– Тише, Гарри, – всё-таки здесь. Голос – как сквозь толщу воды. Его пальцы гладят моё запястье, но я почти не чувствую этого; всё моё существо сконцентрировано на тянущей боли в шее. Я вдруг задаюсь вопросом: что он видит? Что слышит?
Увидит ли Северус Снейп, как в меня проникает бог?..
Эта мысль вызывает отвращение и ужас. Я еле дышу. Там, где тонкая кожица перекрывает доступ к внутренностям, чувствуется шевеление, будто тонкие мохнатые лапки гладят её, прощупывая, ища изъяны и слабые места. Меня тошнит; если бы я мог пошевелиться, я бы склонился набок и выблевал бы всё, что съел сегодня, но могу лишь давиться прогорклым комом, уговаривая себя потерпеть. Я должен принять это, должен вытерпеть. В конце концов, Северус со мной…
Боль обжигает. Я чувствую, как рвётся кожица, мычу, кусая собственные губы, запрещаю себе всхлипы и стоны – не сейчас, не когда рядом тот, перед кем мне нельзя показать себя слабаком. Он гладит моё запястье, напряжённо уговаривая:
– Потерпи. Потерпи.
Я терплю – как будто у меня есть ещё варианты. Терплю, когда лапки находят брешь, и тёплые тонкие струйки ползут по моей шее. Терплю, когда стрёкот усиливается, словно все собравшиеся здесь проклятые боги лезут посмотреть, как один из них займёт моё тело. Терплю, когда в первом пробном движении задевают край ранки хелицеры.
И захлёбываюсь глухим воплем, когда эта тварь, огромная, если верить ощущениям, намного больше раны, начинает залезать в проделанное ею отверстие. Кричу, бьюсь, не ощущая, что меня удерживают за руки, выкручиваю голову, будто напряжение мышц вытолкнет это существо из меня, воплю, перехожу на стон, паук – огромный, мохнатый, ядовитый паук – забирается глубже и глубже, прогрызая себе путь внутрь, я чувствую, как работают его уродливые челюсти, как поддаются им внутренности, я… К онемевшим от боли губам прижимаются пальцы. Кто-то голосом Снейпа командует:
– Кусай.
Будь во мне чуть больше от Гарри и чуть меньше от Боли, я бы яростно замотал головой, но сейчас не могу: могу лишь приоткрыть рот, позволяя его пальцам лечь на язык, и стиснуть зубы. Существо замирает, будто решив не продолжать свой путь, я чуть расслабляюсь… Это моя ошибка – от следующего движения я вою, стискивая челюсть, вгрызаюсь, не щадя ни себя, ни его, моим щекам, моей шее, моему рту горячо и мокро, соль разъедает язык, подбородок, ключицы… соль повсюду, я захлёбываюсь ею, я давлюсь скулежом, как бродячий пёс, к тощему боку которого прижали сигарету. Этого слишком много для меня, у меня кружится голова, тошнота подбирается к горлу, в шее печёт и болит.
– Тише, тише… – у Снейпа так дрожит голос, так ломается, что я – будто в качестве эха – жалобно что-то ему выстанываю. Не получается ни одной чёткой буквы: во рту – испачканные металлом пальцы. Он касается моего лба, откидывая мокрые пряди, гладит, я почти не чувствую этих прикосновений, слишком упорно и настойчиво что-то пробирается в мою шею. – Храбрый, сильный мальчик…
Если бы я только был храбрым и сильным. Если бы только. Но я задыхаюсь, корчусь на этой проклятой кровати, мне больно, больно, как же мне больно, господи…
Когда мне кажется, что всего этого слишком для меня, что сейчас я не выдержу, всё прекращается. Будто отрезает. Уходит тянущее чувство в шее, перестаёт болезненно пульсировать ранка. Я порывисто прижимаю пальцы к тому месту, где она была, и ощущаю лишь гладкую кожу с шелушащейся коркой засохшей крови. Только теперь, едва живой от болевого шока, я рискую открыть глаза.
– Всё хорошо, Гарри, – расплывчатая фигура Снейпа склоняется прямо надо мной, и я смаргиваю непрошеные слёзы. Он сам стирает их с моих щёк почему-то левой рукой: бережно и аккуратно. Я ловлю правую, подтягиваю ближе, почти скулю – три пальца окровавлены. Касаюсь дрожащими от отката губами каждого, давлюсь слогами, пока не выходит слитное:
– Прос-ти…
– Глупый, – он бережно – Снейп не умеет так – прикасается к моему пылающему лбу ледяной рукой, и я едва не всхлипываю от удовольствия. – У тебя жар. Выпей.
Вливает в меня что-то горькое, пахнущее травами и чем-то ещё, чем-то, что я не узнаю, заставляет судорожно сжать челюсть, помогает сглотнуть. Во рту – пустыня. Легче не становится. На два пальца ниже ранки, которой теперь нет, – едва ощутимая выпуклость. Паук. Внутри. Меня.
Меня не выворачивает наизнанку лишь потому, что Снейп прижимает меня к себе. Я прячу мокрое горячее лицо на его груди, и он гладит меня по влажным волосам, твердя, что самое страшное позади.
То ли дрожь его обычно ровного голоса, то ли непослушание одеревеневших пальцев, вплетающихся в мои волосы, говорит мне: Снейп лжёт.
========== Adversa fortuna ==========
Забини смотрит на меня то ли с отвращением, то ли со священным ужасом – я чувствую, как этот взгляд прожигает мне шею. И не поворачиваю в его сторону головы. Мне не хочется перед ним объясняться, да я и не смог бы – как оправдаешь собственное решение впустить в своё тело жирную мохнатую тварь?
Теперь мне кажется, что я поспешил. Что можно было отыскать другой выход. Что Снейп знал, не мог не знать: есть ещё варианты. Я уверен: мне не в чем его упрекнуть, он лишь пытался помочь мне, спасти меня; но это не отменяет того, что приходится переживать мне.
Этой ночью я не спал. И, право, было бы странно, если бы я сумел сомкнуть глаза после произошедшего. Стоило мне зажмуриться, и под веками вспыхивал пожар: окровавленные пальцы Снейпа, боль и жар в шее, слабость отказывающего тела. Теперь в голове густой туман, слова преподавателя проходят мимо. И, отчаявшись уловить суть, я от нечего делать принимаюсь разглядывать однокурсников. Здесь собрался весь поток – хмурые и улыбчивые, шумные и молчаливые, импульсивные и спокойные. Я знаю едва ли половину. Вот это – копна блестящих светлых волос, мечтательная улыбка – Луна Лавгуд. Самая странная девчонка в университете. Она сидит рядом с Невиллом, почти прижавшись к его плечу своим, что-то щебечет – мне не расслышать, что именно, но я вижу, как ей улыбается в ответ друг.
Так же улыбается Гермионе Рон.
Я бы хотел увидеть такую улыбку. Но – прикасаюсь к ноющей шее, отдёргиваю ладонь, полный омерзения и страха, хотя плотный шарик под кожей едва ощутим – вынуждать кого-то видеть такое… Нет. Нет. Кто захотел бы? Кто сумел бы сохранить после этого хоть крупицу тёплых чувств?
Невольно думаю о Снейпе и давлюсь горьким смехом. Интересно, что он сказал бы, если бы узнал, что я хочу его? Представляю, как искривились бы в гримасе отвращения его губы, как он протянул бы насмешливо и холодно: «Полагаю, это ваша проблема, Поттер». Как скрестил бы на груди руки – изящные руки, которые должны были принадлежать музыканту; с узкими ладонями, тонкими пальцами… низ живота обжигает. Чёрт! Судорожно свожу колени, склоняясь над партой так низко, что почти ложусь щекой на стол, заставляю себя дышать размеренно. Господи, это безумие! Мне как будто снова пятнадцать – в таком возрасте возбуждает всё, что может быть хотя бы интуитивно связано с сексом.
Секс. Какое неприятное слово.
– Ты так и не сказал, чем собираешься заняться сегодня вечером, – Рон устаёт от моего молчания и тычет меня в бок, заставляя прийти в себя. – Завтра всего одна пара, ты просто не имеешь права опять просидеть весь день дома.
– А знаешь… – решение приходит мгновенно и обжигает своей простотой. И правда, почему я должен терять целый день? У меня их, может, осталось совсем немного. Я сжимаю зубы и выдавливаю из себя улыбку. – Пожалуй, схожу в клуб. Подцеплю кого-нибудь.
Рон, уставший твердить мне, что я скоро свихнусь от одиночества, – если бы он только знал, насколько я не одинок в самом ужасном из смыслов, – секунду переваривает мой ответ, а потом довольно кивает. Я ловлю обеспокоенный взгляд Гермионы, пожимаю плечами в ответ на её немой вопрос. «Нет, ничего не произошло. Мы не поссорились». Будто можно поссориться с тем, с кем тебя связывает только обещание не позволить тебе откинуть коньки.
