Питер ловит его руку, не давая впихнуть себе в рот третий палец, отстраняет (и если он и краснеет, видя, как блестят подушечки от его собственной слюны…), скользит языком по обожжённой ладони – там, где должна быть, но где уже никогда не будет линии жизни.

– Ох… – выдаёт Уэйд, и глаза у него становятся почти чёрными. Питер хочет подразнить языком запястье, прикусить косточку, так близко расположенную к коже, но не успевает – его переворачивают, втискивают лицом в пропахший порохом и мексиканской жратвой подлокотник, вздёргивают за бёдра, вынуждая принять унизительную (и охуенно возбуждающую) позу, Уилсон наваливается со спины, тяжеленный, как медведь, грубая кожа его груди царапает лопатки. Питер с глухим стоном вжимается пылающим лбом в подлокотник и нетерпеливо ведёт бёдрами из стороны в сторону.

– Скажи это, – совершенно хрипло приказывает Дэдпул. – Скажи.

Питер проглатывает тяжёлый ком в горле.

– Уэйд, – шепчет он на грани слышимости. – Пожалуйста. Твои пальцы.

– Ох, детка… – с присвистом выдыхает Уилсон. А в следующую секунду в Питера проникает первый палец.

Питер, знаете ли, не идиот – он перерыл кучу форумов, вычитал кучу статей. Он даже пробовал сам, в душе (странное ощущение, не противное, но и приятного мало), он думал, что это будет…

Всё совсем не так.

Всё по-другому.

Уэйд вылизывает его шею и плечи, Уэйд – огромный, горячий, его Уэйд – гладит его по животу, то и дело дразняще пробегаясь пальцами по члену, Уэйд пиздец как терпелив. Уэйд растягивает ме-едленно, очень медленно и очень осторожно, будто Питер хрустальный и может рассыпаться от пальца в заднице (потом они оба посмеются над этой формулировкой).

– Уэйд… – хрипит Питер, вскидывая задницу. – Хватит, блядь, любоваться. Давай.

Уилсон молчит – только загнанно дышит Питеру куда-то в лопатку.

Он, наверное, еле сдерживается.

Со вторым пальцем приходит и лёгкий дискомфорт – но его так легко не заметить на фоне охуительных тёплых волн удовольствия, омывающих живот всякий раз, когда Уэйд обхватывает его член или сжимает в ладони яйца; Питеру мучительно хочется потереться стояком о загаженную обивку дивана, Питеру мучительно хочется получить больше, ещё, ещё.

Форумы говорили, что первый раз в задницу – это всегда пиздец как больно. Мол, ещё на пальцах будешь поскуливать и умолять прекратить.

Если Питер и готов умолять, то – об обратном.

На третий палец он уже не согласен. Ему слишком много всего, дышать больно от глухой нежности и нетерпения.

– Уэйд, хватит, – говорит Питер, прогибаясь в спине сильнее. Уилсон хмыкает ему в плечо, тянет, насмешничая и дразня:

– Попроси меня, детка. Как следует.

– Уэйд… – щёки вспыхивают моментально, и Питер против собственной воли сжимается вокруг пальцев; Уилсон судорожно втягивает воздух, кусает его в шею, отвечает – как ему только выдержки хватает сохранить этот наглый тон? – почти спокойно:

– Нет. Не Уэйд.

Будто специально, его пальцы задевают простату, и Питера, блядь, просто выгибает, и Питер опирается на дрожащие руки, прерывисто, жадно, торопливо дыша.

– Пожалуйста… – выскуливает Питер, и его щёки заливает обжигающим румянцем. – Пожалуйста, папочка…

А потом глухо вскрикивает и охает – его впечатывают в скрипнувший диван, куда-то в плечо впивается пружина, Уэйд приникает к нему охуенно горячим телом, Уэйд сжимает его бёдра, Уэйд в него проникает одним резким рваным толчком, и вот это – вот это больно, но Питер не уверен, от чего точно он задыхается, давясь хрипящими стонами: от этой боли или от парадоксального, совершенно мазохистского удовольствия.

– Ох, Пити, – тихо выдыхает Уэйд и начинает двигаться сразу же, не давая ему ни шанса на привыкание. – Какая у тебя тугая, горячая попка… так охуенно сжимает член… моя потрясающая, узкая сучка…

Питер понять не может, чего в нём больше – этой боли или удовольствия, всё смешивается в коктейль и мешает дышать, Уилсон почти лежит на нём, тяжёлый и жаркий, Уилсон двигается размашисто и жадно, до отвратительно грязных звуков шлепков плоти о плоть, Уилсон вылизывает его шею и усыпает укусами лопатки, а потом его ладонь грубо сжимает яйца Питера, и губы касаются его шеи, и Уэйд проезжается членом по простате, и…

И – да, блядь, да – Питер скулит, как послушная шлюха, и крутит задницей, напрашиваясь на новый толчок.

– Скажи! – отрывисто приказывает ему Уэйд; на шее огнём горят следы хаотичных рваных поцелуев-укусов, задницу печёт, и у Питера стоит так, что пачкает смазкой обивку. – Скажи это, Пити!

Питер задыхается, запрокидывает голову, ловит спасительный кислород пересохшими губами. Колени разъезжаются, локти ноют от двойного груза; последние крупицы драгоценного воздуха он тратит на то, чтобы рвано прошептать:

– Я твоя… ох… твоя детка.

– Да-а-а! – почти орёт Уэйд, вбиваясь в него особенно сильно. – Моя прекрасная, моя охуительная детка с тесной задницей и горячим ротиком! Моя – и только, слышишь?

Его ладонь ложится Питеру на шею. Пальцы в грубоватой ласке пробегаются по ключицам и замирают так. Питер замирает тоже – он знает, что будет дальше, и нетерпение мешается в нём с животным ужасом (кто знал, что такая смесь тоже возбуждает?); он мычит, он мотает головой, он ёрзает, но только сильнее насаживается на член, и вот от этого – да, вот этого Питер приглушённо воет, слишком охеренно, слишком пра-авильно, каждым толчком… блядь, Уэйд…

– Моя шлюшка, – почти рычит Уилсон ему в спину, до крови раздирая кожу на лопатках. – Моя развратная маленькая шлюшка Пи-и-ити…

У Питера перед глазами всё плывёт и смазывается от наступающего оргазма.

А потом Уэйд сжимает его горло.

И держит, держит, держит. Усиливая хватку. Каждый раз – в такт очередному толчку, вот тебе, детка, маленькая смерть.

Питер задыхается, Питер царапает его пальцы, силясь отодрать эту жестокую руку от горла, но ничего не выходит. Ничего, ничего, только…

Щёки жжёт.

Питер давится стоном и скулежом, Питер глухо всхлипывает, Питер дёргает головой, пытаясь освободиться, но крепкие пальцы лишь сжимаются сильнее, и вот теперь – теперь ему страшно. Да, блядь, ему страшно, у него во рту пересыхает, а лёгкие начинает печь, перед глазами пляшут чернильные мушки, и при всём при этом – бля-адь – у него стоит так, что больно, он и впрямь течёт от крепкого члена внутри, как последняя сучка, и голова у него кружится, и, кажется, он сейчас… если Уэйд не отпустит…

Мир вокруг угрожающе сужается до крошечной точки.

За секунду до того, как темнота подбирается к Питеру, Уэйд убирает пальцы. И опускает их на его член.

Вместо темноты приходит ослепительный свет, и Питер глухо отчаянно воет, как раненый зверь, и тяжело падает на диван, вжимаясь мокрым от слёз и пота лицом, и толкается членом в горячую ладонь.

И только спустя несколько мгновений – когда Уэйд со сдавленным рычанием наваливается сверху, в последнем, финальном толчке спуская прямо в Питера, он понимает, что кончил.

Живот весь липкий, как и диван под ним.

Дышать всё ещё больно, и на шее – Питер знает наверняка – остались синяки.

– Ты ебанутый, – охрипшим голосом говорит он, торопливо стирая с щёк следы слёз. – Совершенно ебанутый.

– Моя детка, – тянет Уэйд, видимо, даже не слушая его, и целует Питера в мокрый затылок. А потом добавляет вдруг:

– Я люблю тебя. Мы любим.

И, конечно, сразу же всё портит.

– Ну что, может, сгоняем пожрём в тако белл?

========== -10- ==========

Питер ужасно нервничает.

Нет, если вы об этом подумали, он не рожает – вы видите в шапке омегаверс? Нет? Вот и хватит лыбиться. Всё гораздо сложнее.

Сегодня четверг.

Первый, ну, вы понимаете, четверг после того происшествия. И сегодня… да, сегодня Питер должен сделать кое-что важное. Но пока…

– Не отвлекайся! – орёт ему Кэп, запуская щитом в морду очередному дебилу в маске. – Питер, сзади!

Да, супергеройская жизнь имеет свои минусы: на затылке у него теперь, судя по ощущениям, здоровенная шишка. Зато пойман преступник: сидит, намертво спеленутый паутиной, и осоловело моргает, явно не понимая, что произошло.