Питер чувствует себя отвратительно, совершенно раздавленным. Так что он плетётся мимо тёти Мэй и громко хлопает дверью. А потом падает лицом в подушку и замирает так, распластавшись на кровати.

Его жизнь неумолимо и неуклонно катится к хуям. И знаете что? Дэдпул – вот кто во всём виноват.

Но Питер не будет, нет, Питер не будет о нём думать. Ни за что. И телефон, то и дело вибрирующий из-за нового входящего, доставать не будет тоже. А лучше выключит. Да, вот так.

И если, сидя над докладом, он чувствует себя хуже обычного, это совершенно точно не заслуга Уэйда Уилсона.

Тётя Мэй стучится в дверь его комнаты через полчаса – видимо, решает, что он достаточно остыл для разговора. Питер не остыл: у Питера перед глазами вместо параграфа из учебника по биологии – шершавые на ощупь губы, изъеденные язвами и ожогами, и настойчивый, но неожиданно осторожный язык.

Блядь, блядь, блядь!

– Питер, послушай, – мягко говорит тётя Мэй, сжимая его плечо. – Все влюблённые люди ссорятся, иногда по самым глупым причинам, но это не повод замыкаться в себе… если Уэйд сделал шаг к примирению, – телефон, как назло, разражается трелью звонка, – тебе стоит сделать его тоже.

– О да, – кисло отвечает Питер и сбрасывает вызов. Потом устало вздыхает. И трёт лицо ладонями. Он столько всего утаивает от тёти Мэй, столько всего, что он не может или не имеет права рассказывать, что не ждёт от себя (как и она не ждёт от него) откровенности, но вдруг говорит:

– Ты же должна быть против. Он отбитый, совсем, напрочь отбитый.

– Может быть, – тётя Мэй вдруг улыбается и легко сжимает его плечо. – Но скажи мне вот что, Питер: он тебе нужен?

Питер открывает рот. Питеру хочется рассмеяться и выкрикнуть ей в лицо: да на кой чёрт мне Уэйд блядский Уилсон? это всё фикция, стечение обстоятельств, ложь во благо! нет у нас ничего, и я бы предпочёл держаться от него подальше!

Питер не говорит ни слова.

– Не отвечай, – вдруг шепчет тётя. – По крайней мере, мне. Но себе ответь.

Он остаётся наедине с биологией и собой.

Питер так чертовски запутался.

Питер собирается избегать Дэдпула до самой своей смерти, а тёте Мэй… что ж, тёте Мэй он расскажет какую-нибудь сказочку.

Стоит ли говорить, что жизнь показывает Питеру средний палец?

Среда в колледже ничем не отличается от вторника, или от понедельника, или от прошлой субботы – скучные пары, набившие оскомину лица и Флэш Томпсон собственной персоной.

Флэш Томпсон, который ни-ког-да не упускает возможности втоптать Питера в грязь в прямом и переносном смысле. И нет для этого ничего лучше тренировки.

– Эй, Паркер! – орёт он, нагоняя нарезающего круги по стадиону Питера, и умудряется оскалиться даже на бегу. – Решил для разнообразия поработать не только ртом?

– Оставь свои фантазии при себе, – огрызается Питер. Очень хочется ускориться, оторваться от Флэша – но стоит ему так сделать, и у Томпсона возникнет закономерный вопрос: когда это тощий дохляк Паркер научился так бегать? А вопросы всегда влекут за собой выводы.

И меньше всего Питер хочет, чтобы Томпсон узнал, что его однокурсник – тот самый Человек-паук, фотографии которого с подписями разной степени паршивости, от «новый член команды Мстителей» до «герой или извращенец, нападающий на старушек?», украшают обложки журналов и газет.

Питер украдкой оглядывается – они оторвались от остальных, и вряд ли тренера волнует, что там происходит на его занятии, пока никто не отбросил коньки. С такого расстояния однокурсники кажутся маленькими, как муравьи.

Томпсон кривится. Питер хорошо знает эту его гаденькую ухмылочку, и паучье чутьё предупреждает его об опасности ещё тогда, когда Флэш только притормаживает, но он заставляет себя расслабиться – и буквально влетает лицом в грязную траву от резкого болезненного толчка. Чёр-рт… хуже жизни лузера только жизнь того, кто вынужден притворяться лузером. Питер приподнимается на локтях, остервенело отплёвываясь от песка, и коротко охает: Томпсон наклоняется, сгребает его за волосы и зло рычит прямо ему в лицо:

– Послушай, ты, пидор, если ты ещё раз вякнешь что-то про…

– Так-так-так, – весело говорит вдруг кто-то. – Что это тут у нас?

Питер поднимает голову и сталкивается взглядом с разлёгшимся прямо на траве Дэдпулом.

Он предпочёл бы, чтобы Томпсон использовал его вместо боксёрской груши, чем…

– А ты ещё кто такой? – презрительно кривится Флэш. – Паркер, это что, твой дружок с пластиковыми ножиками? Эй, ты! Вали-ка отсюда, пока я не навалял ещё и тебе.

– Нам угрожают? – спрашивает Дэдпул и тут же прижимает ладони в перчатках к щекам. У Питера начинает сосать под ложечкой. – Да, нам угрожают, тупица! И что же мы будем делать? Как что? Да, да, ты совершенно прав, Белый – мы проведём мастер-класс по угрозам здесь и сейчас!

…Плохое предчувствие оказывается верным.

– Нет! – Питер едва успевает вскочить на ноги и схватить Уэйда за запястье. Острейший кончик катаны замирает в доле дюйма от шеи побелевшего Флэша, едва-едва оцарапав кожу.

– Ты не можешь просто рубить в капусту тех, кто тебе не нравится! – зло говорит Питер, тыкая в грудь Дэдпулу пальцем. Уэйд кажется растерянным даже через маску.

– Но Па… Пити, он с тебя скальп снять пытался! – слабо возмущается он.

Питер тяжело вздыхает. Тайна его личности едва слышно трещит, обещая вот-вот разойтись по швам.

– Ты, – произносит он, всё ещё упираясь пальцем Дэдпулу в грудь, – стой здесь. А ты, – теперь он поворачивается к ничего не понимающему Флэшу, – ты просто… просто проваливай, пока тебя не превратили в отбивную.

Уэйд неохотно убирает катану в ножны. А после – Питер ничего не успевает сделать, слишком резким и отточенным выходит движение – хватает Томпсона за шею и, почти прижимаясь к нему, шепчет:

– Только попробуй ещё подойти к нему, и я переломаю все твои кости. По одной. Уяснил?

У Томпсона трясутся губы. Он кивает торопливо и часто, как китайский болванчик, и уносит ноги, как только его отпускают.

– Восхитительно, Дэдпул, – зло говорит Питер, когда они остаются вдвоём. – Ты только что дал ему повод задуматься о том, что может связывать меня с тобой. Молодец.

– Мы должны были спасти свою принцессу! – с достоинством отвечает Дэдпул. Питер устало проводит ладонью по потному лицу, оттягивает ворот футболки и вздыхает. А потом, озарённый неожиданной мыслью, медленно убирает руку и вкрадчиво интересуется:

– Как ты меня нашёл?

– Ну, Пити, – Уэйд даже отступает на шаг, увидев его взгляд, – сила любви привела нас к тебе!

Питер оглядывается на однокурсников, но те слишком далеко, чтобы понять, что здесь происходит. А потому он отпускает себя – и заряжает кулаком Уэйду под дых. Ловит его за подбородок, дёргает на себя (приходится привстать на цыпочки, и это даже унизительно), повторяет почти по слогам:

– Как. Ты. Меня. Нашёл?

И – да он сам охуевает от своей смелости – в качестве решающего аргумента больно сжимает чужие яйца через спандекс.

– Ай! – это пронимает Дэдпула моментально, кто бы сомневался. – Только не помидорки! Я всё расскажу! Это всё Мэй, горячая тётя Мэй позвонила нам и сказала, что мы можем встретить тебя после колледжа, и мы хотели подождать, но очень соскучились по нашему Паучку и по его упругим булочкам…

– Хватит! – Питер убирает руку (Дэдпул, уёбок, разочарованно вздыхает) и поджимает губы. – Я всё понял. Ты зря притащился сюда. Я не в настроении разговаривать – так что проваливай.

– Паучок такой жестокий, – почти скулит Уэйд, и, чёрт, это даже мило. – Ни слова о любви, только холодность и безразличие! А мы всего-навсего собирались позвать Паучка на свидание, на прекрасное свидание с тако и чимичангами, а ещё, может быть, с парой сражений, но Паучок нас не любит, нет, не любит!

Однокурсники Питера подтягиваются поближе, явно заинтересованные происходящим. Ещё немного, и они смогут услышать, что орёт Дэдпул: да тот верещит так, что уши закладывает. Питер беспомощно оглядывается и торопливо шепчет: