– Он стал очень нервным, – тщательно подбирая слова, говорит Забини. – Дёрганым, будто… будто постоянно что-то видел или слышал. Он как-то сказал, что не может спать из-за голосов. Я на тот момент ещё ничего не знал и… – он трёт затылок, в его глазах – злость на самого себя. – Мы тогда крупно поссорились. Я решил, что он с ума сошёл. Боже, Поттер, я правда так решил и правда так сказал ему!.. Должно быть, это его очень задело. Он не разговаривал со мной неделю. А потом пришёл и…

Он обрывается резко, со свистом втягивает в себя воздух. Почти вжимается своим лицом в моё. Как-то жалобно, сдавленно выдыхает:

– Это такая глупая ирония. То, что ты тоже… Он же ненавидел тебя, Поттер. Ненавидел.

– Я знаю, – закрываю глаза. Я не говорю: «Я тоже». Я будто перегорел, во мне не осталось ни ярости, ни ненависти – да и за что мёртвому такой привкус там, в другом мире?

– Я понятия не имею, что происходит и почему это случилось с ним, с тобой, – говорит Забини, склоняясь совсем близко ко мне, – но только попробуй отбросить коньки, Поттер. Я вытащу тебя с того света и набью тебе рожу.

Я смеюсь – хрипло и нервно, захлёбываясь рваными выдохами. Забини стоит прямо передо мной, вжимая меня в стену, хватается за мои пальцы, как утопающий за спасательный круг, смотрит, смотрит, будто может во мне найти что-то от Драко.

– Надо же, – холодно произносит кто-то позади, и мы синхронно поднимаем головы. Я сталкиваюсь взглядом с ледяными глазами Северуса Снейпа. – Я полагал, что уж вам-то, мистер Забини, знакомы правила поведения, и вы не опуститесь до обжиманий в коридоре.

Я вдруг со всей отчётливостью понимаю, что он решил, будто мы с Блейзом здесь целовались. Наша поза, близость лиц, мои растрёпанные волосы, моя дрожь, которая была вызвана смехом, но откуда об этом знать Снейпу…

– Нет, послушайте! – я делаю шаг к нему, но Снейп – раздражение до кончиков ногтей – отступает. Запахивается в плащ. В его голосе прячется сталь, когда он хмыкает:

– Меня не интересуют ваши оправдания, как и ваши любовные перипетии, Поттер. Моё занятие начнётся через… – он смотрит на часы, – семь минут. Извольте присутствовать. В надлежащем виде.

Он уходит – с подчёркнуто ровной спиной. Даже от его удаляющегося силуэта веет морозом.

– Поттер, – тихо произносит Забини мне в самое ухо, – ущипни меня, но, по-моему, Снейп ревнует.

Я с удовольствием оставляю алый след от щипка на его руке. Странное чувство – смесь злости, негодования и иррациональной вины – ворочается в моём горле. Я уже не помню, как прощаюсь с Забини, как дохожу до аудитории… плюхаюсь рядом с Роном, благодарно сгребая в охапку рюкзак, мычу что-то невнятное на вопрос о разговоре с Забини… через две минуты в кабинет чёрной тенью влетает Снейп. Замирает, порывистый, резкий, у кафедры, оглядывает наши ряды. Пришли все, даже те, кто болен. Усмехается.

– Рад видеть, что все из вас соизволили прийти на мою пару, – произносит он, и я склоняюсь над тетрадью, чувствуя, как колет макушку иголками его мрачный взгляд. Рон рядом едва заметно шевелится, склоняется ко мне, шепчет:

– Он сегодня злой, как чёрт. Не знаешь, что случилось? Ты же с ним занимаешься.

– Понятия не имею, – хрипло отвечаю я, едва не ломая карандаш.

Сегодня утром мы со Снейпом – я всё-таки нашёл в себе силы вернуться к нему, и теперь мне спится спокойнее – вместе готовили завтрак, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами, и это было почти по-семейному уютно, а сейчас он – гром и молнии, взрыв, извержение вулкана – меряет нервными шагами кафедру и диктует список заданий на эту контрольную. Как не вовремя я умудрился вывести его из себя!.. Вопросы такие, что даже умница Гермиона на секунду бледнеет – что уж говорить о нас с Роном?

– Приступайте, – бросает нам Снейп, отдиктовав последний вопрос, и усаживается на место. Я не пишу: застываю, с болезненной, пугающей меня нежностью наблюдая за тем, как судорожно ходит вверх-вниз его кадык, как стискивают край стола тонкие длинные пальцы…

– Поттер! – рявкает он, и я едва не подскакиваю на месте. Крылья его знаменитого носа бешено раздуваются. – Хотите отдохнуть – выйдите из кабинета и отдыхайте!

Я закусываю губу, борясь с обидой и злостью, и склоняюсь над листком, принимаясь строчить ответы. Хорошо, если отвечаю правильно на треть: одни формулировки чего стоят… Снейп отрывается, Снейп мстит – мне не понять, за что. Но я знаю, что могу противопоставить его мести.

И сердце от этой мысли колотится торопливо и больно, как будто понукает: ну же, Поттер, ты же хочешь, ты же хочешь, как бы ни отрицал!

Когда все выходят из кабинета, сдав работы, я остаюсь. Рон уже даже не ждёт меня – машет рукой и увлекает встревоженную Гермиону за собой. Я делаю шаг к сгорбившемуся Снейпу. Он сидит за столом, подперев голову ладонью, без интереса разбирает наши контрольные, изредка его губы презрительно морщатся. Он не замечает меня – или, по крайней мере, делает вид. Меж его бровями – складка головной боли. Я осторожно, зная, что делаю глупость, опускаю ладонь на его плечо и тихо произношу:

– Профессор Снейп.

– Чёрт бы вас побрал, Поттер, – он вздыхает устало, но без злости. Значит, остыл. Его плечо под моей ладонью каменеет, но Снейп не делает ни одной попытки вырваться, только напрягается, как хищник перед броском. И всё ещё не смотрит на меня. Видимо, поняв, что я не тороплюсь уйти, прикрывает глаза. – Послушайте, у меня много работы. Мне нужно проверить бездарные контрольные вашего курса. Ступайте. Мы поговорим вечером.

– Сейчас, – неожиданно смело и резко говорю я ему. Снейп морщится: то ли его так раздражают мои слова, то ли мигрень не даёт ему покоя. Во мне откуда-то берётся смелость; я опускаю пальцы на его виски, коротко и чуть скованно массируя, – меня этому как-то научил профессор Люпин. Снейп не двигается. Только выдыхает:

– Что вы творите, Поттер?

Но не обливает меня ядом и презрением. Значит, можно. Значит, мне невесть почему разрешили. Я зарываюсь пальцами в его тяжёлые волосы, перебираю пряди, норовящие упасть на лицо, заправляю за уши… касаюсь подушечками укромных местечек – вот здесь и здесь, где кожа особенно тонка, так тонка, что можно различить синеватые прожилки. Он чудовищно бледен, будто никогда не выходит на солнце. А волосы у него – волосы, волосы, вечный предмет наших шуток, за которые теперь стыдно – совсем не сальные. Просто густые, плохо расчёсанные… я разбиваю их на тончайшие прядки, прочёсываю ладонями. И зачем-то говорю:

– Мы с Блейзом не целовались.

Даже отсюда, стоя за его спиной, вижу, как яростно начинает пульсировать жилка на его виске, и расслабившийся было Снейп рявкает:

– Меня не волнует, с кем вы целовались, а с кем нет!

– Правда? – спрашиваю тихо, едва сдерживая болезненную усмешку. Он не отвечает. Конечно, не отвечает, я бы тоже не стал. Склоняюсь к нему, вдыхаю горький запах полыни. И шепчу, почти не дыша:

– Мы говорили о Драко. О том, что с ним происходило, когда он…

Снейп встаёт и разворачивается так резко, что я невольно отшатываюсь; в его глазах загорается непонятный огонь, он хватает меня за руки, совсем как Блейз недавно, шипит не хуже змеи:

– Душу себе травите, Поттер? Ждёте, что подобное начнёт происходить и с вами? Жале…

Он обрывает сам себя, замирает, тяжело дыша, и вдруг почти с болью говорит мне:

– Ты ещё такой ребёнок, несмотря на свой возраст. Веришь во все страшные сказки, которыми тебя кормят, – у него странный взгляд, как будто он хочет ударить меня. Но не бьёт: скользит горячими жёсткими пальцами по запястьям в бездумной ласке. Такой неснейповской.

– Хотите сказать, мне лучше не знать, что будет со мной завтра, через неделю, через месяц? – голос даёт петуха. – Лучше сидеть сложа руки и ждать, пока вам захочется хоть что-нибудь рассказать мне?

– Поттер! – с угрозой шипит он, но меня уже не остановить – я давлюсь яростью и обидой, шепчу, напрягая голосовые связки так, словно вот-вот из шёпота сорвусь в крик: