Уэйд пятится, пока не утыкается спиной в монолит стены небоскрёба. Громадина нависает над ними необъятной тенью.
Питер растерянно закусывает губу. Это Дэдпул – самый раздражающий парень во вселенной, верно? Это Дэдпул – к ебеням отбитый наёмник с шизофренией. Это Дэдпул – худший из вариантов для Питера Паркера.
– Уэйд… – повторяет Питер, поднимая руку. Уилсон кривит уголок рта в насмешке, но глаза у него, эти яркие глаза, усталые и беспомощные; так смотрит дворовый пёс, не знающий, что ему перепадёт от очередного прохожего – свежая кость или пинок под рёбра.
Питер осторожно, очень осторожно дотрагивается до грубой кожи на его щеке и едва не падает на колени, поражённый глухим всхлипывающим вздохом, сорвавшимся с чужих губ.
– Всё хорошо, – говорит он, неумело и неуклюже поглаживая кончиками пальцев один из шрамов – из многочисленных шрамов – на лице Уэйда. – Тебе… не больно?
Уилсон смотрит на него так, как будто он – ёбаное Откровение, хренова Дева Мария.
– Не очень, – отвечает Уэйд, силясь беззаботно усмехнуться. – А теперь, раз уж ты не собираешься заблевать мою футболку, может, мы…
– Господи, заткнись! – глухо фыркает Питер и швыряется в него маской. Романтика момента безнадёжно испорчена.
Что ж, свидание так свидание.
Они отлично проводят время – нет, реально отлично! Заваливаются в кинотеатр на первый ряд и громко обсуждают фильм, раздражая тех, кто сидит сзади них; иногда взбудораженный постельной сценой или дракой (что возбуждает его больше, Питер даже угадать не берётся) Уэйд швыряется в экран попкорном, так что Питер, серьёзно, удивлён, что их не вышвыривают из зала.
Ещё больше он удивлён, что Уэйд согласился пойти на этот сеанс. Да, конечно, он натянул маску, когда они покупали билеты, но он всё-таки не протестует, когда в зале Питер отшвыривает бесполезную тряпку прочь.
Что ж, он даже не против тяжёлой ладони Уэйда на своём колене – ладонь лежит неподвижно, и этот тёплый вес неожиданно оказывается таким…
Приятным.
Потом они гуляют по Нью-Йорку.
…Ладно-ладно, Питер просто гоняется за Дэдпулом, который спёр со стоянки для велосипедов детский велик. Нежно-голубой, с белой корзинкой у руля.
– Уэйд! – вопит Питер, задыхаясь то ли от бега, то ли от хохота. – Немедленно верни велосипед на место!
Уилсон в ответ жмёт на язычок звонка, и громкий пронзительный взвизг становится последней каплей.
– Ну держись, сам виноват! – предупреждающе кричит Питер и бросается Уэйду на шею.
Естественно, они тут же падают.
– О господи, что произошло?! – восклицает тётя Мэй, когда Питер уже в одиночестве вваливается в квартиру. – На тебя напал бешеный медведь?
– С велосипеда упал, – смеётся Питер, небрежно почёсывая щёку – разбитый нос вот-вот заживёт.
– У тебя даже нет велосипеда! – растерянно говорит тётя уже ему в спину. Паркер зевает, машет рукой в ленивом жесте «поговорим потом» и уже почти сваливает к себе в комнату, когда его догоняет тихое тётино:
– Я рада, что вы смогли помириться. Уэйд так дорожит тобой.
Питер. Не. Краснеет!
Просто у него температура. Именно так. И это температура – что же ещё? – не даёт ему уснуть, хотя он тут же падает в кровать лицом в подушку, и это из-за температуры он вспоминает волнующий жар крепкого тела Уэйда, на которого он рухнул, когда велосипед полетел на землю, твёрдый живот, в который он, кажется, заехал локтём, и встревоженные торопливые прикосновения к переносице. И…
Ладно, ладно, ладно! И последовавшие за этим поцелуи – всего два, может, три, точно не больше пяти!
– Блядь, – устало говорит Питер, вжимаясь стояком в матрас, и с недовольным стоном переворачивается на спину.
Лучше бы «Время приключений», честное слово.
========== -7- ==========
В конце концов Питер приходит к неутешительному выводу.
Самое ужасное во всей этой ситуации – совсем не то, что им приходится притворяться парочкой перед тётей Мэй (и пытаться переубедить Мстителей, которые, ну конечно, тоже решили, что у них с Дэдпулом любовь-морковь).
Самое ужасное – то, что они действительно ведут себя как парочка.
В плане поцелуев… и всего прочего.
Ладно, может быть, есть кое-что ещё хуже – например, то, что Питер вроде как не против всего этого. Ему даже самую малость нравится Уэ…
– Эй, Пити! – орёт Дэдпул и размахивает оторванной рукой. Собственной оторванной рукой. – Сыграем в бейсбол?
Ни черта ему Уилсон не нравится, забудьте! Питера сейчас вырвет прямо на надёжно связанного преступника.
***
– Так, выходит, вы собираетесь провести выходные в Канаде, – медленно повторяет тётя Мэй, пугающе спокойно опуская на тарелку нож. – Сделаю вид, что поверила.
– Тётя… – полузадушенно начинает Питер, но она только машет рукой:
– Слышать ничего не хочу! В понедельник ты должен быть в колледже. И да… вы же предохраняетесь?
Питер глухо стонет.
– Если бы моё сердце не принадлежало Пити, я бы влюбился в вас без памяти, Горячая Тётушка, – высокопарно заявляет Уэйд и прижимает ладонь к груди. Тётя Мэй хохочет, тётя Мэй отмахивается от него, как от любимого, но надоевшего ребёнка, тётя Мэй что-то отвечает.
Питер её не слышит.
…Питеру вроде как сейчас в любви признались, да?
Питер не может перестать глупо улыбаться.
***
Они действительно зависают в Канаде.
Формально им нужно просто отыскать шестёрок Озборна и – нет, Дэдпул, убивать их нельзя, даже немножечко, даже на полшишечки, и не лезь ко мне со своими слюнями, пока мы на задании! – доставить их в Башню.
По факту Уэйд тащит его в очередную забегаловку с мексиканской кухней, отличающуюся от Нью-Йоркской лишь тем, что болтовня здесь – адская мешанина английского и французского.
Наверное, все канадцы такие же больные на голову, как Дэдпул, решает Питер, когда его пытаются придушить за разлитый кленовый сироп.
– Мы спасли нашу принцессу! – вопит Дэдпул, в буквальном смысле раздавивший собой незадачливого патриота, и скалится: маска у него закатана до переносицы, так что видны шрамы на губах и крошечный лоскутик нетронутой чистой кожи на щеке. – Мы заслужили награду!
Питер залепляет ему рот паутиной и сваливает вместе с Уэйдом подальше, пока эти ёбнутые канадцы не решили, что американский супергерой станет отличным гарниром к национальному блюду.
И если потом тётя Мэй получает кучу селфи с незнакомого номера (селфи с Пити, ещё селфи с Пити, селфи с попкой Пити, какие джинсики, детка, селфи с тако, селфи с отруб… о-о-оу, нет, это не для глаз Горячей Тётушки), Питер в этом не виноват!
***
Всё хорошо.
Всё просто прекрасно – настолько, насколько оно вообще может быть: они играют в отношения (и Питер с ужасом понимает, что это всё меньше и меньше похоже на игру), таскаются на миссии, отговариваясь работой у Старка, раз в неделю Уэйд приходит на обязательный ужин в компании тёти Мэй, и они оба – оба – даже умудряются не палиться, и Питер вроде как… Питер вроде как привыкает к этому, понимаете? К Уилсону оказывается удивительно легко привязаться – даже несмотря на то, что он всё ещё больной ублюдок.
Питер только не усваивает одну простую истину: когда всё только-только приходит в норму, жизнь обязательно выкидывает коленца и виляет перед тобой жирной задницей.
Уэйд просто не отвечает на его сообщение. Вообще-то он пиздливый до жути, но вечно то теряет телефон, то вообще решает, что его накрыло очередной галлюцинацией… В общем, Питер не переживает: у Питера через неделю важный тест по химии, и тонны уравнений реакций не собираются ждать. Так что он обращает внимание на необычную, пугающую тишину только на следующий день.
Вернее, не так.
Просто следующий день – четверг, а по четвергам Уэйд Уилсон всегда приходит на ужин с фирменным финиковым пирогом тёти Мэй (похоже, он вообще единственный, кому этот пирог реально нравится).
Но в этот четверг он не появляется.
– Питер? – обеспокоенно спрашивает его тётя Мэй, тётя Мэй в белом, очень уютном фартуке, тётя Мэй, стоящая с блюдом с пирогом в руках. – Что-то случилось? Что-то с Уэйдом?
