– Тихо ты, перестань визжать!

– Вот опять! – Дэдпул только что не всхлипывает. – Мы со всей душой, с, так сказать, сердцем на ладони к нему!

– Уэйд! – первые любопытствующие уже в нескольких футах от них.

– Одно маленькое свидание, и только! Но Паучок тако-ой равнодушный и ледяной, совсем как хрен Кэпа! – вопит Дэдпул, раскачиваясь из стороны в сторону и закрывая лицо руками. Питер реально не знает, как его заткнуть! Полный бессильной ярости и желания придушить Уэйда прямо сейчас, он рычит:

– Я пойду, пойду, только заткнись, пожалуйста!

Вой стихает как по волшебству.

– Пра-авда? – заинтересованно спрашивает Дэдпул, косясь на него сквозь раздвинутые пальцы. И вдруг подпрыгивает и орёт так, что слышно даже тем, кто находится на другой стороне стадиона:

– Пити пойдёт с нами на свидание, на свидание, на свидание!

Питер лопатками чувствует заинтересованные взгляды.

Блядь.

Он ненавидит свою жизнь и Уэйда Уилсона.

========== -6- ==========

«Завтра после колледжа», – вот как они договариваются. Точнее, Дэдпул ставит Питера перед фактом и скалится. Питер зло сжимает зубы – очень хочется отомстить, стереть эту ухмылочку, так что он спокойно произносит:

– Хорошо. Но у меня есть одно условие.

– Что угодно для нашей принцессы! – Уэйд моментально оживляется, и Питер кривится: хоть они и стоят теперь в безлюдном переулке, где некому их подслушать, быть принцессой – сомнительное удовольствие.

Дэдпул, естественно, пиздит, пиздит и пиздит.

– Да, что угодно, Жёлтый, не надо со мной спорить! – трещит он, и у Питера моментально начинает болеть голова. – Ну, кроме этого! Ладно, и этого! Хорошо, хорошо, Мистера Пончика мы тоже не отдадим! Всё, кроме него – именно так!

– Мистера Пончика? – растерянно переспрашивает Питер.

– Это его плюшевый единорог. Заткнись, Белый, я пытаюсь быть брутальным! Да ну, а как насчёт той игрушки, которую…

– Я понял, не продолжай! – торопливо прерывает его Питер. И на всякий случай уточняет:

– Не продолжайте. Все трое.

Уэйд выдаёт ему гримасу тройной обиды, но маска смазывает весь эффект.

– Так вот, – говорит Питер, нервно поправляя лямку свешивающегося с плеча рюкзака. Делает глубокий вдох. – Я хочу, чтобы на нашем свидании ты был без маски.

Уэйд замолкает. И, если честно, это пиздец какое страшное зрелище – когда затыкается тот, кто, наверное, не перестаёт пиздеть даже во сне или в отключке.

Питер моментально начинает жалеть о своём решении. Быть может, это слишком много – просить о подобном, но…

Хватит мотать сопли на кулак, Паркер! Пусть сделает это, раз он так хочет с тобой встречаться.

О, теперь мы думаем о перспективе отношений с Дэдпулом?

Питер искренне надеется, что шизофрения не передаётся через поцелуи. И моментально краснеет – воспоминание оказывается слишком ярким.

– Эм… Уэйд? – он дотрагивается до плеча всё ещё молчащего Дэдпула, и тот вдруг отшатывается. Потом рвано выдыхает и говорит нарочито бодро:

– Уел, Паучок. Такого мы не ожидали.

– Так ты снимешь маску? – настойчиво спрашивает Питер; плечо под его пальцами обжигающе горячее даже через спандекс. Какая у Уэйда вообще температура тела, сорок три?

– Послушай, – он уже начинает нервничать: оглушительная тишина бьёт по вискам. – Если это чересчур, то я…

– Нет, – хрипло отвечает вдруг Уэйд, не глядя на него. – Всё нормально, Пити. Мы даже подержим тебя за волосы, когда тебя будет выворачивать наизнанку, и подадим стакан воды, но ты уж постарайся хотя бы не…

О господи! Привет, комплексы!

Питер пялится на него в растерянности и в отчаянии, не зная, как заставить его замолчать. И не находит ничего лучшего, чем прижаться губами к плотной маске – там, где угадываются очертания рта.

Уэйд затыкается моментально.

«Что ты делаешь, Питер Паркер?!»

– Завтра, – говорит Питер, малодушно отмахиваясь от голоса разума. И торопливо разворачивается, почти сбегая. Спину его жжёт внимательный пронзительный взгляд.

***

Возвращаясь домой из колледжа, он искренне надеется, что Уэйд передумал («да, именно для того, чтобы он передумал, ты его поцеловал!»). Но обнаруживает чужое присутствие ещё в прихожей: небрежно сброшенные под полочку для обуви серые кроссовки, шнурок на левом подран, правый заляпан чем-то очень напоминающим соус для тако.

Дэдпул в своём репертуаре. Не то чтобы Питер рассчитывал на что-то другое.

Во всём доме тихо. Так тихо, что Питер моментально напрягается. Нет, он знает, Уэйд не причинит вреда его тёте, да и чутьё молчит, но… почему так тихо?

Ах, вот оно что.

Уэйд обнаруживается в гостиной. Он сидит на диване рядом с тётей Мэй, явно сосредоточенный. Питер близоруко моргает, всматриваясь в странную, почти идиллическую картину. Внимание его привлекает какое-то мельтешение – торопливые движения пальцев обоих.

Это что, спицы?!

– А, Питер, – мягко улыбается ему тётя Мэй, поднимая голову. – Уэйд тебя совсем заждался. Так заскучал, что…

– Пити! – радостно вопит Уилсон, вскакивая на ноги. Да, это явно спицы. В руках у него – какой-то уродливый комок ниток. – Вязание – это так прикольно! Ты только посмотри!

– И что это? – осторожно уточняет Питер, когда под нос ему пихают… что-то. Уэйд кажется оскорблённым: он пыхтит, видимо, раздумывая, оскорбиться или нет, но потом всё-таки гордо отвечает:

– Свитер для Пити!

– Ага. Свитер, – медленно повторяет Питер, с сомнением косясь на уродливую мешанину беспорядочных петель. – А почему он розовый?

Уэйд открывает рот, и, сообразив, что тот сейчас ответит, Питер поспешно добавляет:

– Не надо, я понял сам.

Выражения лица Уэйда не распознать через маску (маску? какого чёрта, Уилсон?). Питер бегло оглядывает его и даже застывает: да, маска всё ещё на Уэйде.

Но перчатки он не надел.

У него дыхание перехватывает, когда он смотрит на чужие пальцы – искорёженные, чудовищно обожжённые, без ногтей. Это… это…

Питеру должно быть противно. Должно же, это же, блядь, не человеческие руки, это куски мяса, небрежно и на скорую руку кем-то сшитые в подобие кистей!

Питеру только неожиданно горько и больно.

Уэйд ловит его напряжённый взгляд. Плечи его каменеют; раньше, чем Питер успевает что-то сказать, Уилсон решительно отворачивается и протягивает своё неприглядное творение тёте Мэй.

Тёте Мэй, которая не могла не заметить эти несчастные руки – такие больше подошли бы измученному зверю или, быть может, подопытной крысе.

Проблема в том, что Уэйд и был подопытной крысой.

Питеру становится нечем дышать.

– Мы, пожалуй, пойдём, – говорит Уилсон где-то там, далеко. Питер не слышит, что отвечает тётя Мэй, у Питера в голове каша из мучительной жалости и мучительного же восхищения: сколько нужно было пережить (и переумирать), чтобы так…

Он растворяется в мыслях настолько, что приходит в себя лишь когда капризный порыв ветра бьёт его по лицу; только теперь Питер понимает, что его вывели – скорее выволокли – на улицу, что они стоят на тротуаре и что Уэйд придерживает его за плечи.

– Извини, Паучок, – говорит он хрипло. – Нам не стоило… я…

Питер поднимает голову.

Они стоят посреди улицы. Мимо них – в нескольких футах – проносятся машины, снуют туда-сюда прохожие.

Он раздумывает не больше секунды.

Вряд ли Уэйд понимает, что произошло, иначе давно сломал бы Питеру запястье за подобное; Питер замирает, сжимая в руках чужую маску, и гулко сглатывает.

– Уэйд, – говорит он, и голос его, блядский голос, предательски дрожит. Уилсон растерянно морщится. Смотрит на свою маску, зажатую теперь у Питера в кулаке.

Глаза у него голубые-голубые, очень яркие.

Вызывающе, гротескно живые на обожжённом изъязвлённом лице глаза.

Уэйд открывает рот – не губы, неровно сросшиеся и зарубцевавшиеся обрывки губ – и выдыхает одно-единственное слово.

– Зачем?

Питер делает шаг к нему. Уэйд делает шаг назад. Мимо пролетает машина.