас он так бесконечно далёк от меня – с этими его кривящимися губами… Я должен что-то сделать, объяснить ему, оправдаться. Зачем, зачем я пошёл в этот клуб? Господи. Господи… Он решает за меня. Не глядя поворачивает ручку и застывает на пороге, готовый вот-вот шагнуть в открывшийся дверной проём. Я смотрю на его бледное лицо, глотаю судорожные вдохи…

– Если это всё, можешь идти. У меня много работы, – с потрясающей вежливостью произносит Снейп.

А во мне откуда-то берётся понимание, что если он сейчас закроется там, в этом своём кабинете, между нами больше никогда… ничего…

– Нет, подожди! – плевать на манеры и вежливость, я не смогу назвать сэром того, на чьих коленях сидел минуту назад. Он смотрит на меня с выражением вселенской скуки, как будто одно моё присутствие – испытание для его терпения.

Теряя запал и давясь тысячей глупых слов, я шепчу – раньше, чем успеваю обдумать эти слова:

– Я хочу тебя.

Он молчит. Разглядывает меня с ленивым интересом, словно я – редкая букашка, пойманная коллекционером-любителем и загнанная под стекло. А потом сухо кивает.

– Я уже понял, Поттер. И, как я сказал, если тебе не терпится, ты мож…

Ловлю его за руку. Кожа под пальцами – горячая, горячая – на секунду обжигает ладонь. Ловлю его за руку. Чтобы не сбежал. Ловлю его за руку. И дерзко выдыхаю, глядя прямо в расширившиеся чёрные глаза:

– Ты не понял. Я хочу тебя.

Между нами повисает тишина такой плотности и тяжести, что её можно разрезать ножом. Снейп коротко мотает головой. Отступает на шаг; его пятка угрожающе зависает над выступом порога. Он сглатывает – кадык дёргается, и я опять с болезненной жаждой повторяю это движение взглядом.

– Исключено, – хрипло произносит Снейп. – Поттер, это называется по-другому. Вы ко мне привыкли, вы, вероятно, благодарны… это совершенно иная плоскость чувств.

– Правда? – вкрадчиво, почти шепча, спрашиваю я и наступаю, вынуждая его понемногу продвигаться вглубь комнаты. В другой ситуации я непременно осмотрелся бы – я здесь никогда не бывал. Но не сейчас. Сейчас я не вижу ничего, кроме упрямства и раздражения его взгляда. Он не может отступать вечно – и, разумеется, в какой-то момент упирается в письменный стол. Я замираю, оставляя между нами считанные дюймы расстояния, и урываю торопливый короткий поцелуй. Он вскидывается, разозлённый, готовый выставить меня вон, но я ловлю судорожно сжатые в кулаки пальцы, тяну к губам, касаюсь каждой костяшки. Тихо спрашиваю:

– Это – благодарность?

Придвигаюсь ближе, притираюсь бёдрами к его, коротко толкаюсь, заставляя Снейпа подавиться проклятием. Тихо спрашиваю:

– Это – благодарность?

Тяну его ладонь ниже, пусть он не расслабляет руку, но от ощущения – моего желания, едва ли уменьшившегося даже после безобразной сцены – ему не деться никуда. Тихо спрашиваю:

– И это – тоже?

– Поттер… – утомлённо выдыхает Снейп, закрывая глаза. Делает глубокий вдох. Ошпаривает меня кипятком взгляда. – Иди. Иди. Дай мне побыть одному.

Теперь я слушаюсь. Теперь я выпускаю его руку, отворачиваюсь и решительно шагаю прочь. Только перед тем, как закрыть дверь в святая святых, бросаю ему:

– Даже если это из благодарности. Даже если. У вас есть такое оправдание, сэр?

И – ухожу.

Мной мог бы гордиться даже такой язвительный ублюдок, как Драко Малфой, но ни торжества, ни чувства удовлетворения я не испытываю. Бреду по гостиной, натыкаясь на столик, кресло, софу, меряю шагами ковёр… мне сейчас не уснуть, сердце бьётся судорожно и нервно. На тысячном круге натыкаюсь ногой на пухлый бок упавшей со стола книжки. Поднимаю. Вглядываюсь в обложку и зло усмехаюсь.

Сартр.

Чёрт бы его побрал.

Мне хочется размахнуться, закинуть книгу куда подальше, чтобы Снейп с ног сбился, пытаясь отыскать её… но я могу только осторожно опустить её на софу – и уйти в ванную, ловя пальцами косяки. Уже здесь, перед зеркалом, я позволяю себе стать прежним слабым Гарри. Во мне не остаётся ни грамма насмешки, отыскавшейся, чтобы ужалить Снейпа; только оглушительная пустота. И горький привкус неудовлетворённости. Стягиваю одежду, залезаю под душ… горячие капли бьют по макушке и плечам, от них – парадоксально – по телу ползут мурашки. Бесконечно долго, целых несколько секунд, я не решаюсь прикоснуться к себе. А потом сдаюсь. И двигаю ладонью, выворачивая руку, неловко и торопливо, и мне почти больно от этого грубого, неправильного удовольствия. И разрядка – долгожданная разрядка – не приносит ни спокойствия, ни облегчения.

В зеркале отражается вытирающийся полотенцем парень. Парень? Почти мальчишка ещё, вчерашний подросток, едва-едва переступивший порог двадцатилетия; близоруко щурящиеся зелёные глаза, растрёпанные волосы. Я снял линзы.

Но даже без них прекрасно различаю багровые следы пятен на шее.

На месте Снейпа я бы тоже озверел. Я бы…

Странно – я не помню, чтобы Джонатан целовал меня здесь. И здесь. Веду пальцами по следам, едва касаясь, без допинга видно плохо, всё расплывается и размазывается. Потому то, что я замечаю, сперва кажется мне игрой зрения.

Я прикасаюсь к одному из самых больших следов: насыщенно-алому, почти идеально круглому.

И под моей ладонью краснота стирается, оставаясь жёсткой засохшей краской на подушечках пальцев.

Человек и правда, должно быть, в силах привыкнуть ко всему, потому что это не пугает меня так, как напугало бы неделю, месяц назад. Я только стираю каждый из следов, скользя пальцами по шее почти ожесточённо, и долго смываю странную шелуху с рук. Я кажусь себе грязным, ужасно грязным.