Потому что Аякс был тем ублюдком, который превратил Уэйда Уилсона в Дэдпула.

Питер ловит себя на отвратительной мысли о том, что его, этого урода с лживой улыбочкой, он пристрелил бы без сожалений.

– Пойдём, – решительно говорит Питер. Волнение и адреналин в крови придают ему сил – нужно преодолеть всего несколько коридоров, несколько коридоров, кое-где испещрённых блёклыми белыми отметинами («враги», – равнодушно пожимает плечами Пьетро).

Наверное, потом он будет удивляться, как у него вообще выходит шагать, изредка переходя на бесшумный бег; по большей части он подволакивает ногу, бережёт её, но всё-таки… всё-таки силы оставляют его перед вторым коридором, наверняка таким же узким и сырым, как предыдущий, и Питер тяжело облокачивается на стену. Ртуть, видимо, из вежливости шагающий с ним в ногу, останавливается.

– Что такое, Спайди? – недоумённо интересуется он. – Разве твоя регенерация не должна была с этим справиться?

– Пуля, – хрипит Питер, запрокидывая голову. – Нужно… вытащить… пулю.

– О, спасибо, как мило с твоей стороны сообщить это сейчас, а не посреди сражения с этими уродами! Почему как только нужно сделать что-то настолько мерзкое, например, вытащить пулю из чьей-нибудь ноги, счастливчиком обязательно оказываюсь я? Так, Спайди! Только не отрубайся – не смей, блядь, отрубаться, я же тебе нос сломаю и не посмотрю, что меня потом Уилсон на канадский флаг порвёт! Спайди!..

Всё, что Питер чувствует, – неумелые и оттого безуспешные ковыряния острого ледяного лезвия в колене. «Блядь, – вот что он думает, – блядь, если бы рядом был Кэп или хотя бы Тони…»

Спасительная темнота – пустота, тишина, забвение, никакой боли, сладкий, никакой боли – зовёт его к себе, и Питер шагает к ней…

Его нос ломается с отвратительным оглушительным хрустом.

– Прости, но я предупреждал! – довольное лицо Ртути прямо перед его собственным двоится и расплывается. – Давай, пойдём – нам нужно поскорее вернуться к Ло… к остальным.

К Логану – вот что он хотел сказать.

К здоровенному громиле Логану, в которого Ртуть влюблён, как девчонка. Вроде бы даже взаимно – а может, и нет, Росомаха из тех, у кого не лицо, а глыба каменная, поди разбери, нравишься ты ему или он планирует тебя из окна вышвырнуть.

– Да, – слабо выдыхает Питер. – К Уэйду…

Потом ему будет мучительно стыдно за собственный эгоизм – его друзья залезли в этот гадюшник, чтобы спасти Уилсона, ради него, а он может думать только о том, как бы поскорее добраться до Уэйда.

Он не помнит пути – разрывается между болью в мучительно медленно регенерирующем колене (и в переносице, спасибо, Пьетро, твою-то мать!) и страхом: кто знает, что уже успели сделать с Уэйдом? Да, да, конечно, он бессмертный, он и из ошмётков регенерирует, но это же не значит, что ему не больно!

И потом – вдруг этот Аякс что-то придумал? Вдруг у него был запасной план: какая-нибудь особенно мучительная пытка, растянутая на месяцы и годы?

– Слишком громко думаешь, – Ртуть касается его плеча. В темноте чужого лица не разглядеть, но Питер уверен – его невольный напарник усмехается. – Всё с твоим чудовищем хорошо, краса… ауч, а вот это было грубо!

Охранник, чья пуля только что просвистела в доле дюйма от виска Ртути, непонимающе вздрагивает и тяжело обмякает. Со стороны это выглядит так, будто ему просто стало плохо – но Ртуть возникает из ниоткуда и с отвращением отпихивает охранника. А потом наклоняется и вытирает нож об его штанину.

– Что? – удивляется он, ловя взгляд Питера, сражающегося с тошнотой. – Он хотел меня пристрелить, если ты не заметил!

– Его можно было сдать полиции, – слабо отвечает Питер. Пьетро закатывает глаза.

– Просто не представляю себе, как Уилсон тебя терпит! – сообщает он, капризно растягивая гласные. – Ты и в постели такой же зануда?

Питер вспыхивает и отворачивается.

– Оу, – говорит Ртуть максимально довольным тоном. – Так у нас тут затесалась маленькая невинная де…

Кулак Питера врезается ему под рёбра.

– Заткнись, – ровно говорит Паркер. – К нам идёт ещё один.

Паутину он отправляет в темноту вслепую, но, судя по сдавленному стону, попадает в яблочко. Ртуть странно хмыкает, потирая рёбра, и, не говоря ни слова, шагает дальше. Его брезгливый возглас подсказывает Питеру, что Пьетро вляпался в паутину, и месть сладка.

Прямо перед точкой назначения Ртуть вдруг останавливается. И говорит ему:

– Послушай. Там никого нет, все разбежались по тревоге, только твой Уилсон. А наверху… – он нервно облизывает губы. – А наверху наши, и мы не знаем, сколько здесь этих тварей. Ты же справишься один?

Питер уже не уверен, что сможет один хоть шаг сделать.

Но кивает незамедлительно – если и Пьетро чувствует вот это, это вот ошеломительное, всепоглощающее чувство ужаса за Логана, то…

– Конечно. Я справлюсь, – не вполне искренне отвечает он. – Иди.

Питер остаётся в одиночестве, разбавляемом только яростным стуком его сердца.

И это ощущение пиздец как его пугает, так что он торопливо вжимает пропуск в поблёскивающий огонёк считывающего устройства и рычит:

– Ну же, блядь, откройся!

Ему крупно повезёт, если окажется, что карточка не заблокирована: если мутанты нашли тело Аякса, они наверняка сделали выводы…

Но огромные двери, которые смог бы одолеть разве что Тони (или Логан, но ценой когтей), неохотно и медленно разъезжаются в стороны. Питер делает шаг и оглядывается. А потом надрывно кричит:

– Господи, Уэйд!

Уэйд Уилсон – без маски, в ошмётках костюма – поднимает голову и скалится. В уголке его губ наливается и лопается чёрный кровавый пузырь.

– О, детка, – говорит Дэдпул, подвешенный за запястья над чаном с кислотой. – Рад тебя видеть. Извини, мы… кххх… слегка не в форме.

Питер проглатывает глухой скулёж и мчится к нему, забывая о колене. Нервно оглядывается, силясь отыскать пусковой механизм, но Уэйд только глухо смеётся. И дотрагивается до его щеки.

–Это дерьмо управляется с компьютера, – говорит он так спокойно, будто его не растворяют. – И я сомневаюсь, что ты смо…

Питер не слушает – Питер мчится к крошечному экрану, едва не падает, потому что колено скручивает болью, но всё-таки справляется с приступом. Его пальцы нервно порхают над голограммами, силясь подобрать код…

Уэйд молчит.

Эта тишина оглушительна.

Уэйд по пояс в кислоте.

– Как… – Питер проглатывает ком отчаяния и горечи. – Как часто?

– У тебя есть что-то около минуты перед этим заходом и около четырёх перед следующим, – меланхолично говорит Уэйд.

Питер нервно всхлипывает.

– Малыш? – тон Уилсона моментально меняется; Питер даже не успевает на хер его послать за «малыша» (это просто рефлекс, привык), потому что Уэйд вдруг добавляет:

– Малыш, что-то не так? Конечно, что-то не так, дубина, он же ранен! Замолчи ты! Сам замолчи!

Питеру хочется истерично взвыть.

Уэйд Уилсон – единственный человек на свете, который может переживать из-за его простреленного колена, буквально купаясь в кислоте.

Возьми себя в руки, Паркер! И подбери уже блядский код! Или у тебя лапша вместо мозгов?

Он сражается с ублюдочной системой, кажется, несколько секунд. Лишь несколько секунд! – и потому вздрагивает, когда цепи приходят в движение.

Уэйд погружается в кислоту ещё на дюйм.

Он не издаёт ни звука – только открывает рот, как будто у него заложен нос, и над верхней губой у него выступает испарина.

Питер никогда не видел такого выражения его лица. Питер не дурак – прекрасно понимает, что это значит.

И руки у него очень не вовремя начинают трястись.

– Господи… – совсем не по-супергеройски всхлипывает Дружелюбный Сосед Человек-паук и отшатывается от экрана. – Господи, Уэйд! Я должен был спохватиться раньше, прийти сюда раньше, я должен был…

– Питер.

– Если бы мне хватило мозгов позвонить Тони ещё днём…

– Пити, детка.

– Я ведь знал, знал, что что-то случилось, я…