– Питер Бенджамин Паркер! – орёт Уэйд, и Питер по привычке вскидывает голову, растерянно глядя на него. Уэйду хватает наглости ухмыльнуться. – Горячая Тётушка сказала нам, что это обязательно сработает! Пити, сладенький, перестань нервничать, от нервов появляются морщинки на заднице, а мы не хотим, чтобы сахарный задок нашей детки стал морщинистым…

– Идиот… – шепчет Питер и выдыхает: странным образом этот бред его успокаивает.

– В нашей паре только один маленький умник-вундеркинд, и это не я! Так что собери свои яйчишки в кулак и перестань пускать сопли! – радостно выдаёт Дэдпул, гремя цепями, как привидение.

Питер делает осторожный вдох. И ещё, и ещё, и ещё.

Его не нужно успокаивать. Только не Уэйду, не Уэйду, которому, блядь, сейчас так больно, что он, Питер, и вообразить себе не может.

Он решительно склоняется над экраном.

Внутренний счётчик в его голове – до нового погружения двадцать, девятнадцать, восемнадцать – заливается лающим визгом.

На «десять» Питер взламывает программу. На «пять» открывает окно кодировки и вчитывается в столбики букв и цифр.

«Два!» – истерично вопит счётчик, когда пальцы Питера замирают над нужной строкой.

«Один!»

Питер жмёт на «о’кей».

«Ноль!»

Он зажмуривается, с болью ожидая скрежета… Но ничего не происходит.

Наступившая тишина оглушительна.

– Эм, Пити? – неуверенно произносит Дэдпул, дёргая рукой. – Я, конечно, тоже очень рад и с удовольствием бы тебя потискал, но Белый говорит, что сейчас я полечу в этот чан, и, если честно, его доводы очень УБЕДИ-И-И-И-И-И….

Питер впечатывается в стену вместе с телом Дэдпула.

Вернее, с тем, что от него осталось.

– Блестяще сработано! – возбуждённо говорит Уэйд, когда Питер бессильно падает на пол, всё ещё прижимая его к себе. – Просто блестяще! Клянусь, у меня бы встал, но…

Он опускает взгляд себе на живот и душераздирающе стонет.

– О нет! Эти уроды отобрали у нас член!

Питера трясёт.

И, если хотите знать, вас бы тоже затрясло, если бы вы сидели на полу, прижимая к себе половину человека. Ровно половину – до пояса.

– Он, конечно, отрастёт, но мы так надеялись на минетик! – пиздит Уэйд, разочарованно кривя губы. – Всего один ма-аленький минетик от нашего Паучка! Мы ведь заслужили, разве нет? Но теперь мы ничего не получим! Совсем, совсем ничего… Слушай, Пити, может, хотя бы оближешь мне соски? Думаю, я смогу кончить глазами! А может, у меня тоже вырастут эти прикольные шутеры на руках, только вместо паутины они будут выстреливать спе…

Питер смеётся, пока не начинает рыдать.

========== -9- ==========

– Что им от тебя было нужно? – спрашивает Питер уже позже. Он сидит на продавленном диване Уэйда, заляпанном бог знает чем, и осторожно поглаживает неровную грубую кожу лысой головы Уилсона. Тот почти полностью восстановился; на нём только короткие цветастые шорты, и Питер разглядывает его новоиспечённые ноги с непонятным ему самому страхом: вдруг останется больше отметин? Вдруг на этот раз то, что пришлось перенести Уэйду, отразится на его теле?

Но это просто ноги Уэйда Уилсона – мускулистые, крепкие, испещрённые язвами и розоватыми окружностями ожогов.

– Думаю, всё дело в нашей харизме, – говорит Уэйд, поигрывая остатками бровей. – Ну, знаешь, он такой: Уилсон, пойдём со мной, будь моим! А я ему: нет, Аякс, соси хуй, у меня есть моя детка Пити! Ну, он и расстроился. Эти злодеи такие ранимые…

Питер тихо смеётся и наклоняется к нему, коротко и мягко целуя в щёку. От этих его поцелуев болтливый Уилсон всегда затыкается, будто не верит (скорее всего, действительно не верит), будто ждёт, что сейчас всё это исчезнет. Но Питер не собирается исчезать – он это для себя уже решил. Ещё тогда, когда прижимал к себе изувеченного, но парадоксально радостного Уэйда и ждал, пока за ними придут Мстители.

Он покрывает лицо Уэйда мелкими поцелуями, пока не добирается до губ.

– Пити, детка… – начинает Уилсон, но сразу же послушно затыкается, и Питер вылизывает языком его ненормально горячий рот.

И опускает ладонь Уэйду на бедро.

Как мало знаменитому Дэдпулу нужно для того, чтобы у него встал.

– Пи-ити, – почти по-щенячьи скулит опаснейший наёмник и, на минуточку, неубиваемая скотина. А потом толкается бёдрами навстречу осторожной ладони Питера и скалится:

– Уэйд-младший, это Пити. Пити, это Уэйд-младший. Думаю, вам стоит попробовать подру… о-оу!

Питер коротко и сильно сжимает его член прямо через шорты. И коротко хмыкает. Уилсон поворачивает голову, впечатывается губами в его живот прямо через ткань, всасывает, и Питер ощущает этот жаркий язык сквозь мокнущий хлопок футболки, и это… и это пиздец какое будоражащее ощущение.

– Уэйд… – хрипло шепчет он, то ли предупреждая, то ли выпрашивая ещё (самому неясно), выворачивает запястье, скользит по всей длине, обрисованной тонкой тканью шорт. И, набравшись смелости (ты же уже трогал его член, придурок, чего бояться?), ныряет ладонью в них.

Там у Уэйда охуительно горячо и твёрдо, да Питер мог бы кончить от одного этого ощущения, только от того, как сильно у Уэйда на него стоит; и Уилсон не может, не-ет, Уилсон никогда не может упустить такую важную деталь – всё ещё лёжа головой на коленях Питера, он утыкается губами в его пах, жарко и влажно дыша туда, и хрипло шепчет:

– Пити… держись.

В следующую секунду Питера нечеловеческим рывком впечатывают в диван спиной. Уэйд нависает сверху, большой, тяжёлый и горячий, дышит загнанно, с присвистом, взгляд у него жадный и сумасшедший – всё, мозги отключились напрочь, только взгляни, Паркер, что ты умеешь.

Питер тянется ближе. Питеру рёбра щекочут предвкушение и лёгкий страх. Питер вжимает Уилсона в себя бёдрами, трётся, запрокидывает голову (откуда ему знать, что Уэйд вылизывает взглядом изгиб его шеи), требовательно подаётся навстречу, стояком к стояку. И давится судорожным всхлипом, когда острые зубы оттягивают кожу на его шее. Он знает – метка исчезнет через пару часов (может быть, в таком отношении паучья регенерация не так-то и хороша), но сейчас ему кажется, что эта печать – принадлежности, и он действительно впервые согласен на неё – не сойдёт никогда.

Уэйд сдёргивает с него штаны. Слышится треск ткани, но Питер потом – потом, не сейчас – выскажет ему пару ласковых насчёт порчи одежды. А пока – двигайся, Уилсон, мать твою, просто двигайся! Не смей замирать вот так, этого мало!

Нет ничего приятнее ощущения шершавых, грубых пальцев, ныряющих в его, Питера, рот; он обсасывает их старательно, послав в задницу смущение, смотрит Уэйду прямо в глаза, в эти, блядь, нереально яркие глаза, и тот хрипло шепчет, втираясь в Питера телом:

– Пи-ити… моя маленькая послушная сучка…

И знаете что? Быть маленькой послушной сучкой Уэйда…

Это горячо.

Питер вылизывает его пальцы по всей длине, от подушечек до костяшек, расслабляет горло, позволяя пропихнуть их себе дальше, елозит языком между, чуть прикусывает. У Уэйда взгляд дикий, совершенно, блядь, дикий (и Питеру стоило бы переживать за свою задницу, но вот в чём штука – Уэйд Уилсон, хладнокровный ублюдок Уэйд Уилсон никогда не сделает Питеру больно), и пальцы он вталкивает всё глубже и глубже, и Питера это просто парадоксально сильно заводит, настолько, что он требовательно что-то мычит и жмётся голыми бёдрами в Уэйда, безмолвно приказывая: сними блядские шорты!

Уилсон всегда умел понимать его без слов.

Когда широкая шершавая ладонь обхватывает оба их члена, Питер едва не всхлипывает, так это хорошо. Он уже почти давится этими пальцами, ему нечем дышать, но, о-о-о, блядские боги…

– Только взгляни, – заговорщически шепчет Уэйд ему в губы, вылизывая уголок его рта (Питеру раньше это казалось отвратительным – теперь его трясёт от возбуждения). – Только взгляни, как ты течёшь для меня…

Его большой палец дразняще скользит по головке члена Питера, и Паркер давится стоном.

– Хочешь? – спрашивает Уэйд, вылизывая его кадык. – Хочешь папочкины пальцы в себе?