Но в этот день несчастнейший родился

Из всех, кто был несчастен на земле.

Я долго молчу сам с собой, невидящим взглядом уставившись в книгу, мои пальцы бездумно скользят по строчкам. Мне почему-то кажется, что это должно что-то означать, но разве Снейп – беспощадный преподаватель и талантливый анатом – несчастлив? Разве он вообще допускает существование такого иррационального, весьма условного понятия, как счастье?

Додумать эту мысль я не успеваю – поворачивается в замке ключ. Я торопливо выключаю свет, как ребёнок, пойманный за ночным чтением, юркаю в постель… Страшно и стыдно выйти сейчас в коридор и встретить его – мой глупый ребяческий поступок ещё заставляет меня краснеть и испытывать угрызения совести.

Снейп долго раздевается, должно быть, идёт на кухню. Через какое-то время до меня доносится смутный звук льющейся воды. Я отворачиваюсь лицом к спинке диванчика, повыше натягиваю на плечи плед, закрываю глаза. Теперь, когда он всё-таки пришёл, меня начинает клонить в сон, но неясная тревога, мелькающая на периферии сознания, не позволяет забыться.

Он ступает тяжело и медленно, как дряхлый старик, и это не походка Снейпа. Это походка человека, измученного и опустошённого, лишившегося чего-то важного. Он зачем-то подходит к дивану. Долго стоит рядом, не говоря ни слова, и я ощущаю затылком его тяжёлый взгляд. А потом он вдруг садится на край дивана, и я едва не подскакиваю, испуганный этим действием, и мне очень страшно почему-то… Он касается ладонью моих волос.

Его пальцы – пальцы мастера безразличия, умеющего держать лицо всегда – трясутся.

– Если и ты… – его голос ломается. – Если и ты тоже…

Я не дышу, надеясь и боясь одновременно, что он скажет что-то ещё, но Снейп – Снейп, которого я не знаю, Снейп, которого не знает никто – молчит. Только сидит так. И смотрит, смотрит, смотрит, кожа от этого взгляда плавится. И мне должно быть мерзко, да хотя бы неприятно, но я – сгусток противоречивых эмоций, от глухого сострадания до непонимания – не нахожу в себе ничего, что возражало бы против его близости.

Я засыпаю, когда его дрожащая рука опускается на моё плечо, но всё равно просыпаюсь позже, чем он. Когда я прихожу на кухню, Снейп уже там: пьёт прямо из бутылки, не размениваясь на стаканы. Вторая бутылка, уже пустая, вызывающе торчит из раковины. Как он выглядит, боже! Не должно быть у него таких глаз, красных и усталых, не должно быть этой судорожной дрожи в его теле, не должно быть этого отчаяния в складках у рта, как будто произошло что-то непоправимое, как будто ничего нельзя изменить, как будто сегодня – и навсегда – мир рухнул. Снейп не может, только не он!.. Поражённый и растерянный, я замираю на пороге, а он поднимает на меня пьяный взгляд. И горько усмехается:

– О, мстер Поттер… – «и» проглатывает, катает на языке. – Утро.

Он говорит удивительно внятно для того, кто в одиночку одолел полторы бутылки виски. И удивительно вымученно для человека, которого я знаю как Северуса Снейпа.

– Доброе утро, – осторожно говорю я, боясь даже приблизиться к нему, и неловко обнимаю себя за плечи. – Что-то случилось? Вы выглядите…

«Ужасно» не идёт с языка, но ему и не нужно дослушивать фразу. Снейп делает ещё один глоток (чёрт побери, сколько он тут уже выпил?!), непослушными пальцами отставляет в сторону бутылку. Я не жду от него иного ответа, кроме презрительного фырканья, но, словно в награду за моё ожидание, он отвечает мне после секундной паузы – спокойно, будто речь идёт о погоде:

– Драко умер.

========== Ultimam cogita ==========

Когда я прислоняюсь щекой к оконному стеклу, кожу обжигает прохладой. Но и это не помогает мне прийти в себя – сердце колотится в груди торопливо, нервно, заполошно, выбивает одному ему известный ритм по рёбрам, ноет и скулит. Словно Драко Малфой был для меня кем-то важным; словно нас связывало много больше давней неприязни. Может быть, дело в том, что он не успел и пожить толком.

Может быть, потому, что на его месте мог быть я.

– Расскажите, – выдавливаю из себя вместе с хрипом, закусываю изнутри щёку. На Снейпа смотреть больно, он весь серый, блёклый, невыразительный, будто припорошенный пылью, и сейчас, глядя на него, я не могу воспринимать его тем несгибаемым человеком, которым знал. Вместо ответа он прикладывается к бутылке, и я решительно поднимаюсь на ноги, хотя колени предательски дрожат, и шагаю к нему. И накрываю его ледяные жёсткие пальцы собственными. На секунду это прикосновение дезориентирует меня: кухня размывается и смазывается, остаётся только шершавая кожа под ладонью, лёгкий отклик тела, мельчайшие прожилки венок. Опомнившись, отвожу его руку в сторону, забираю бутылку. Опускаю, почти допитую, в раковину. И шепчу, зачем-то понижая голос:

– Почему?

Он смотрит на меня больным, измученным, усталым взглядом, этот Северус Снейп, и я вдруг замечаю, что на висках у него – едва заметные, ещё не выделяющиеся на фоне чёрных волос ниточки седины. Я не уверен, что он достаточно контролирует себя; он выпил порядочно, а я… не остановил. Чёрт возьми! Что мне стоило проснуться пораньше? В голове – неясный образ. «Если и ты…» Откуда он взялся?

Снейп встаёт на ноги. Пошатываясь, дрожа, бредёт куда-то, и я – верный пёс, охраняющий хозяина от него самого – иду следом, готовый поддержать, если опьянённый рассудок изменит ему. В ванной Снейп долго стоит перед зеркалом, опершись на раковину с такой силой, что она рискует отвалиться, а после вдруг склоняет голову, мажет прядями по дну раковины и хрипло приказывает:

– Лей.

Я хочу ослушаться, хочу сказать, что в его состоянии лучше было бы лечь спать… Но послушно поворачиваю вентиль, и струя ледяной воды бьёт ему в затылок. Он умывается – растирает лицо, почти зло вминает ладони в веки – так долго, что я вижу, как ползут вверх по его локтям стайки мурашек. Его одежда – вся в россыпи брызг и пятен воды. Я робко дотрагиваюсь до его плеча, чуть сжимаю пальцы:

– Профессор… сэр. Вам стоит переодеться.

– Помолчи, Поттер, – грубовато обрывает меня он, опускаясь на бордюр ванной, и почти трезво продолжает:

– Помолчи и послушай. Ты хотел, чтобы я рассказал.

Я послушно замолкаю, только обнимаю себя за плечи. Он медлит. Мокрые волосы оставляют тёмные подтёки на тонкой ткани строгой рубашки. Должно быть, он даже не переоделся. И не ложился в кровать. Я бы тоже не смог… вздрагиваю, как от удара. И раздражённо закусываю губу: не время играть в девчонку, Гарри! Слушай, слушай же.

– Режиссёры очень любят обыгрывать эту идею по-своему, – зачем-то говорит Снейп. – Проклятия древних гробниц, потревоженных археологами, вирусы, спрятанные в саркофагах…

Он издаёт хриплый лающий смешок. Я осторожно, боясь чего-то, усаживаюсь рядом; на узком бортике места немного, колени Снейпа упираются в раковину, моё бедро вжимается в его. В этой близости нет ничего предосудительного, но я – идиот! – теряю способность мыслить на долгие мгновения, глядя на его худую ногу, обтянутую строгими брюками. И только усилием воли заставляю себя сконцентрироваться.

– На деле всё не так, – шепчет он, терзая меня неясным взглядом, и крылья римского носа едва заметно подрагивают. – Месть богов не ждёт своего часа. Она свершается здесь и сейчас. Вопрос только в том, когда именно ты попадёшь под раздачу. Быть избранным… то ещё удовольствие, верно? – его кривая ухмылка заставляет меня нервно закусить губу. – Быть жертвенным агнцем, свиньёй на убо…

– Хватит! – мне не по себе от этого злого, тяжёлого взгляда и жестокости его слов.

Снейп усмехается. Прикрывает глаза. И, с явным усилием заставляя себя вновь открыть их, говорит:

– Не дёргайтесь так, Поттер. Это всего лишь слова. Думаю, вы уже поняли, что Драко Малфой был таким же, как вы.

Киваю. Нервно вытираю вспотевшие ладони о собственные колени. Он замечает это, но ничего не говорит, только вскользь задевает меня плечом, и не жёсткая, в общем-то, но сейчас похожая на наждак ткань его рубашки проезжается по моей коже почти больно. Снейп молчит. То ли собирается с мыслями, то ли стряхивает с себя дурман. Он всё же безбожно пьян – даже после попытки привести его в чувство. Это видно по тому, каким становится его тон, по его взглядам, пугающим меня неожиданным, неясным огнём, по случайным прикосновениям.