— Уэйд? — снова нервно переспросил Питер. Уэйд не ответил. Уэйд улыбнулся, шало и дразняще, глаза его — голубые-голубые, невыносимо голубые глаза — блеснули хитрецой, а в следующее мгновение он опустил голову и жарко подул на дрогнувшие пальцы Питера.

Питера просто размазало по проклятому диванчику — ноги моментально стали ватными, в лицо бросилась кровь, сердце торопливо и зло заплясало по рёбрам.

Уэйд отстранился, как ни в чём не бывало, не замечая, что сотворил секундной близостью губ, обаятельно улыбнулся подошедшей официантке, затараторил, требуя «самый вкусный горячий шоколад, который знал Нью-Йорк, крошка»… всё то время, пока он болтал, Питер безуспешно пытался взять себя в руки.

Какая мелочь! Подумаешь — Уэйд не сделал ничего такого, Уэйд просто… помог. Да, помог. По-дружески. Друзья так поступают, правда?

Кого ты обманываешь, Питер Паркер.

Друзья так не делают. И у друзей на такое не встаёт.

— Пити! — окликнули его откуда-то издалека, и пришлось вынырнуть из сладкого, стыдного, мучительного марева мыслей. Уэйд улыбался. Сидел на диванчике напротив и улыбался. — Ты будешь что-нибудь сладкое? Бетти говорит, здесь потрясающие эклеры!

Бетти, которая, очевидно, пыталась флиртовать с Уэйдом, несколько раздражённо поджала губы. Питеру дыхание перехватило от неуместной и глупой ревности; едва справившись с собой, он выдавил:

— Нет, ничего.

— Два ванильных эклера для малыша! — решил Уэйд и снова улыбнулся; на щеках его заплясали ямочки. Бетти растерянно вздрогнула и тут же ретировалась, нервно стуча каблучками. Питер знал, что нельзя быть таким злорадным, и знал, что Уэйд не отдавал себе отчёта в сказанном, но дурацкая радость всё равно лизнула шершавым языком щёку.

Бетти, наверное, решила, что они парочка.

И Питер не собирался её разубеждать.

— Так вот, Уэйд, — продолжил он позже, поглаживая пузатый бок кружки с восхитительным пряным шоколадом, — что касается операции…

Уэйд подавился эклером.

— Давай поговорим о чём-нибудь другом, малыш, — пробормотал он, вытирая рот от заварного крема (больше всего на свете Питеру хотелось слизнуть этот крем с уголка чужих губ). — Например, о…

— Например, о том, что ты прекратишь ребячиться и поедешь на операцию, — недовольно ответил Питер, усиленно пялясь ему в переносицу. — Она поможет. Точно. Вот увидишь.

Секунду Уэйд выглядел так, будто хотел возразить. Будто в нём боролись два чувства. Но он ничего не сказал. Только кивнул и яростно откусил добрую половину эклера.

Было ли это и вправду, или неверие вперемешку с отчаянием лишь почудилось Питеру в блеске чужих глаз, он не знал.

***

— Мистер Паркер! — гневный окрик учителя вырвал его из дрёмы, и Питер растерянно вскинул голову; где-то позади гаденько захихикал ублюдок Флэш, пока ещё державшийся в отдалении, но не упускавший случая позубоскалить. Математик навис над Питером угрожающей тенью; спать на его уроках было смерти подобно…

— Может быть, выйдете к доске и решите задачу, объяснение которой проспали? — шевельнулись бескровные губы.

Питер украдкой вздохнул, поскрёб затылок и потащился к доске.

Спустя пять минут математик недовольно поджал губы и прищурился, дотошно вглядываясь в нестройные цифры. Почерк у Питера был отвратительным, этого у него было не отнять, но даже придирчивый мистер Харрис не нашёл в решении помарок.

— Вам очень повезло, мистер Паркер, — процедил он напоследок и властным жестом отпустил Питера обратно. А потом повернулся к примолкшему классу. — Как видите, только исключительный ум может стать для вас оправданием безделью на моём уроке…

Питер против собственной воли улыбнулся, и суровый мистер Харрис снисходительно приподнял уголки губ в ответ.

— А чему ты удивляешься? — уже позже пожал плечами Уэйд, лениво жующий жвачку. — Вся школа знает, что ты грёбаный вундеркинд, Пити. Тебе всё простили бы. Даже если бы ты сплясал перед директором лезгинку без штанов.

— Думаю, после этого мне бы точно не светила научная стипендия, — хихикнул Питер, легко ущипнув Уэйда за бедро, и зевнул. — Эй, большой парень, как насчёт того, чтобы завалиться ко мне с ночёвкой?

Уэйд весь подобрался.

— Я заинтересован. И чем же мы будем заниматься? Диким разнузданным сексом?

Питер закатил глаза. На секунду — только на секунду, большего он себе не позволил — всё в нём захотело ответить: да, чёрт тебя побери, да.

— Ну, вообще я собирался нагнуть тебя в Ассасинах, — ответил он нарочито безмятежно, успокаивая сбившееся с ритма сердце. — Но, если ты хочешь обозвать это так…

— Кто кого ещё нагнёт! — предсказуемо возмутился Уэйд, поджимая губы.

Питер поцеловал бы этот капризный рот.

— Мне пора, — с сожалением вперемешку с облегчением выдавил он, кинув взгляд на часы. — Урок вот-вот начнётся. Тебе тоже стоило бы поторопиться.

— У меня сейчас тренировка, — лениво отозвался Уэйд, вопреки собственным словам поднимаясь с подоконника вместе с Питером. — Последняя перед… ну, знаешь, матчем. Ты же помнишь?

Он часто спрашивал о таких, по мнению Питера, очевидных вещах. Будто Питер вообще мог забыть, что через несколько дней у Уэйда матч. Решающий матч, от которого зависело, пройдёт их команда в финал или нет.

— Разумеется, — сказал Питер почти насмешливо. — По всей школе развешаны транспаранты, нам то и дело впаривают что-то о том, что мы должны «гордиться своими футболистами». У меня просто не было шанса не помнить об этом, знаешь ли.

Уэйд замер, как вкопанный. И поймал Питера за руку. Питер вздрогнул, поднял голову, удивлённый остановкой, с невольным беспокойством позвал:

— Уэйд?

Больше всего боясь услышать, что Уэйду плохо.

Но Уэйд не выглядел так, будто у него болела голова или его тошнило; он только хмурился, и глаза у него были непривычно тёмные.

— Это проблема? — спросил он негромко. — Ну, то, что тебе приходится…

О, господи.

Питер едва не рассмеялся. Но прикусил язык, увидев неожиданно серьёзное выражение чужого лица, и со вздохом покачал головой.

— Нет. Нет, конечно, как тебе вообще это в голову пришло. Я… — он помедлил. В огромном шумном коридоре было слишком много лишних ушей, но Питер всё равно выдохнул:

— Я горжусь тобой.

Улыбка Уэйда могла бы осветить целый кабинет.

Прошедший мимо Флэш больно толкнул Питера плечом и бросил, не глядя на них:

— Милуйтесь наедине, голубки.

И буркнул себе под нос так тихо, что, наверное, это расслышал один Питер:

— Пидоры.

Питер знал — не будь здесь Уэйда, который с лёгкостью мог накостылять Томпсону, и столь, в сущности, невинной формулировкой Флэш бы не ограничился. Стало гадко, кончик языка обожгло кислым; Уэйд всё ещё был здесь, с ним, но теперь Питеру стало почти дурно от их близости, от чужих пальцев на его запястье.

Как будто… как будто то, что он чувствовал к Уэйду, было очевидно для всех, кроме самого Уилсона, и теперь каждый стремился изувечить, исчернить это робкое чувство.

— Не обращай на него внимания, — мягко сказал Уэйд, поглаживая запястье Питера, но глаза у него были прищурены: верный признак того, что на сегодняшней тренировке Томпсона ждал серьёзный разговор.

Ну вот.

Всё из-за него.

— Дурак, — сказал Питер тихо.

— Дурак, — сказал он снова, два часа спустя, обрабатывая небольшую, но жутко кровоточащую ссадину у Уэйда над бровью. Руки дрожали. Он вообще-то привык к чему-то подобному, Уэйд любил почесать кулаками (одному богу известно, как это ещё не дошло до директора), и Питеру часто приходилось дезинфицировать его боевые ранения, но сегодня…

Он не мог перестать думать, что виноват в этом.

— Зачем ты к нему полез? — спросил он устало и сжал чужое плечо, удерживая взбрыкнувшего Уэйда на месте. — Да сиди же ты, пустая голова! Я ещё не закончил.

— Мудаков нужно ставить на место, — с неожиданной злобой ответил Уэйд. И поморщился, когда Питер прошёлся ваткой по его разбитой губе. — Думаешь, ему не досталось? Уверен, Томпсон ещё не скоро сможет подрочить.