— Замолчи и послушай, — вышло внезапно резко, и Питер сдулся, как воздушный шарик, и сгорбился, и обнял себя за плечи, в кровь кусая губы. Уэйд ненадолго замолк. — У нас отличная команда. Сработанная, сильная, умелая. Достойная первого места.

— Нет, — Питер замотал головой, будто Уэйд мог увидеть это, сжал зубы. — Нет, Уэйд, не смей…

— Всё будет хорошо, — со странной, пугающей нежностью ответил Уэйд. — Томпсон и на километр к тебе не приблизится, обещаю. У нас с ним… договорённость.

Питеру было плевать. Плевать, даже если бы чёртов Флэш избил его до полусмерти, даже если бы придушил к чертям! Только… только не…

— Пятьдесят на пятьдесят, помнишь? — вдруг сказал Уэйд тихо и спокойно. — И на этот раз судьба решила повернуться ко мне задницей, а её задница, поверь, и в подмётки твоей не годится. Питер, я… Мне не стоило звонить, но… я хотел узнать.

— Ты и так знаешь, — сказал Питер, смаргивая злые слёзы. — Ты, чёрт возьми, знаешь. Знаешь, что я люблю тебя!

Удивительно — как легко эти слова, всегда казавшиеся ему такими трудными и тяжеловесными, сорвались с его губ. Как просто оказалось признаться в том, чего он боялся, теперь, когда…

— Ты всегда был для меня особенным, — ответил Уэйд глухо, будто бы через силу, и Питер готов был поклясться, что услышал едва слышное судорожное «чёр-рт». — Я не хочу… не хочу всё портить. Не хочу, чтобы ты видел…

— Не хочешь всё портить?! — Питер всё же закричал, не смог сдержаться, рванулся к стене, притиснулся к её холодной поверхности горячим лбом… Заговорил, глотая сухие рыдания и проклятия:

— Мы справимся. Даже если операция не помогла! Я… я всё сделаю. Что угодно. Что попросишь.

— Не в этот раз, малыш, — мягко сказал Уэйд.

И этого ласкового приговора Питеру хватило с лихвой. Его будто бы прорвало; слова, ядовитые и злые, полные упрёка и отчаяния, лились потоком.

— Ты же знаешь, знаешь, я никогда не оставил бы тебя! Мы прошли бы через всё это! Вместе. Мы… боже. Боже, я… ты бы заполучил свой чёртов кубок! Ты, не Томпсон, не кто угодно другой! Это ты завоевал бы победу! Это твоя мечта исполнилась бы! И я… я был бы так счастлив. Ты же так хотел этого! А теперь ты просто… пытаешься сбежать.

— Питер…

— Нет! — ему было плевать, что он вёл себя как истеричка, пускай, пускай, ему будет стыдно за это потом. Не сейчас. — Я так переживал из-за этого поцелуя! Из-за того, что ты для меня значишь, что ты всегда для меня значил! А ты, выходит, испугался. Испугался! Чего? Того, что я дорог тебе? Того, что ты нужен мне?

— Ты не понимаешь, Питер, у меня рак. И ты не заслуживаешь того, чтобы видеть…

— Так, выходит, я заслуживаю предательства, — прошептал он хрипло. Закрыл глаза. В ушах звенело, перед глазами всё расплывалось, и ломаные слова Уэйда он уже не слышал. Ничего не слышал, кроме надрывного, злого стука растоптанного сердца.

Уэйд решил сбежать.

Решил, что так будет лучше — одному. Без Питера. Наедине с раком.

Словно всё то, что Питер говорил ему, всё то, что готов был ему дать, не значило ничего. Словно Уэйд не признался ему минуту назад… словно…

Словно они не расставили наконец-то все точки над i.

Словно его сердце не подлетело к горлу, внезапно обретя крылья, чтобы в следующую же секунду камнем рухнуть вниз.

Питер вытер абсолютно сухие глаза. Разлепил губы. И выдавил:

— Ты просто трус, Уэйд Уилсон. И если ты не вернёшься, если ты не вернёшься к финальному матчу… — горло сдавило спазмом. Но Питер всё же упрямо договорил:

— То не возвращайся никогда.

И сбросил вызов.

***

Это казалось ему всего лишь жестоким сном. Ночным кошмаром. Чем угодно, только не реальностью. Питер, дурак, правда верил, ложась в постель, что утром всё будет хорошо. Что всё снова будет хорошо.

Он думал так, просыпаясь и засыпая. Он думал так, разговаривая с ЭмДжей и помогая тёте Мэй по дому. Он думал так, перебрасываясь враждебными взглядами с Флэшем и работая над новым проектом. Он думал так весь этот невыносимо, невыносимо долгий февраль.

Утро, первое весеннее утро юного нового года, очередное утро без Уэйда, встретило его сыростью и тишиной. Нет, разумеется, мир вокруг не потерял вдруг голос; мир вокруг щебетал, смеялся, кричал на разные лады, ещё робкое блёклое солнце силилось растопить остатки снега (зима оказалась неожиданно холодной), и совсем скоро должны были распуститься первые почки.

Эта тишина принадлежала не миру — она была питеровской, она была глубоко внутри него, где-то под рёбрами. Наверное, это передохли дурацкие бабочки.

— Ты выглядишь больным, — сказала ему ЭмДжей, которую он встретил в школьном дворе. — Может, отпросишься с уроков? В такую погоду легко простудиться.

Питер безразлично пожал плечами. Он и правда был болен. Но если бы он сказал ей, чем и почему, ЭмДжей, милая ЭмДжей, должно быть, перестала бы с ним общаться.

А она сейчас была ему так нужна. Она помогала… удержаться на плаву.

— Да всё нормально. Наверное, просто не выспался. Не переживай. И… кажется, меня сейчас кое-кто испепелит взглядом.

ЭмДжей фыркнула, безошибочно находя в толпе Флэша, и зачем-то мазнула пальцем по губам.

— Знаешь, а он же не плохой, — она улыбнулась легко и мягко, дотронулась до его плеча. — Он просто… ещё не встретил человека, который помог бы ему измениться.

Питер мог бы многое ей ответить. Про то, что Флэш — тот Флэш, который «не плохой» — был маленьким избалованным ублюдком, которому позволяли всё. Про то, что он, Питер, знал об ангельском характере Флэша не понаслышке. Про то, в конце концов, что этот Томпсон не заслуживал, не заслуживал места У…

Даже думать о нём было больно.

— Эй, Паркер! — Флэш прошёл мимо, оскалился, покрасовался капитанской курткой, и Питеру грудь сдавило обручем боли. — Как тебе моя обновка, а? Хорошо сидит?

Питер хорошо знал эту куртку. Он любил её. Уэйд носил её редко, наверное, потому, что ему было неловко (только Питер знал, насколько на самом деле Уэйд застенчив, и только Питер умел видеть скромность там, где другие упорно замечали лишь пренебрежение), но Питер отлично её помнил.

Однажды эта куртка побывала и на его плечах: тогда было очень холодно, и Уэйд, не слушая возражений, укутал тощего Питера в неё, как в пальто, и это было и стыдно, и приятно, и так восхитительно…

Флэшу она не шла. Флэш был слишком коренастым, слишком широкоплечим, слишком не-Уэйдом для этой куртки.

А ещё Флэш всё знал. Всё-всё. Питер видел это в его взгляде.

И ненавидел его за это.

— Жаль… — начал он, но голос предательски дрогнул. Питер усилием воли вернул себе напускное спокойствие. — Жаль, что совсем скоро тебе придётся её снять.

Флэш замер. Показательно повёл плечами, сильный и опасный, как молодой хищник, по-кошачьи прищурился. Проурчал:

— Это угроза, Паркер?

Питер выдержал его взгляд — что ему были дикие глаза Флэша после всего?

— Это констатация факта, Томпсон, — ответил он ровно и развернулся, неторопливо покидая поле битвы — чеканя шаг, с гордо поднятой головой и прямой спиной.

Маленькую победу подпортил кислый привкус сомнения во рту.

***

Звонков от Уэйда Питер не ждал. Но иногда не выдерживал, срывался — до матча нужно было дожить, до матча было целых полтора месяца, и эти ужасные семь с половиной недель тянулись медленно, как патока, и…

И…

И он давал слабину.

Это были всего лишь смс, только смс — не больше, несколько слов. Проверка связи, вот как Питер называл это. Вот как оправдывал собственную слабость.

Иногда Уэйд отвечал, но чаще молчал — и Питер раз за разом, день за днём открывал диалог в нелепой надежде на новое сообщение, но видел лишь неровные столбики своих собственных. Шутливых и серьёзных, полных тоски и напускного веселья.

Он… жил. Вернее было не сказать. Питер ходил на все уроки, исправно зарабатывая себе высокий средний балл и стараясь не думать об Уэйде, о том, как он сможет разобраться со свалившимися на него долгами, с угрозой отчисления, наконец; ему даже пришлось посетить кабинет директора. Мистер Смит, в точности соответствовавший своей скучной фамилии, никак не мог понять, зачем лучший ученик школы защищает пропавшего больше трёх недель назад Уилсона.